Алексей Федоров - Моя война

• Название: Моя война
• Автор: Алексей Федоров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-090763-2

С первых же страниц этой впервые издаваемой книги читателя захватывают свидетельства молодого советского лейтенанта, прошедшего через ужасные испытания – плен, концлагеря, неоднократные побеги, переход через несколько оккупированных германскими войсками стран Европы – и влившегося, наконец, в ряды французского Сопротивления. Эмоционально, искренне и без прикрас автор повествует о мужестве и трусости, о героизме и предательствах, о любви, которой не могло помешать даже военное лихолетье, о верности Родине, далеко не всегда справедливой к вернувшимся из плена патриотам…

---

Офицеры быстро нашли общий язык и договорились о побеге при транспортировке. Из рассказов старожилов лагеря я узнал, что прошедшей зимой военнопленных не кормили. Сотни людей умерли с голода. Их зарывали в общую яму и засыпали шлаком. Весной эти ямы начинали вонять, и тогда на них наваливали горы шлака. Рассказывали про одного немецкого солдата, наверное коммуниста, который помогал военнопленным бежать. Он сам предлагал им уходить, когда было его дежурство.

Однажды, когда в его присутствии ребята начали перелезать через колючую проволоку, неожиданно появился начальник. Часовой моментально обернулся и, увидев очередного убегающего, тут же снял его метким выстрелом. За что получил благодарность начальства. Поэтому среди наших офицеров не утихал спор: правильно ли поступил этот немец. Сошлись на том, что он сделал всё верно. Отпустив несколько сот человек, он не имел права ставить под удар свою жизнь. Ведь скольким людям он мог бы ещё помочь!

Приводили и такой случай. Замерзшие трупы складывали в мертвецкую. Она обслуживалась тоже военнопленными. И вот однажды ночью, когда служитель дремал около печки, вдруг начал рассыпаться штабель трупов и из середины вылез голый покойник. Он подошёл к печке и стал греть руки. Служителя охватил ужас. Оказалось, что один парень очнулся от холода и ожил. Его, как редкостный экземпляр, немцы начали откармливать, но в апреле или в мае он всё же умер.

Как-то в наш лагерь явился немецкий офицер и по-русски дал команду: «Украинцам становиться в строй!» Поскольку все время были разговоры, что хохлов скоро будут распускать, то строиться бросились не только они, но и русские. Выстроив всю эту команду, офицер обратился к военнопленным: кто желает поступить в немецкую армию? Снабжение там будет такое же, что и для немецких солдат.

Соблазн, конечно, был сильный, ведь все мы прекрасно понимали, что в этом лагере вряд ли сможем выжить. Слишком жестокое отношение к нашему брату – советскому солдату и офицеру. Казалось, что уцелеть просто невозможно. Никто на такой благополучный финал и не рассчитывал. Тем не менее из нескольких тысяч подняли руку, кажется, человек двадцать, да и то это были перебежчики, которых содержали отдельно и кормили из другого, намного более сытного котла.

А наша кормёжка была организована так. Три раза в день мы вставали в общую длинную-длинную очередь и медленно продвигались к большим бакам. Счастливцы имели котелки, а у кого их не было, пользовались пилотками. Литровым черпаком повара наливали баланду из варёной гнилой пшеницы, да и той было с гулькин нос. По мере приближения к котлам нетерпеливые бросались вперед, нарушая очередь. Стоявшие рядом толстомордые полицаи – все бывшие офицеры – лупили их по спинам пряжками. Немцы стояли в стороне и никогда не вмешивались в избиение. Три литра баланды в день и граммов триста хлеба с опилками – это был наш суточный рацион. Мы мучились желудком, попадали в лазарет, где не было никаких лекарств, кроме марганцовки, и многие умирали. Лучшим лекарством был бы хлеб, но его-то и не хватало.

Я тоже заболел и оказался в лазарете. В одной комнате со мной расположился совершенно здоровый лет пятидесяти перебежчик, капитан Георгий Александрович Иванов. Он люто ненавидел большевиков. Нам он рассказывал, что его отец – дворянин, при царе был командиром Преображенского гвардейского полка. Жили они прекрасно, имели даже собственную яхту, на которой в 1912 году он ходил в Стокгольм, участвовал в Олимпиаде. Так же, как и я, он в своё время бегал восьмисотметровку. По образованию инженер. При советской власти был арестован по делу промпартии. Процесс тот он назвал фальсификацией, но хорошо отзывался о советских тюрьмах. Главное – там неплохо кормили: два или три фунта хлеба в день и много гречневой каши. Это говорилось для сравнения с лагерным питанием. Осужденный по делу промпартии к расстрелу, который заменили десятью годами, он был направлен на работу к авиаконструктору Туполеву по созданию резиновых скатов из синтетического каучука для самолёта АНТ-14. Создав шины, он через два года получил свободу. Работать уехал на завод в Симферополь. Там его и застала война. Он ушёл в крымское ополчение, договорившись с женой встретиться в Гамбурге. У него было много знакомых в Германии. Владея немецким языком, Иванов работал при комендатуре лагеря.

