Ольга Верещагина - Нарекаю тебя женщиной

• Название: Нарекаю тебя женщиной
• Автор: Ольга Верещагина
• Жанр: Русское современное

Трудно, трудно быть безгрешным, А судить еще сложней. Плачет ангел в поднебесье От грехов, от встреч, потерь. Плачет ангел безутешно, Плачет, в чем его вина? Он живет совсем безгрешным, Только в чем же суть дана? Чтоб покаяться, наверно? А потом вновь согрешить. Сложно, трудно быть безгрешным, А еще сложней судить.

---

Вдруг где-то рядом заголосил петух. Да так громко и заливисто. Ему ответил другой, а потом третий, и так по цепочке началась утренняя петушиная перекличка.

– Ну, вот и Стёпа встала. Пошли, попьёшь чайку и пойдёте… Вся надёжа на тебя. Кружит она лесом. Она просила, чтобы я с ней пошла, да не могу. Читать нужно по покойнику – обещала. Она тебя попросила проводником. С ней пойдёшь. Ты молодец, хорошо в лесу ориентируешься. Далеко пойдёте. Время утренние травы с росы собирать…

Бабушка налила мне чая с душицей. Запах был такой духмяный, с травами и мятой. Дала мне на большом блюде ватрушек с румяной корочкой. Я не могла никак решить – какая на меня смотрит, чтобы съесть. Выпечки все были красивые и вкусные. Там были и с творогом, и с вареньем, и с картошкой, и с изюмом, с маком. Я выбрала с творогом. Сидела и ела, попивая ещё дымящийся чай. Бабушка заваривала крутым кипятком и пила только горячим, и меня приучила к этому. К чаю она подавала старинную сахарницу с комковым сахаром и маленькими изящными щипчиками для колки сахара. Они были изящные, блестящие, с открытыми кончиками, всегда готовыми раскусить кусочек сахара. Я всегда брала их с осторожным уважением, со слов бабушки, это осталось от её приданого… А что это такое, для меня было загадкой, и я не могла представить бабушку с приданым…

Я сидела на большом старинном кованом сундуке. Он был покрыт красивым лоскутным покрывалом. Меня всегда удивляла способность моей бабушки из ерунды сделать полезную вещь. Вот из лоскутков она шила необычайной красоты лоскутные одеяла, коврики, покрывала и накидки, которые всегда выделялись своим разноцветием и разнообразным орнаментом. Я пила чай с ватрушками, разглядывая красивые лоскутки на покрывале и наблюдала за бабушкой, как она собирала меня в дорогу.

– Пойдёте на затон. Там плутать нечего – две дороги, обе идут к затону и домой. Не заблудишься. Сводишь её на Матрёнину падь. Помнишь, я тебе показывала, там сосну-вековуху разбило молнией в прошлом годе. Ей уже, почитай, сто пятьдесят лет точно, её ещё мой дед знал и показывал, а мне уже скоро семьдесят пять годов… Старая становлюсь, ты моя надёжа и замена. Обратно пойдёте – зайдите в Берёзову гриву, за триозёрским полем, наберёте беленьких на супец, хочется свеженьких… Да много не берите, потом сходим ещё за грибами отдельно. А траву бери понемногу всякой, Стёпа покажет, – так бабушка говорила, собирая меня в дорогу.

Моя бабушка была читальщицей, она читала псалтырь по покойникам, и травницей. Много знала и помогала людям, и меня потихоньку учила. Я приезжала к ней на лето. Я любила этот край красивых лесов и лугов. Всё лето мы с ней пропадали в лесу, на лугах – собирали травы, ягоды, грибы… Меня она отправляла проводником со старухами, её подругами. Они были уже старыми и кружились в лесу, а я всегда всех с лёгкостью выводила и ещё я слушала их длинные рассказы. Бабушка считала, что Лесовик меня любит и открывает мне свои заветные места и тайны. А я всегда брала с собой конфетку и пряничек ему. При входе в лес всегда оставляла под ракитовым кустом и тихонечко говорила:

– Лесовичок, Лесовичок, добрый старичок, на тебе подарочек – пряничек и конфетку, а мне дай взамен грибков и ягод лукошко.

Так бабушка говорила и снаряжала меня в дорогу:

– Вот тебе котомка за плечи, она холщовая, легонькая. Там целлофановая накидка от дождя, носки сухие. Из еды – ватрушка с вареньем, два яйца и огурцы. Кусочек ржаного и чесночина. Хватит, в лесу много не съешь. Да ещё марля, не пей из ручья без марли. Процеди водичку и пей. Положу кваску кисленького, чтобы пить много не хотелось, бутылочку. Всё. Пошли одеваться. Уже скоро три часа утра. Солнце скоро встанет.

– На тебе шаровары из саржи с резинками внизу, чтобы не забрались клещи. Надевай. А это рубашечка ситцевая с длинными рукавами. Ничего не сжаришься, зато целей будешь, и лёгкий дождевик с капюшоном… Мало ли что, вдруг дождь или ещё чего… не промокнешь. Вот, надень мои сапоги резиновые, они лёгкие и свободные. Ну, вот и все. Да, вот платочек беленький, чтобы головку не напекло. И крестик надень, сбережёт в пути, – говорит бабушка, надевая мне крестик на белой бечёвке.

