Ненад Илич - Дорога на Царьград

• Название: Дорога на Царьград
• Автор: Ненад Илич
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-906716-82-8

Ненад Илич – сербский писатель и режиссер, живет в Белграде. Родился в 1957 г. Выпускник 1981 г. кафедры театральной режиссуры факультета драматических искусств в Белграде. После десяти лет работы в театре, на радио и телевидении, с начала 1990-х годов учится на богословском факультете Белградского университета. В 1996 г. рукоположен в сан диакона Сербской Православной Церкви. Причислен к Храму святителя Николая на Новом кладбище Белграда.

Н. Илич – учредитель и первый редактор журнала «Искон», автор ряда сценариев полнометражных документальных фильмов, телевизионных сериалов и крупных музыкально-сценических представлений, нескольких сценариев для комиксов. Художественный редактор и автор текстов для мультимедийных изданий CD-ROM.

Женат на Весне-Анастасии, с которой у него четверо детей. В соавторстве с супругой издал семнадцать книг. Вместе работают в области православного образования и развития духовности в современном мире.

Его бестселлер, роман-синтез 2004 г. «Дорога на Царьград» выдержал в Сербии семь изданий.

В Белграде в разгар ракетных бомбардировок НАТО священник Мики находит древнюю рукопись загадочного путешественника, путь которого, проходя через Сербию, по Цареградской дороге в Константинополь, чудесным образом выходит за временные рамки. За таинственной рукописью, в которой изложена история будущего, начинается захватывающая дух погоня через пространство и время.

В романе искусно переплетены прошлое и будущее, тонкий юмор и горькие переживания, добродушная ирония и глубокое проникновение в вечные вопросы истории и сменяющихся форм бытия.

---

Голод, превысивший определенную меру, начинает воздействовать на человека успокоительно. Мы дремали весь день. Даже не разговаривали много. Лишь время от времени перекидывались словами. И опять я чувствовал себя так спокойно и радостно, словно мы всегда и навсегда были вместе. Две половинки одного меня. Запертые в бакалейном гробу, мы потихоньку привыкали к нашему новому месту пребывания и даже справить нужду выходили все реже и реже. Если бы нас оставили в покое, быть может, мы бы наполнились какими-нибудь высшими знаниями, присущими настоящим аскетам.

Картины, которые вертятся в голове у сытого человека – плоды воспоминаний или желаний – совершенно поблекли. Недвижный, я мог долго смотреть на балки потолка, оценивать их структуру, пересчитывать мух на стене или изучать взглядом крупные желтые пятна на известке и воспринимать все это как активную, занимающую меня деятельность.

Через большую деревянную крышку сеней до нас несколько раз доносилось собачье повизгивание. Думаю, что это был наш Блохастый, а не их псевдоборзой кобель. Мы никогда больше не видели Блохастого.

То ли потому, что им было скучно, то ли потому, что им захотелось побыстрей разрешить неоригинальную ситуацию, которую они сами же и создали, но только каждый час к нам врывался один из наших тюремщиков с новыми угрозами, запугиваниями, предложениями и новостями.

Нас оповестили, что немцы вернулись. Что дюжина солдат со знаменщиком отправилась в погоню за разбойниками, которые перекрыли движение транспортов на дороге, ведущей к Паланке Хасан-паши. И что они трое суток играли с ним в догонялки без всякого успеха.

И немцы удивились, обнаружив Колары обезлюдевшими. Они твердят, что перед тем, как им тронуться, местные жители при помощи двух оставленных в Коларах караульных взломали склад и собрали провиант, который там нашли. Собрали они и амуницию.

Караульные испарились вместе с местными жителями.

Один раз пожаловал к нам и немецкий офицер – подключиться к процессу. Но он лишь брезгливо оглядел стены и солому, на которой мы лежали, на несколько секунд задержал взгляд на наших лицах, пожал плечами и удалился.

Стойко и Маджаревич приготовили нам и небольшое представление. Театральные элементы присутствовали во многих предыдущих выступлениях Стойко – например, когда он насмешничал с поросячьими ребрышками и ножкой в руке. Но поскольку то софистицированное мучение не вызвало в нас отчаяние, капрал решился разыграть более сложное драматическое действо. Стоя за приоткрытой дверью, гайдуки тихо разговаривали о том, что бы они могли со мной сделать.

– Даже не знаю, какое еще дознание ему учинить… Лучше всего ему сначала поломать на руках пальцы. Или, может, на колесо…

– Где мы найдем колесо? – подал голос надежный и серьезный Маджаревич.

Стойко что-то пробормотал, а потом глубоко вздохнул и медленно, слово за словом, чтобы ясно было слышно, сообщил Маджаревичу, что все-таки вынужден будет меня повесить. Ведь им скоро снова трогаться в путь.

Только на мгновение мое успокоенное тело пронзил страх. Моя ненаглядная посмотрела на меня широко раскрытыми глазами. К нашему облегчению, Стойко не сумел выдержать роль. Описывая, как хорошо я смажу веревку и как они будут дожидаться под виселицей, пока вороны не начнут мне выклевывать глаза, он ради пущего эффекта устрашения разбавил шепот тяжелыми и громкими вздохами и долгими гласными звуками. Самый короткий катарсис в истории театра.

Так как мучители и сами начали сомневаться в том, что мне известно, где находятся исчезнувшие люди (а между делом они тщательно обыскали все дома и убедились, что в них действительно не осталось ничего, что бы можно было взыскать в уплату), гайдуки предложили мне неожиданное решение – присоединиться к гайдукам. Приближалась война, и, значит, мне дается шанс отличиться в борьбе с неверными.

Это был прежде всего шанс для нас выбраться из гроба. Но не знаю, почему, я вдруг твердо решил, что не сделаю им никаких уступок. Просто не хочу. Я видел, что и моя подруга по несчастью настроена так же, отчего мне было еще легче оставаться последовательным в своем намерении. Хотя мы уже околевали от голода.

Гайдуки наведывались к нам поочередно. Кричали, угрожали, просили, а мы смотрели на них как на скачущие кочаны капусты.

Вероятно, чувствуя наше духовное превосходство, гайдуки начали нам исповедоваться.

Атанацко признался, что много обманывает жену. Стойко поведал нам, что его спина все больше деревенеет. Маджаревич был вынужден признать, что в гайдуцкой организации не все обстоит так гладко, как следовало бы, и что капитаны и обер-капитаны превращаются в настоящих самодуров. А Чабаркапа однажды зашел, чтобы сказать нам, что у него заканчивается табак.

А Стойко даже, чуть не плача, признался, что не может нас отпустить, так как, сделав это, он нарушил бы все правила и, возможно, сам угодил под удар старших по чину. А его по-любому убьют капитаны, если он не привезет им денег. Колары – уже третье покинутое селение на той территории, которую он должен выпотрошить, то есть привести в порядок. К тому же теперь и немцы в курсе нашего дела, и замять его так просто не получится. После всех этих исповедей в нашем временном гробу долго витал запах перегара.

Как бы там ни было, но мы сблизились. Это было и хорошо, и плохо. Гайдуки вернули нам книгу. И дали нам немного еды. Но они привносили столько смрада в наш тесный закуток, что выносить его было невозможно. Можно было подумать, что эти всадники Апокалипсиса никогда не мылись.

Еда для нас уже не имела такого значения, как поначалу. Мы съели совсем немного холодного жаркого, а остаток отложили в сторону.

На третий день нашего затворничества Стойко распахнул дверь и ликующе встал в дверном проеме.

– Я знаю, что делать!

Мы лишь вопросительно посмотрели на него.

– Гербер!

Это не походило на формулу решения сложной проблемы, в которой мы все оказались. Но Стойко был настолько одушевлен, что даже не скрывал своей мотивации.

– Я продам вас Герберу!

Что случилось?.. В Колары из Белграда прибыл в сопровождении двух тяжеловооруженных слуг и любовницы шевалье Готфрид Гербер, родом из Буды. Встреченный немцами со всеми почестями, приличествовавшими такому господину, он пожаловался, что никак не может в этой сербской пустыне найти образованного человека, который бы помог ему сделать одно дело на пути в Царьград.

Присутствовавший при разговоре Стойко отреагировал с рефлексом истинно делового человека. Он сразу же спросил, сколько бы Гербер платил за это. И когда услышал невероятную цифру – пять форинтов в неделю, тут же придумал план. Если бы шевалье Гербер выдал вперед месячную плату в двадцать форинтов, он бы уступил ему одного настоящего грамотея!

Гербер выказал готовность выплатить вперед искомую сумму. И вообще, он – прекрасный господин, очень щедрый. Так что мы можем выйти из своей темницы. Рабы проданы. Бакалейная лавка закрывается для всех.

Я должен был только уступить Стойко свою первую месячную плату, равную не заплаченной мной годовой контрибуции.

Уставший ото всего и не склонный к многословию, я согласился на эту торговую сделку белыми рабами, в которой я был рабом раба. Если обрести свободу по-другому не получается, то пусть будет так – хотя бы ради продолжения путешествия в Царьград. Да и деньги, конечно, были солидные. Совсем не плохо путешествовать с достаточной суммой денег. Ну, а первый месяц мы как-нибудь ужмемся!

Мою невесту, правда, эта идея совсем не воодушевила. Как будто она привыкла к нашему скромному бакалейному гробу и ей расхотелось выселяться из него. Мы немного повздорили, после чего она, источая явное недовольство, все же соизволила выйти на Божий свет. Может, она все-таки немного на голову ушибленная? А ведь иногда она мне кажется такой умной!

Гербер – подозрительный авантюрист, выросший с сербами в Буде; оттуда и знает сербский язык. Он путешествовал по всему свету. И сразу же похвалился мне своими приключениями в России, Лондоне и Венеции.

Или у него в голове все впечатления смешались, или он все выдумывает. С довольно вонючими босыми ногами, задранными на стул, и сентиментально наморщенными бровями, он рассказывал мне, как во время карнавала в Венеции плавал на лодке, в которой находились прекрасные нимфы, а он сидел между ними, одетый как морской бог.

Лодку же тащили на веревках с берега венецианские крестьяне! Все венецианки его запомнили!

Господин Гербер держится очень загадочно, когда рассуждает о масонах, которые сейчас главная примечательность в Лондоне и Европе. С неподвижными, как у безумца, голубыми глазами, доверительно, почти шепотом, он задает мне риторические вопросы – почему власти во Франции и Голландии запретили масонские организации.

Вообще-то шевалье Гербер больше всего любит говорить о женщинах и о своих успехах у противоположного пола. В таких случаях он ржет как молодой осел и испускает странные звуки.