Однажды он сказал мне, чтобы я прекратил споры с врачами и армейским комиссаром-украинцем, который особенно активно дискутировал с остальными офицерами, выступая против советской власти, Сталина и москалей. «Наконец-то наступает эра свободы для Украины, – говорил этот прохвост. – Я тут не задержусь. Там, за Днепром, наше украинское правительство, найдутся знакомые, выручат меня».

На другой день после построения украинцев вновь пришла группа немецких офицеров во главе с генералом (а с ними десять солдат с автоматами) и вновь предложили им построиться.

Теперь уже построилось гораздо меньше желающих. Генерал дал команду «Смирно!». Отсчитал сто рядов по четыре человека, остальных приказал распустить. Отобранным объявил, что отныне все они зачисляются в германскую армию. И добавил: «Может, кто-то не желает служить нам, так пусть поднимет руку». Нежелающих не оказалось. Всем было ясно, что последует за отказом.

Однажды привели большую партию военнопленных из-под Калача. Немцы начали наступление на Сталинград. Военнопленных обыскивали за колючей проволокой около лазарета и снимали с них сапоги ради экономии – пусть летом военнопленные ходят босиком, а зимой что-нибудь им выдадут. Офицеров не раздевали, не разували и не обыскивали. По следу от нашитой на рукаве звездочки искали только комиссаров.

Как-то раз военнопленным удалось раздобыть газету «Правда», кажется, за июнь. Там было сообщение Информбюро о катастрофе, которая разразилась под Харьковом. Говорилось примерно так: сейчас ещё продолжаются бои (хотя всё было кончено три недели назад) на Изюм-Барвенковском направлении, и в ходе боев за Харьков немцы потеряли убитыми какую-то баснословную цифру. У нас убитых немного, а без вести пропавших 75 тысяч. Это было сплошное враньё. Тут следует верить только немецким данным уже нашего времени. Например, Типельскирх в своей книге «История Второй мировой войны» пишет, что под Харьковом было взято в плен 250 тысяч советских солдат и офицеров.

10

Зная о моём намерении бежать, фельдшеры дали мне метрику и, кажется, справку или красноармейскую книжку, сейчас не помню, одного умершего военнопленного – Курочкина Михаила Яковлевича, девятнадцати лет, проживавшего до войны в селе Уборки Лоевского района Гомельской области. Внешность моя, конечно, не соответствовала девятнадцати годам, ибо, забегая вперёд, скажу, что в то время, когда нас отправляли в гомельский лагерь, меня называли дедом. Худой, морщинистый, с отросшей бородой.

К тому же за несколько дней до отправки моя желудочная болезнь усилилась, меня буквально одолел понос, и я переходил в разряд «доходяг», поэтому при транспортировке был помещен не с офицерами, а с больными в санитарный вагон.

И вот ночью слышу стрельбу. Было ясно, что это конвоиры стреляют по убегающим. Я подтянулся на руках за деревянную перекладину над окном товарного вагона, оторвал колючую проволоку и начал вылезать ногами вперед. Но больные меня схватили и втащили обратно, заявив, что сбежать не дадут, ведь из-за меня расстреляют весь вагон. И чтобы я не смел даже думать о побеге, потому что, если я попробую бежать ещё раз, они доложат немцам. Да, случаи расстрела за побег товарищей в практике плена были. Поэтому мне пришлось на какое-то время от мысли о побеге отказаться.

Но, когда мы прибыли в Днепропетровск, выяснилось, что офицерский вагон пуст. Из пятидесяти офицеров в нём остался один сильно потрёпанный капитан Иванов, поведавший мне, что он пытался воспротивиться организации побега, за что его избили и хотели придушить. В окно сначала вылез лётчик Саша. Он пробрался к двери, открыл её, офицеры начали выпрыгивать, а конвой, увидев с паровоза такое дело, открыл огонь. Я очень жалел, что мне не удалось бежать с офицерами, и был рад за них, особенно за Сашку.

В Днепропетровске нас поместили в тюрьму с окнами, закрытыми деревянными щитами во времена Ежова. Готовясь к побегу, я не хотел отдавать свои сапоги, и в то же время, лучше было бы выглядеть как рядовому, ведь офицеру бежать труднее. При осмотрах и обысках я начал лавировать – где заявлю что я офицер, где скажу что рядовой. И, что было важно, так удалось остаться в сапогах. А затеряться среди тысяч солдат, расселившихся в камерах и на улице, было нетрудно.

За время переезда мне пришлось дня три поголодать, то есть не есть вообще ничего, и моему желудку такая диета пошла на пользу. Да и в Днепропетровском лагере кормили, можно сказать, хорошо. Два раза в день по литру густой лапши и приличной порции чёрного хлеба. Говорили, что лагерь снабжался националистическим украинским правительством. Пробыв там дня три, я начал организовывать «бригаду» для побега. Быстро договорился с одним, тоже выздоровевшим, ветеринарным фельдшером Михаилом из Белоруссии и с Яковом Жогло из села Чупаховка Ахтырского района Сумской области. Согласился бежать и невысокого роста сантехник из Нового Афона.