Анатолий Курчаткин - Бабий дом

• Название: Бабий дом
• Автор: Анатолий Курчаткин
• Жанр: Русское современное
• Год: 1986

Это очень женская повесть. Москва, одна из тысяч и тысяч стандартных малогабаритных квартир, в которой живут четыре женщины, представляющие собой три поколения: старшее, чье детство и юность пришлись на послереволюционные годы, среднее, отформованное Великой войной 1941–45 гг., и молодое, для которого уже и первый полет человека в космос – история. Идет последнее десятилетие советской жизни. Еще никто не знает, что оно последнее, но воздух уже словно бы напитан запахом тления, все вокруг крошится и рушится – умывальные раковины в ванных, человеческие отношения, – «мы такого уже никогда не купим», говорит одна из героинь о сервизе, который предполагается подать на стол для сервировки. Хочется любви – а любовь ускользает из рук, как призрак, хочется тепла – а вместо тепла душу обдает ледяным холодом, ищешь спокойствия – получаешь войну. Женская душа, призванная вносить в мужской «охотничий» хаос гармоническое начало, разодрана и рассыпана, в ней нет опоры ничему, и кто в том виноват? Степень погружения автора в женское сознание, женские заботы и страсти такова, что возникает ощущение: он смотрит на мир изнутри этой жизни – без остатка растворившись в женщине и отдав ей все права судить и оценивать мир. Следует заметить, что именно по повести «Бабий дом» снят – с некоторыми сюжетными изменениями – любимый уже несколькими поколениями женщин фильм «Ребро Адама» с великолепной Инной Чуриковой в главной роли.

---

– Вот-вот, – перебила теперь, в свою очередь, Нина Елизаровна. – Ты все понимаешь. Все прощаешь. Оттого и в жизни у тебя так. Тридцать лет, а все с матерью…

– Мама! – запрещающее, едва не криком, остановила ее Лида. – Мама! Я прошу тебя!

Привлекательное ее, молодое еще лицо все пошло красными пятнами. То как бы несколько отрешенное выражение в глазах, которое, может быть, и составляло главную прелесть ее лица, полностью, до самого дна вытеснилось стыдом.

Нина Елизаровна хотела сказать дочери кое-что еще, но эти красные пятна, этот стыд в глазах заставили ее сдержаться. Некоторое времы они сидели за столом напротив друг друга молча, потом Лида, не допивая своего чая, встала и ушла в прихожую одеваться. На кухню она вернулась уже в плаще, совсем готовая уходить.

– Во сколько ты выйдешь? – спросила она мать. Голос ее был сдавлен, однако говорить она старалась ровно и спокойно.

Нина Елизаровна работала экскурсоводом в музее, смена ее нынче начиналась в два часа, и значит, выходить из дома нужно ей было где-то в час, в начале второго.

– Понятно – выслушав ее, что-то прикидывая про себя, сказала Лида. – Мы с Мариной возьмем тогда работу домой, но раньше половины второго нас едва ли отпустят…

– Ничего – сказала Нина Елизаровна. – Час, полтора, в крайнем случае, бабушка и одна побудет. В двенадцать я ее покормлю, как обычно, и побудет.

– Побудет, – отозвалась Лида. – Только, по-моему, мучается она очень, когда одна остается… боится. Может быть, ты сможешь меня дождаться?

Непонятно, зачем она просила об этом, ведь знала же, что нет, и Нина Елизаровна ответила с резкостъю:

– Только не надо, меня не мучай. Тебе она бабушка, а мне мать. Как будто бы я не переживаю! Не могу дождаться. Никак. У меня тоже работа. И я привыкла делать ее как следует.

– Мама, я тебе не в упрек, – с терпеливостью в голосе произнесла Лида. – Не можешь, значит, не можешь.

Она сходила в дальнюю комнату, попрощалась там с бабушкой, кивнула матери из прихожей, но Нина Елизаровна задержала ее, спросив с кухни:

– А почему ты с Мариной придешь, я не поняла. Ты сказала: «Мы с Мариной».

– Да, мы вместе отпросимся. Она мне кое-какие свои вещи примерить принесет. Для поездки с Андреем.

– Надо обходиться тем, что имеешь сама, – сказала с кухни Нина Елизаровна.

– Мне хочется быть нарядной рядом с ним, – с прежней терпеливостью в голосе сказала Лида. – Чтобы ему приятно было. Я ведь не сама по себе буду. С ним.

– Я, знаешь, была бы более счастлива, если бы ты была рядом с кем-нибудь другим.

– Мать снова выходила на ту, запретную, тему, и Лида снова остановила ее:

– А я бы не была. О чем разговор, мама?

Нина Елизаровна догнала ее уже около лифта.

– Забыла спросить тебя. Ты вроде кофе купила. Где он, чтоб мне не искать?

Лида удивилась. Мать не пила кафе.

– Зачем тебе?

Нина Елизаровна помялась мгновение.

– У меня гости будут, – сказала она с уклончивостью.

– Сейчас, утром?

– Ну а почему нет?

– Да нет, ничего. Просто так неожиданно… ничего не говорила – и вдруг гости. Там кофе, в полке, за фарфором стоит.

– За сервизом?

– А! – Лида улыбнулась. – За сервизом. Это я все по детской привычке его так. – Пришел, лязгнул у нее за спиной, останавливаясь, лифт, и она повернулась, нажала на ручку, открывая дверь шахты. – Все, я ушла?

– Да, конечно, – с поспешностью отозвалась Нина Елизаровна. – Беги.

Железная дверь шахты захлопнулась, простучали закрытые Лидой деревянные дверцы, лифт снова лязгнул, и кабина с Лидой внутри уплыла вниз.

2

Клубились толпы на автобусных и троллейбусных остановках. Чревастые машины – отфыркиваясь отработанными газами, позванивая усами токоприемников, воздетых к натянутым над дорогой проводам, – подруливали к остановкам, расходились с натужным скрипом складни дверей, а там, за дверьми, было плотно и туго – не влезть, казалось, и мыши. Но толпа на остановках присасывалась к распахнутым чревам, надавливала, и внутри начиналось движение, бубнил в динамик водитель: «Машина не резиновая, закрываю, граждане, двери!» – но машина оказывалась резиновой: куда, казалось, не влезть и мыши, влезал и один человек, и другой, и целый десяток… и обремененные хрупким, нежным грузом человеческой плоти железные машины катили дальше, чтобы исторгнуть из себя этот груз, эту смятую человеческую плоть возле станций метро.

Возле воронок метростанций тоже сбивались толпы; но они не клубились, народ в них не шарахался из стороны в сторону, чтобы подгадать к месту, где окажутся двери машин, – разинутые двери метростанций были неподвижны и втягивали, втягивали в себя толпу по человеку, и вытягивали ее всю до последней капли; а в это же время из других дверей, рядом, выскакивали в надземный воздушный простор те, что уже были перевезены поездами подземки, прибыли или приблизились к месту своего дневного рабочего обитания, чтобы войти, подняться, предъявить пропуск, раздеться, переодеться, включить, достать из (извлечь из ночного покоя) – начать создавать то, что в сводке ЦСУ в конце календарного года будет называться валовым национальным продуктом.

* * *

Вернувшись в квартиру, Нина Елизаровна с минуту, а то и дольше с какою-то неутренней усталостью недвижно стояла в прихожей, потом со вздохом провела руками по лицу, словно бы снимая с него нечто невидимое, сказала самой себе: «Ну ладно…» – и совсем иным, чем все утро, энергичным, бодрым шагом пошла в комнату. Там она поставила телефон на журнальный стол, села в кресло поудобнее и набрала номер. И снова совсем иным, чем с дочерьми все утро, жизнерадостным, полным силы голосом проговорила в трубку, когда на ее звонок там отозвались:

– Леночка, ты? Доброе утро, милая. Это я, Нина. Хотела тебя застать, пока ты не ушла еще. Я тебе обещала вспомнить вчера, как ту, из салона, зовут. Мне, представляешь, среди ночи вспомнилось. Мать не спала, вставала к ней – и только легла, как откуда выскочило будто. Любой ее зовут. И ей надо сказать, когда позвонишь, что от Веры Петровны. И она тебя без всякой очереди, назначит тебе час, и придешь…

Подруга спросила ее, кто такая Вера Петровна, и Нина Елизаровна со звонкостью рассмеялась на ее вопрос:

– Да понятия я не имею, кто такая Вера Петровна, Это вроде. пароля. Просто от Веры Петровны, и все хитрости.

Разговор был исчерпан, но подруга чувствовала себя обязанной и принялась толочь что-то о встрече, к которой обе они были не готовы, и обе знали это, но ни одна не высказала того впрямую.

– Ой, и я все думаю, как бы встретиться? – сокрушенно отозвалась Нина Елизаровна на ее предложение. – Мы ведь с тобой когда же это в последний раз виделись? Весна была, май, я помню… полтора года, выходит! Давай созвонимся. давай. И мне уж невтерпеж. Пока, милая, целую.

Положив трубку, некоторое время Нина Елизаровна снова сидела в полной неподвижности, потом резко, единым движением, с легкостью поднялась и принялась за утреннюю уборку квартиры. Впрочем, уборка была небольшая – вымыть после завтрака посуду, убрать остатки еды в холодильник, смахнуть кое-где влажной тряпкой пыль, затолкать на место брошенные куда попало Анины вещи, когда та искала свои чулки. Мать, как обычно по утрам, естъ отказалась и только попила чаю.

Еще Нине Елизаровне нужно было поработать. В музее создавалась новая экспозиция, и на ней лежала подготовка текстов. Нина Елизаровна сняла с книжного шкафа красную картонную папку с необходимыми бумагами, расположилась все за тем же журнальным столом, как она любила, хотя, сидя за ним, приходилось слишком сгибаться, вся подобралась, сосредоточилась… Дверь между комнатами была открыта, и время от времени Нина Елизаровна отрывалась от своих бумаг, выгибалась в сторону, заглядывала через дверь в смежную комнату – как там мать. Мать, похоже, после бессонной ночи сморило, и она спала. Тишину квартиры, такую странно удивительную после всего шума первого утреннего часа, нарушали только заоконные, уличные звуки: грохочущий рев мотора проехавшей тяжелой машины, короткий автомобильный сигнал… Рассвет за окном наливался силой, окно все больше и больше прозрачнело, и в какой-то момент, когда Нина Елизаровна оторвала глаза от работы, она обнаружила, что в комнате уже совсем светло, что за окном уже белый день. Она бросила взгляд на будильник и всполошенно вскочила.

– О господи! – забывшись, воскликнула она вслух. – Уже десять.

И тут же спохватившись, оглянулась, не разбудила ли мать. Но мать спала, и Нина Елизаровна, стараясь ступать как можно мягче, прошла к двери между комнатами и плотно закрыла ее.

Торопясь, роняя от спешки бумаги на пол, она быстро расчистила стол, завязала папку и убрала ее обратно на книжный шкаф. Вместо старого, застиранного «хозяйственного» халата надела другой – яркий, атласный, длинный, так что скрыты были даже щиколотки. Поколебавшись, где накрыть стол – на кухне или в комнате, решила все-таки накрывать в комнате. Лучше бы, конечно, на кухне, но на кухне оттого, что зимой в морозы зажигали для обогрева на полную мощь все четыре горелки, основательно, до черноты, закоптился потолок, и она стеснялась этой грязи.