Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник

• Название: Мария Башкирцева. Дневник
• Автор: Мария Башкирцева
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-386-08212-3

Мадемуазель Мария Башкирцева скончалась от туберкулеза в двадцать пять лет, прожив короткую, но очень яркую жизнь. Она была необыкновенно одаренной девушкой: замечательно пела, свободно говорила на нескольких европейских языках, серьезно занималась живописью, дружила с выдающимися людьми своей эпохи – Эмилем Золя, Ги де Мопассаном. Картины Башкирцевой выставлены в Третьяковской галерее, Русском музее, а также в галереях Амстердама, Парижа и Ниццы.

С десяти лет Муся, как называли Башкирцеву ее близкие, жила в Европе, преимущественно в Париже. Дневниковые записи девушка вела на французском языке с двенадцати лет, и они являются уникальным психологическим документом становления личности, а также иллюстрируют яркий литературный талант автора. В дневнике перед читателем предстает очень талантливая, романтичная, умная, сильная, но при этом тщеславная и своевольная девушка.

Дневник Башкирцевой издан посмертно, переведен на многие европейские языки, именно Марии Башкирцевой посвятила свой первый поэтический сборник Марина Цветаева, а Ги де Мопассан так сказал о Марии: «Это была единственная роза в моей жизни…»

---

– О! – сказал Валицкий. – Если вы будете продолжать ложиться каждый день в три часа утра, у вас будут все болезни.

– А почему я ложусь поздно, как вы думаете? Потому что мой ум неспокоен. Дайте мне спокойствие, и я буду спокойно спать.

– Вы могли получить его. У вас был случай в Риме.

– Какой?

– Выходили бы замуж за А., не меняя религии.

– О! Друг мой Валицкий, какой ужас! За такого человека, как А! Подумайте, что вы говорите! За человека, у которого не ни убеждений, ни воли! Какую глупость вы сказали! Как это возможно!

И я тихонько засмеялась.

– Он не приезжает, не пишет, – продолжала я, – это бедный ребенок, значение которого мы преувеличиваем. Нет, голубчик, это не человек, и мы ошибались, думая иначе.

Я сказала эти последние слова так же спокойно, как говорила в продолжение всего разговора, так как была убеждена, что говорю правдиво и верно.

Я вернулась к себе, и мой ум как бы сразу осветился. Я поняла наконец, что я была не права, позволив себе поцелуй, хотя бы и один, назначая свидание на лестнице; что, если бы я не пошла ни в коридор, ни куда бы то ни было, если бы я не искала tête-a-tête, этот человек имел бы ко мне больше уважения, а у меня не было бы ни досады, ни слез.

[Как я себе нравлюсь, когда так рассуждаю! Как я мила! Париж, 1877 г.]

Всегда надо держаться этого принципа; я от него удалилась, я сделала глупость, происходящую от привлекательности новизны, от того, что легко воодушевляюсь, от моей неопытности.

О! Как хорошо начинаю я все понимать!

Что делать, мои милые друзья! Молодость заставляет делать ошибки. А. научил меня поведению с ухаживателями.

Век живи, век учись!

Как я ясно вижу, как я спокойна, я совсем больше не испытываю любви!

Каждый день я буду выезжать, веселиться, надеяться.

Я пою Миньону, и сердце мое так полно!

Как прекрасна луна, отражающаяся в море! Как восхитительна Ницца!

Я люблю весь мир! Все люди проходят передо мной такие милые, улыбающиеся.

Кончено! Я уже говорила, что это не может продолжаться. Я хочу жить спокойно! Я поеду в Россию! Это улучшит наше положение; я привезу в Рим моего отца.

13 июня

Я, которая хотела бы сразу жить семью жизнями, живу только четвертью жизни. Я скована.

Бог сжалился надо мной, но я чувствую себя такой слабой, и мне кажется, что я умираю.

Я уже сказала, что или я хочу иметь все то, что Бог дал мне понять, и тогда я буду достойна достигнуть всего этого, или я умру!

Но Бог, не будучи в состоянии дать мне, без несправедливости, все, не заставит жить несчастную, которой он дал понимание и желание обладать тем, что она понимает.

Бог не без намерения создал меня такой, как я есть. Он не мог дать мне способность все видеть, только для того, чтобы мучить меня, ничего не давая. Это предположение не согласуется с природой Бога, который есть сама доброта и милосердие.

Я буду иметь все или умру. Пусть Он делает, как знает! Я люблю Его, я в Него верю, я Его благословляю, я умоляю Его простить мне мои дурные поступки.

Он дал мне это понимание, чтобы удовлетворить его, если я буду достойна.

Если я буду недостойна, Он пошлет мне смерть!..

Мне жаль стариков, особенно с тех пор, как дедушка совсем ослеп; мне так его жалко!

Сегодня я должна была свести его с лестницы и накормить. Он совестится; вследствие особого рода самолюбия, из желания всегда казаться молодым, так что надо было обращаться с ним с большой деликатностью. Действительно, он принимал мои услуги с благодарностью, потому что я их предлагала с бесцеремонной, но нежной настойчивостью, которой нельзя противиться.

14 июня

Кроме торжества, которое я доставляю этому итальянскому мальчишке и которое так мучит меня, я еще предвижу скандал как результат этого дела.

Я не ожидала приключения такого рода, я не предвидела ничего подобного! Я никогда не воображала, что такая вещь может случиться со мной! Я знала, что это случается, но я этому не верила, я не отдавала себе в этом отчета, как не дают себе отчета в смерти, не видав никогда смерти. О, моя жизнь, моя бедная жизнь!..

Если я так хороша собой, как я говорю, отчего меня не любят? На меня смотрят, в меня влюбляются. Но меня не любят! Меня, которая так нуждается в любви!

Это романы возбуждают мое воображение. Нет, я читаю романы, потому что воображение мое возбуждено. Я перечитываю старое, я выискиваю с прискорбной жадностью сцены, слова любви, я их пожираю, потому что мне кажется, что я люблю, потому что мне кажется, что меня не любят.

Я люблю, да, потому что я не хочу назвать иначе то, что я чувствую.

Хорошо же, нет, не этого я хочу. Я хочу выезжать в свет, я хочу блистать в нем, хочу занимать в нем выдающееся положение. Я хочу быть богата, хочу иметь картины, дворцы, бриллианты; я хочу быть центром какого-нибудь блестящего кружка, политического, литературного, благотворительного, фривольного. Я хочу всего этого… Пусть Бог поможет мне!

Боже, не наказывай меня за эти безумно-честолюбивые мысли.

Разве нет людей, которые родятся среди всего этого и находят обладание всем этим совершенно естественным, которые не благодарят даже за это Бога?

Виновата ли я, если желаю быть великой?

Нет, потому что я хочу употребить мое величие на то, чтобы благодарить Бога и чтобы стремиться к счастью! Разве запрещено желать счастья?

Те, кто находят свое счастье в скромном и удобном доме, разве они честолюбивы менее меня? Нет, так как они большего не понимают.

Разве тот, кто довольствуется скромной жизнью в кругу семьи, может быть назван человеком скромным, умеренным в своих желаниях из добродетели, из убеждения, из мудрости? Нет, нет, нет! Он таков потому, что счастлив этим, что для него жить в неизвестности есть высшее счастье. И если он не желает известности, то только потому, что, имея ее, он был бы несчастен. Есть тоже люди, которым не хватает смелости, – это не мудрецы, а подлецы: они глухо стремятся и не двигаются вперед – не из христианской добродетели, но из-за своей робкой и неспособной натуры. Боже, если я рассуждаю неправильно, научи меня, прости меня, сжалься надо мной!

22 июня

Я смеялась, когда мне хвалили Италию, и спрашивала себя, почему так много говорят об этой стране и почему говорят о ней как о чем-то особенном. А потому что это правда. Потому, что в ней иначе дышится. Жизнь другая – свободная, фантастическая, широкая, безумная и томная, жгучая и нежная, как ее солнце, ее небо, ее равнина. Я поднимаюсь на крыльях поэзии (иногда я бываю совсем поэтом, а иногда с одной какой-нибудь стороны) и готова воскликнуть вместе с Миньоной: «Italia, reggio di cielo, Sol beato!»

24 июня

Я ждала, чтобы меня позвали к завтраку, когда совсем запыхавшийся доктор пришел сказать мне, что получено письмо от Пьетро. Я очень сильно покраснела и, не поднимая глаз от книги, которую читала, сказала:

– Хорошо, хорошо, что же он там пишет?

– Ему не дают денег; впрочем, я не знаю, вы сами увидите лучше.

Я очень удерживалась, чтобы спешить спрашивать: мне было стыдно выказать столько интереса.

Против обыкновения, я была первая за столом, я ела с нетерпением, но ничего не говорила.

– Это правда, что сказал мне доктор? – наконец спросила я.

– Да, – ответила тетя, – А. ему написал.

– Доктор, где письмо?

– У меня.

– Дайте его мне.

Это письмо помечено 10 июня, но так как А. написал просто в Ниццу, то оно пропутешествовало по Италии, прежде чем пришло сюда.

«Я употребил все это время, – писал он, – на то, чтобы просить моих родителей отпустить меня сюда, но они положительно не хотят слышать об этом». Так что ему невозможно приехать и ничего не остается, кроме надежды в будущем, а это всегда неверно…

Письмо написано по-итальянски, и все ждали от меня перевода. Я не говорю ни слова, но с аффектированной медлительностью подбираю шлейф, чтобы не подумали, что я убегаю, выхожу из комнаты, прохожу сад, со спокойствием на лице, с адом в сердце.

Это не ответ на телеграмму его друга из Монако. Это ответ мне, это признание. И это мне! Мне, которая вознеслась на воображаемую высоту!.. Это мне он говорит все это!

Умереть? Бог этого не хочет. Сделаться певицей? Но я не обладаю ни достаточным здоровьем, ни достаточным терпением.

В таком случае что же, что?

Я бросилась в кресло и, устремив бессмысленно глаза в пространство, старалась понять письмо, думать о чем-нибудь…

– Хочешь ехать к сомнамбуле? – закричала мне мама из сада.

– Да, – ответила я, быстро поднимаясь, – когда?

– Сию минуту.

Все, все, все, чтобы не оставаться одной, не сойти с ума, чтобы убежать от самой себя.

Сомнамбула оказалась уехавшей. Эта поездка по жаре не принесла мне никакой пользы. Я взяла горсть папирос и мой журнал, с намерением отравить себе легкие и написать зажигательные страницы. Но воля, казалось, совсем покинула меня. Я пошла прямо и тихо, как во сне, к моей кровати и сразу бросилась на нее, отодвинув разом кружевной занавес.