– Ну, давай посидим напоследок и пойдём к Стёпе – так бабушка называла свою соседку и подругу Степаниду Ившину.

Мы садимся на сундук рядом и тихо просто сидим, каждая думая о своем.

– Господи, благослови рабу Божью Ольгу на дорогу и приведи обратно к родному порогу… Иисус Христос впереди, Богородица позади, Адам и Ева по бокам, и они помогут нам. Ну вот… С Богом. Пошли.

Часть 2

Бабушка надевает мне на плечи холщовую котомку, ей же сшитую для меня из льняной холстины. В углы котомки вшиты винные пробки, и на них была привязана мягкая, прочная, из льняной пеньки верёвка, закрепленная кольцом на горловине. Всё выглядело простым рюкзачком. Он хорошо лежит на спине и греет, и мы выходим в рассвет…

Господи, как же я любила это время… Чудное, познавательное, беззаботное, полное радости, любви и покоя. Меня мои старухи учили всему. Учили и любили. Я была одна, а их много – старух-вековух и вдов, подруг моей бабушки, прошедших войну и оставшихся в одиночестве.

Во дворе уже забрезжил рассвет. На востоке небо порозовело, и редкие лучики пробивались как будто из-под земли. Стояла предрассветная тишина. Ворота скрипнули. Бабушка им, как живым, сказала:

– Ну, тише вы, всех разбудите. Пошли.

И мы пошли.

Степанида, или тётя Стёпа – так её все называли, жила через дом от моей бабушки. Избушка Стёпина, «двуглазка» – так бабушка её называла, была старенькая, покосившаяся, почти вся покрытая фанерой и толем. Крыша немного съехала набок. У дома была широкая завалинка, засыпанная свежим опилом. Бабушка стукнула в окно тёте Стёпе, и мы сели на завалинку ждать. Было тепло и уютно на этой завалинке. Опил ещё не остыл за ночь и отдавал своё тепло.

Солнце начинало потихоньку подниматься из-за горизонта, выбрасывало свои косые лучики, как бы предупреждая – я здесь, я скоро явлюсь миру. Воздух стал густым, тягучим. Рассвет приобрел какие-то сиренево-розоватые оттенки. Светало. Появилась роса. Утро вступало в свои права.

– Слушай внимательно. От Степаниды ни на шаг не отходи. Потеряется, не найдём. Она в прошлом годе потерялась – за ТриОзером нашли, три дня блукала. Не балуйся, гляди в оба. Как наберёте травы, повернёте домой. Выходить из леса по солнышку. Солнце будет бить в лицо, прямо. По правую руку просека, там дорога до Озёрок, а там всё ты знаешь, там наши места. Смотри не потеряй Стёпу. Она уже старая, ей скоро девяносто лет. В лесу кружит. Поняла? Будь умницей. Давай поправлю котомку. Вон Стёпа идет.

Ворота скрипнули и отворились. Из серо-сиреневатого раствора ворот вышла Степанида.

Вид у неё был необыкновенный. Я даже растерялась. Взгляд её тёмных, поблёскивающих в темноте глаз, был колючим и цепляющим всё и вся. Нос орлиным крючком нависал над впалым беззубыми ртом. На голове был чёрный платок под булавку, как у староверов, а под ним выглядывала полоска белой косынки. Эта полоска придавала её облику какое-то невыразимое, до внутренней дрожи волнение и одновременно доверие. Белый и чёрный цвета, как наша жизнь, как печать и радость, шествующие рядом. Она заперла ворота палкой, вставив её наискось в ручку, и подошла к нам. На вид ей было лет девяносто, а то и больше. Сморщенное лицо излучало такое внутреннее спокойствие и одновременно решительность. На ногах были надеты стёганые чуни с галошами, обвязанные лыковым драньём. В чуни аккуратно заправлены видавшие виды солдатские галифе, выглядывавшие из-под длинной до полу чёрной юбки, подобранной впереди для удобства в ходьбе. Поверх был надет старый полосатый мужской пиджак, застёгнутый на все пуговицы и с завернутыми, не по росту рукавами. В руках была корзина-травница и холщовая котомка, а в другой – большой, с лоснящейся от времени коряжкой наверху, батог2.

– Доброго здоровьица, Лёля, и тебе, Олька. Что, не выспалась? Ужо выспишься зимой. Ну что, присядем на дорожку. Нонче далеко пойдём. Дорожка дальняя с отдыхом. Готова? Ну, Господи, благослови.

Мы сели на ещё тёплую с вечера завалинку. Утро вступало в свои права. Восход уже окрашивал небо в розоватые, с желтыми всполохами тона. Стояла звенящая тишина. Роса поблёскивала на траве. Лес издали казался ещё тёмным, не тронутым рассветом и загадочным. Так было хорошо и уютно сидеть рядом с бабушкой и Степанидой. От Степаниды пахло парным молоком, она только подоила свою козу однорогую Маньку, и ладаном, и ещё чем-то знакомым и тёплым. Это запах до сих пор щекочет мне в носу, и наворачивается слеза от избытка любви и радости, что это было.

– Ну всё, пора. Пошли, Олька. Дорога дальняя.

Степанида с размаха надевает котомку и быстро, размашисто, не по-старушечьи, уверенно идёт вперёд. Я иду следом. А бабушка нам в спину шепчет: