Николай Редькин - Тихая Виледь

• Название: Тихая Виледь
• Автор: Николай Редькин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4329-0075-3

В романе рассказывается о драматичных судьбах нескольких крестьянских семей и их потомков. Первая часть посвящена тридцатым, а вторая – девяностым годам ушедшего века. События, произошедшие в России в последние десятилетия XX века, стали не менее драматичными для Отечества, чем поголовная коллективизация и раскулачивание: герои романа оказались в условиях нового переворота жизни.

---

Поплясав, опять к ожидающим-дожидающим повернулись: девка парня выбрала, парень – девицу-красавицу. Новые пары образовались. Теперь уж четыре их, восьмеро пляшущих, полная «звездочка»!

Вышел дроля на «восьмерку»[14],
Сапогами топнул…

– неслось с круга.

Только вот беда: долговязые дочери Васькины все в стороне стоят. Никому не любы. Никто их не выбирает.

Пять девок Миропийка Ваське родила. На работу они хоть куда. Если как возьмутся косить, – никакой здоровый мужик за ними не угонится.

А грести? Лучше не тягаться. Вот только красоты они невеликой, долговязые, в отца. И замуж их Василий никак выдать не может. Откуда только к ним сваты не ездили!

Однажды прикатили из Покрова. Прошел по деревне слух: дело серьезное, нужна покровцам в хозяйстве работящая баба, будто бы положили они глаз на старшую Васильеву дочь, Шуру. Не было в деревне ее проворнее. Сама зароды метала, отцу не уступала.

Ожидая гостей дорогих, велел Василий Миропийке все пустые бочки, какие в хозяйстве были, днищами вверх перевернуть и днища-то зерном засыпать. Как велено, так и сделано.

И вот, значит, наехали сваты. Ну, то да сё – всё как положено. Видят гости, не худо здесь хозяева живут: зерна полные бочки! И невеста, хоть и невеликой красоты девица, на мужика больше смахивает, – а глянуться начала.

Да вот беда: глазам своим русский человек не шибко доверяет, ему пощупать все надобно. Решили гости поглядеть, а каково у хозяев зерно? Горсть хвать – а там дно!

Удивились гости, но виду не подали.

А только молвили:

– Хорошее у тебя, Василий, зерно… – С тем и откланялись.

XVI

Да Бог с ними, с бочками. Шуру жалко. Все она в сторонке, и до того ей обидно, что готова зареветь. Куксится. Платком нос мусолит. А подружка ее, бойкая да расторопная Полька, с круга не сходит:

Рукава, рукава,
Рукава на вате!
Как я буду привыкать
С милым на кровате!

– Ой и Полька! Вот ужо отеч-от тебе! – ухмыляются старухи и с пляшущей Поли глаз не сводят: – Вот девка! Хоть бы уж поскорее Михайло ее замуж выдал. Испридерутся ведь парни из-за нее все! Ефимко да Степка вон как друг на друга зыркают!

Сошла Поля с круга перевести дух, платком лицо вытирает. А на кругу в эту минуту отплясывают соперники-злюки, Ефим чернобровый да Степан рыжеволосый.

Обоим Полька люба, оба по ней сохнут. А кто ей милее – то никому не ведомо. И вот тебе на! Хлопнул Ефим Полю по крутому плечу, а та возьми да и отвернись!

Сделался Ефимко чернее тучи. Не подвернись тут Шура, бог весть что вышло бы: так он ее, бедную, саданул по плечу, что ойкнула она, но отказать не посмела, робко на круг выплыла.

– Гляньте-ко, Ефимко Шуру выбрал! – расшушукались старухи. – Да в кои это веки? Ой, ой…

– А пусть попляшет, – защищали девку бабы сердобольные. – Сколько раз с пирушек в слезах уходила, тоже ведь поплясать охота…

И старухи соглашались, покачивали головами:

– «Восьмерка»-то уж шибко же пляска несправедливая. Иная с круга не сходит, а другая весь вечер в стороне стоит. Вон Полька опять на кругу!

И правда: тронул Степан Полю за плечо, и она на круг лебедушкой выплыла, подбадривает долговязую подругу:

Голубые шарики
Под лавку укатилися.
Подруга, пой, не унывай,
Не унывать родилися!

И Шура спела! Никто от нее ране песен не слыхивал. А тут – на-ко вот! Выводила дочь Васильева толстым голосом:

Дроля топать научился
Обема ногами вдруг.
Посмотрю, как милый топает, —
Моя головка в круг.

И с какой безудержностью, с каким отчаянием пустилась плясать Шура, словно первый и последний раз ей счастье выпало!

И старухи одобрительно запокряхтывали:

– Ой и Шура, ой и молодец!

И не сразу смекнула-почувствовала плясунья: делается чего-то с ее длинной юбкой! Чего же это такое? Ой, Шура, Шура! Незнамо-неведомо люду стороннему, чем у нее юбка подвязана; только ведь сползает, сползает!.. И Шура, наконец-то, почуяла неладное: надо крутиться, вертеться, а она подхватила юбку – и с круга опрометью! Побежала домой в слезах. Раскраснелась. Разрыдалась. Шибко, видно, неловко девке. Обидно и горько. И не все поняли, что такое с Шурой приключилось.

