Виталий Шипаков - Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество

• Название: Проклятый род. Часть 2. За веру и отечество
• Автор: Виталий Шипаков
• Жанр: Русское современное

Вторая часть романа «Проклятый род» является его продолжением. Наряду с уже известными персонажами – лихим казачьим атаманом Ванькой Княжичем и красавицей Еленой Озарчук, мы встречаемся с рядом новых действующих лиц, пришедших на смену павшим за отечество и веру Сашке Ярославцу, Емельяну Чубу и другим отважным русским воинам. Как старые, так и новые герои романа – люди разные и очень непростые, но их всех объединяет любовь к родине, которая порою к ним «не шибко ласкова». Сохранить преданность своей отчизне, Святой Руси им помогает вера православная, вера в то, что чистота души бессмертной дороже золота и прочих радостей земных. И хотя действие второй части романа так же происходит на фоне реальных исторических событий: покорение Сибири, воцарение Бориса Годунова, борьба за русский престол в эпоху «Смутного времени», то есть во «времена давно минувших дней», многие затрагиваемые в нем проблемы актуальны и сегодня.

---

Проснулся Княжич лишь под вечер, когда багровокрасное солнце почти скатилось с небосклона. Душевное томление, было отступившее во сне, тотчас же вернулось. С тревогою взглянув по сторонам, он увидел возле самой морды Лебедя гадюку. Змеюка устрашающе зашипела, но ужалить не посмела и, мелькнув погано-черной спиной, уползла.

В сером цвете надвигающихся сумерек мир земной представился Ивану уже не столь прекрасным. Солнце было не золотым, а как кровь, багряным, и в траве не щебетали птицы, а ползали гады. Видимо, от этого в голову ему пришла недобрая, почти богопротивная мысль: «Может, не скорбеть, радоваться за убитых надобно. Ведь и от меня когда-нибудь удача отвернется, что тогда? Одно останется – мертвым позавидовать, им уже не страшно и не больно, они уже перешагнули за грань земного бытия».

Отогнав негожие помыслы, есаул поднялся на ноги, осмотрел оружие. Все было на месте: сабля в ножнах, пистолеты за поясом, кинжал в сапоге. Соколом взлететь в седло опять не получилось, голова кружиться перестала, но шибко уж болело простреленное плечо. Кое-как вскарабкавшись на своего любимца, Иван погладил его промеж ушей, грустно вымолвив:

– Вот так-то брат, не принял нас к себе господь. Стало быть, придется дальше жить на земле этой грешной, гадов истреблять на ней, покуда силы хватит.

Когда Лебедь наконец-то вынес израненного телом и душой хозяина к берегу, уже совсем стемнело, туман, однако, еще не поднялся. Стоя над обрывом, Княжич ясно разглядел верстах в трех вверх по течению цепь сторожевых костров.

«Ишь как битье московских воевод образумило. Впервые за все время удосужились дозоры выставить, – усмехнулся есаул. – Поляки тоже, наверняка, не дремлют, переправы стерегут», – подумал он и решился сделать то, на что не смог отважиться прошедшей ночью. Взмахнув рукой, где, мол, наша не пропадала, Ванька вдарил сапогом в конский бок. Жеребец опасливо всхрапнул, но не стал артачиться и прыгнул в реку.

Окунувшись с головой в не по-летнему холодную воду, Иван едва не вскрикнул от пронзившей рану боли и цепко ухватился за Лебедеву гриву.

– Выручай, родимый. С простреленным плечом да в сапогах и кунтуше я, похоже, сам не выплыву.

Чудо-конь не подвел. Выказав, казалось бы, несвойственную для его породистой стати силу, он без особого труда выволок хозяина на берег и радостно заржал, отряхивая воду. Княжич вылил воду из сапог, снял отяжелевший от сырости кунтуш, после чего неспешным шагом направился к сторожевым кострам.

3

Ночной дозор несли стрельцы, об этом Ванька догадался по красным кафтанам да колпакам гревшихся возле огня воинов. Заслышав конский топот, один из них вскинул свой бердыш1, с угрозой выкрикнув:

– Стой, кто таков?

– Свои, – ответил есаул, выезжая из темени на свет костра. Он уже собрался было справиться о том, где теперь стоит казачий полк, как вдруг из-за спины стрельца раздался выстрел. Пуля взвизгнула над ухом, опалив висок.

– Вы что, сиволапые, совсем ополоумели? – грозно вопросил Иван, подступая к столь нелюбезно встретившим его московитам. Обескураженные стрельцы расступились, и он увидел Бегича, в руке Евлампия была еще дымящаяся пистоль.

– Извиняй, брат, я тебя впотьмах не разглядел да за шляхетского лазутчика принял, – с сожалением промолвил сотник. Лицо стрелецкого начальника выражало явное огорчение, но глаза при этом воровато бегали, и было непонять, чем тот опечален – то ли тем, что выстрелил в Ивана, то ли тем, что не попал в него. – Вот ведь счастье-то какое, Барятинский нам сказывал, будто всех старшин казачьих перебили, а ты, оказывается, жив. Теперь князь-воевода непременно тебя в полковники произведет, – в голосе Евлашки зазвучала наигранная радость. Однако, чувствуя, что Княжич не очень ему верит, он для пущей важности завистливо изрек: – Везет же людям. Я всю жизнь за батюшку-царя, не жалея живота, с супостатами воюю, и что толку – к сорока годам лишь до сотника дослужился, ты же, еще толком из яйца не вылупился, а уже в полковники ме… – почуяв горлом холод стали, Бегич умолк на полуслове и уставился расширенными страхом глазами на побелевший от гнева Ванькин лик.

– Средь гадов подколодных, сволочь, братов себе ищи, – громко, чтобы слышали стрельцы, сказал Иван, подцепив Евлашку клинком за подбородок. Затем, уже потише, пригрозил: – Еще раз, паскуда, встанешь на моем пути – убью, – и, вновь впадая в бешенство, пнул Бегича, да так, что тот, визгливо вскрикнув, повалился наземь.

Никто из стрельцов не пожелал вступиться за своего начальника. Более того, по их едва приметным усмешкам Княжич понял, они довольны тем, что наконец нашелся человек, осмелившийся проучить шкуродера-сотника. На вопрос есаула «Где теперь казаки стоят?» один из московитов дружелюбно пояснил:

– Да где ж им быть, в деревне дальней, в своих землянках пребывают. Прямиком езжай, через сотню саженей на дорогу выберешься, а там сворачивай направо и в казачий стан упрешься.

На душе у Ваньки сразу полегчало. Раз стоят на прежнем месте, значит, вырвались из шляхетской западни, значит, живы братья-станичники. Благодарно кивнув стрельцу, Княжич двинулся в указанную сторону. «Врет ведь, гад, наверняка меня признал, – подумал он о Бегиче. – Вернуться, может, да прикончить эту гниду. Хотя пускай живет. Для такого себялюбца, как Евлашка, столь великий позор на глазах у подчиненных немногим лучше смерти».

Уставший от крови Иван опять нарушил суровый закон войны, но на этот раз он имел дело не с совестливым Яном Гусицким, и даже не догадывался, какую цену придется заплатить за проявленное великодушие.

4

Несмотря на поздний час, казачий стан гудел, словно растревоженный пчелиный рой. Сбившись в стаи возле разожженных на ночь огней, станичники бурно обсуждали события минувшего дня и свое дальнейшее житие-бытие, а потому не сразу заметили возвращение воскресшего из мертвых есаула. Подъехав к ближайшему костру, Иван услышал, как Никишка Лысый – трусоватый краснобай и баламут, вещал столь убедительно и страстно, что ему мог бы позавидовать сам отец Герасим:

– Круг, казаки, надобно сзывать, новых атаманов выбирать, да на Дон подаваться. Далее здесь оставаться нам никак нельзя. Емеля при смерти лежит. Новосильцев, на соблазн которого мы поддались, тоже еле жив. Да его, по правде говоря, не шибко Шуйский жалует, он нам не защита. Не сегодня-завтра обрядят вас станичники в красные кафтаны и отдадут под начало Барятинскому.

– Ну ты скажешь, кто же из казаков согласится в стрельцы пойти, – попытался возразить Андрюха Лунь, еще не старый, но совсем седой казак, заслуживший свое прозвище за обретенную в плену ордынском раннюю седину.

– Еще как пойдешь, – осадил Луня Никишка. – А не пойдешь, так государевым ослушником объявят и лютой казни предадут. Это со шляхтой совладать боярам не под силу, а с пятью сотнями израненных казаков они легко управятся.

«А ведь он во многом прав, чертяка лысый, – подумал Княжич. – Рановато я, похоже, об уходе в мир иной задумываться стал. У меня на этом свете еще дел невпроворот. Ежели Шуйский дальше собирается нашей кровью шляхту умывать, так вправду надо уходить на Дон. Нам ни он, ни Барятинский с Мурашкиным не указ, мы люди вольные».

Никишка между тем продолжал свою проповедь:

– Есаулы все убиты, сотников только трое осталось. Да и что с них проку-то? Взять того ж Игната, одно слово – Добрый. Это вам не Ванька, который самого князявоеводу в смятение привел да казачью доблесть уважать заставил. Эх, если б Княжич с нами был, тогда другое дело, а так один лишь выход остается – поскорей к родным станицам подаваться.

Явно метящий в атаманы Лысый и остальные казаки были донельзя изумлены, когда услышали задорный Ванькин голос:

– Что-то я тебя, Никита, не пойму. То о моей неуязвимости трещишь, как сорока, то хоронишь заживо.

Оглянувшись, они увидели гордо восседающего на своем Лебеде, живехонького, хотя и крепко помятого, Ивана. Первым обрел дар речи Лунь.

– Есаул вернулся, теперича живем! – завопил Андрюха, бросаясь к Княжичу.

Вихрем облетевшее казачий стан известие о возвращении Ивана безо всякого призыва собрало станичников на круг. В считаные минуты все способные подняться на ноги предстали пред единственным уцелевшим в побоище старшиной. Взглянув на шибко помельчавший казачий строй, есаул невольно вспомнил Кольцо. Побратим как в воду глядел – после первого же настоящего сражения половина от полка осталась.

А тем временем из ближних и дальних рядов раздавались дружные выкрики:

– Княжича в атаманы и пущай нас до дому ведет! Хватит, послужили царю московскому!

Кое-как протиснувшийся к Ваньке Добрый ухватил его за стремя и растерянно промолвил:

– Иван, хоть ты их вразуми. Тут Лысый так народ взбаламутил, что до бунта совсем немного осталось, а при нас же раненые, вовсе неходячих боле сотни наберется. Мыто, может, от погони и уйдем, но им за наш мятеж головой придется отвечать.