Ефимко на кругу один остался. Оглушили его крики и хохот:

– Чего от тебя Шура-то побежала? Худо топаешь! Чего такое с девкой наделал? Раскливил, уговаривай…

Громче других хохотал Степка Валенков. А Ефимко сказать не знает чего! Сквозь землю провалился бы!

Отошел к черемухам, к дружкам – сыновьям Евлахиным. Подозвал и младших братьев своих, Саньку с Афонькой, долго чего-то им на ухо нашептывал.

– А чё дашь? – торговался Афонька. Ефимко обещал ему что-то.

И вот выждали братцы минуточку: Афонька стал на четвереньки за спиной ничего не подозревающего Степки, а Санька, разбежавшись, толкнул его. И полетел Степка через Афоньку, оземь ударился, рубаху новую вывозил, забранился на озорников:

– Ах, етит твою, ошлепетки сопливые!

А те заверещали понарошку, но так зычно, будто их живыми режут. А Ефимко с Еранами, Игорем да Сидором, тут как тут:

– Чего же это ты, паскуда, на ребят малых?

И понеслось! Замахали кулаками молодые мужики. Одни за Ефимка, другие за Степку. Забеспокоились старухи:

– Вот ведь Ераны драношарые! Никогда праздник ладом отвести не дадут. Только бы подраться! Ой, да чего же это такое…

Ефимкова партия стала одолевать, и Степкины дружки пошли на попятную:

– Уходим, Степа, умякают. Смотри-ко, еще вон… Улицей к дерущимся бежали два парня с колами в руках.

– Это я побегу? – совсем осатанел Степан. Вот тебе и лясник, вот тебе и непутевик! Кого-то замочил – только слычкало.

Девки сбились в кучу, перепужались:

– Полька, забирай какого-нибудь. Расшибутся ведь. Полька, кому говорят, взаболь[15] они…

Видя, что и правда парни разошлись не на шутку, сорвалась отчаянная Поля с места, в самую гущу дерущихся залезла и проворно выволокла Степана.

Разгоряченный дракой, он бранился, вырывался, но держала она крепко, уговаривала ласково.

И драка как-то сразу вдруг остановилась. Опустил Ефим избитые руки и словно не слышал, что говорили ему матерящиеся дружки:

– Будь ты мужиком! Наводи ты Палахе по соплям! Старухи, бабы, подошедшие мужики бранились на молодежь:

– Мало вам девок! Из-за одной глотки рвете!

– Домой! И носа чтоб не казала! – велел Михайло, и Поля, не прекословя, пошла себе от черемух.

Молодые парни провожали ее взглядами, сморкались и плевали кровью на июньскую траву.

А белый вечер уж нахмурил брови и застелил реку и лога белоснежными простынями…

XVII

Все лучшее на земле совершается белым летом. Светло. Ясно. И в мире, и в душе необыкновенно празднично.

Давно отцвела, завязалась черемуха, процвела рябина по заднегорским логам. На лесных вырубках вовсю цветет земляника. Кисточки «зеленча» черной и красной смородины висят в крапивных зарослях ручья Портомоя. А по берегам извилистой Виледи-реки каждый вечер стоят на зорьке деревенские парни с удочками.

Мужики готовятся к страде сенокосной, упучинивают горбуши и стойки[16], излаживают грабельчи, легкие, как перышко. И ходят смотрят, какой удалась трава, нахваливают: густая, высокая, с «подсадом»; вот только высушить бы погода дала.

В первых числах июля все дружно принялись косить.

На луг ниже Подогородцев, что опрокинут природой-матушкой от пахотной земли вниз, к извилистому Портомою, высыпал стар и млад. Вырядились девки и бабы в белые платки и кофты, мужики в белые рубахи. Слышен крик, хохот, звон отбиваемых кос.

И горбатенькие, немощные старухи потянулись в луг посидеть, пошуметь, потакать молодежь. А иная не вытерпит – тянутся иструдившиеся руки к косе. Вот и старик Тимофей, древний, седой, а туда же! Всю зиму спал беспробудно, ни жив ни мертв. Баба его Агафья уж пужалась: подойдет, послушает, живой ли? А он как из преисподней: «Ждешь не дождешься смертушки моей». – «Фу ты, черт старый!» – крестилась Агафья. А теперь вот эко чего сделалось с мужиком! Встает спозаранку: надо робить. Мало на веку-то наломался.

И Анфиса бранится на него:

– Тятя, ну куда тебя несет – траву путать! Еле ноги волочишь, шел бы ты домой…

– А хоть покос, да пройду, – сурово говорит Тимофей, – много ли у тебя работников-то? Парамон, видать, на германча косит-взбубетенивает. Не кажется, не откликается…

И сел Тимофей на травяную кочку, и стал неторопливо лопатить косу-горбушу. Шутка ли – сенокос! Всех молодит. И стариковские щеки зарделись румянцем.

Ровные покосы потянулись к ручью Портомою.

Егор со Степаном косят, махая стойками. Анисья не отстает от них, пластает горбушей на обе руки.

Два небольших Егоровых стожья лежат на взгорье, у всех на виду. Старые покосившиеся стожары торчат из высокой травы. Захар, сенокосные угодья которого расположены ближе всего к Валенковым, по обыкновению своему не может удержаться, потешается над Егором, гогоча на весь околоток: