Виталий Шипаков - Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди

• Название: Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди
• Автор: Виталий Шипаков
• Жанр: Исторические приключения

«Люди и нелюди» – это первая часть романа «Проклятый род». Действие охватывает реальные исторические события: борьбу донского казачества с Крымской и Ногайской ордами, Ливонскую войну. Однако главные герои романа не царь Иван Грозный, не король Речи Посполитой Стефан Баторий и даже не лихой разбойный атаман Иван Кольцо, а простые казаки, истинные защитники Отечества и православной веры. Это повествование об извечных человеческих страстях, пороках и добродетелях, особо ярко проявляющихся в эпоху великих перемен. Перед вами книга о загадочной русской душе, в которой, по словам одного из героев, Господь и черт довольно мирно уживаются.

---

Развернув знамя, которое сразу же затрепетало на ветру, Новосильцев уже обретшим твердость голосом от своего имени сказал:

– Мне, князю Дмитрию Новосильцеву, государь вручил это знамя. Под сей хоругвью да под покровительством Георгия Победоносца те из вас, кто отважится вступить в казачий полк войска царского, пойдут в священный бой.

Закончив речь, он вытер пот со лба и вопрошающе взглянул на станичников.

После недолгого молчания из первого ряда, а именно там стояли наиболее заслуженные воины, на круг вышел самый старый атаман Матвей Безродный. Без всяких предисловий он задал волновавший всех собравшихся вопрос:

– А скажи-ка нам, посол царя Московского, что за порядки в полку этом будут, казачьи или царские? Кто станет в нем начальствовать? Мы, станичники, испокон века сами атаманов выбираем, а в царевом войске государь с подсказки бояр воевод назначает.

– Раз казачий полк, значит, атаман и есаулы, вами избранные, командовать им будут, – ответил Новосильцев, аж похолодев от своего скоропалительного решения. Он уже представил, какой отклик оно найдет у прибывших с ним дворян, про царя ж с боярами даже подумать было страшно. Но иного пути не было. Князь прекрасно понимал, что под прямое начальство царских воевод эти люди, давно забывшие о страхе да покорности, просто не пойдут, а его мечты о спасении отечества и веры великим казачьим войском так и останутся мечтами.

Новая волна одобрительного ропота прокатилась по рядам станичников. Лица большинства из них выражали уже явный интерес к речам посланника. Нисколько не смущаясь своей молодости, что еще раз убедило Новосильцева – доблесть ратная в кругу казачьем ценится не меньше прожитых годов, вслед за старым атаманом слово взял Ванька есаул. Размахивая длиннопалыми, унизанными перстнями руками, он громко, чтобы слышно было всем, выкрикнул:

– Верно говоришь, давно пора шляхту рылом заносчивым в дерьмо окунуть. Только как же с татарвою быть прикажешь? Пыль дорожная за нами лечь не успеет, а они уже на Русь в набег пойдут. И кто нехристей сдерживать будет, али позабыли царь с боярами, как крымцы на Москву ходили да огнем ее пожгли?

Еле сдерживая улыбку, вызванную задорным видом Княжича, Новосильцев рассудительно изрек:

– Времена, Иван, меняются. Вы, станичники, так пугнули татарву, что они теперь не о набегах думают, а о том, как бы свои улусы от вас уберечь. То султану, то царю шлют жалобы, просят казаков унять. Кому уж, ежели не мне, последние пять лет служившему послом в Бахчисарае, об этом не знать. Хотя, конечно, есть правда в твоих словах. Ордынцам только дай почуять слабину – сразу обнаглеют. Но не все ж казаки на войну уйдут. Полагаю, на Дону в достатке сил останется, чтоб нехристям острастку дать. Ну а то, что вы коней ногайских станете поменьше угонять, может быть, и к лучшему. Не время нынче татар да турок злить, шляхта враг куда опаснее.

Стоявший позади Княжича казак, высунув из-за его спины свою черноволосую, раскосую личину, шутливо заявил:

– Ты, ваша милость, речи есаула нашего в голову особо не бери, он на татарах помешанный чуток. Как только перепьет, они ему мерещиться начинают. Раз на гулянке за ордынца меня принял, так с саблей гнал до самого Дону, пришлось аж на тот берег плыть, только тем и спасся.

Веселье, всколыхнувшее толпу, казалось, остудило накал страстей. Все последующие вопросы были малозначительны, и Новосильцев легко находил на них ответ. Княжич, изумленный тем, что царев посланник знает его по имени и наслышан даже о разбойных Ванькиных делах, тоже более не нарушал спокойствия. Но не тут-то было. Громом среди ясного неба прозвучал для князя Дмитрия спокойный голос Ивана Кольцо, хранившего доселе полное молчание.

– Ну и что же, князь, за все за это будет нам?

Сметливый Новосильцев сразу понял – настоящая схватка за казачьи умы и души только начинается и главным противником его в ней станет разбойный атаман. Стараясь не выказывать своего беспокойства, он столь же бесстрастно вопросил:

– Как прикажешь понимать тебя?

– Да очень просто, – по-прежнему невозмутимо ответил тот. – Какую царь сулит казачеству награду за службу воинскую? Слов красивых, очень даже правильных тобой в избытке было сказано. Одного лишь я не уразумел, чем платить твой Грозный-государь за нашу кровь собирается? Шляхту я не понаслышке знаю, на редкость народ поганый, но ни в трусости, ни в неумении ратном поляков не упрекнешь. Ежели без похвальбы сказать, то в доблести они и нам, казакам не уступят. Так что, князь, зовешь ты моих братьев на дело шибко кровавое. Коли половина станичников до дому живыми возвернутся, уже можно считать – господь великую к ним милость проявил.

Заметив, как помрачнел посланник государев, Кольцо уже запальчиво продолжил:

– Ты не думай, я не из корысти этот разговор веду, просто жажду справедливости. Ведь даже псу сторожевому, когда он от волков овец отару защитил, кусок сладкий полагается, но нам, как погляжу, и этого никто не обещает. Чего там царь с боярами сулит – провинности былые позабыть? Так ведь мы не мужики, мы воины вольные, не сохой, а саблей хлеб свой добываем. Стало быть, все те, кто уцелеет, рано или поздно вновь на Волгу за зипуном отправятся. И как тогда? Опять мы станем воры и разбойники, вновь петля да плаха по нам заплачут. Что на это, князь, ты мне ответишь?

Новосильцев глубоко вдохнул, словно собираясь прыгнуть в омут, затем отчаянно взмахнул рукой, не хуже Ваньки Княжича и, движимый не изменившим ему трезвым разумом, а душевным порывом, заговорил, не выбирая слов, не думая о возможных для него последствиях:

– Я отвечу, что прав ты, атаман. Нет при мне ни обоза с припасами, ни сундука с серебром, даже пообещать особо нечего. Только твоя правда – это правда холопа, недовольного своим хозяином, но для православного христианина другая правда есть. Вижу, ты обиды на власть имеешь. Так эка невидаль, нынче редко встретишь человека, у которого их нет. Только государи-то приходят и уходят, а земля родная остается. Ни тебе, ни мне другой не дадено. Я во многих странах побывал, в иных подолгу жить довелось, но ни одна родной не стала. Русский человек на чужбине трудно приживается. Так что не за государя Грозного и не за бояр московских, а за землю русскую да веру православную зову вас в бой идти, казаки.

Взяв себя в руки и обращаясь уже ко всем станичникам, Новосильцев строго заявил:

– Неволить никого не собираюсь, нету у меня такой возможности, да и охоты тоже нет. Сражения вправду предстоят кровавые. Может быть, не то что половина, а вовсе никто не вернется. Каждый сам пускай решает, стать на защиту Родины иль нет. Думайте, казаки.

Как ни странно, но закончив свою речь, Дмитрий Михайлович ощутил чувство истинной свободы. Сомнения и волнения, не покидавшие его с самого прибытия в станицу, вдруг исчезли. Теперь уже не как посол-проситель, а как атаман, зовущий казаков на рискованное, но праведное дело, глядел он в лица станичникам. Взор Новосильцева скрестился со взором стоявшего напротив Княжича. Одного лишь взгляда его карих, с шальной зеленой искоркой глаз, ему хватило, чтоб понять: «Этот станет».

В них, как в зеркале, предстала перед князем душа самого молодого и самого отважного в казачьем войске есаула. Царев посланник сразу догадался, что встретил человека, который никогда не ищет дружбы с сильным мира сего, но всегда придет на помощь угодившему в беду. Умный есаулов взор так и излучал участие и понимание, он тоже видел все страсти да сомнения, бушевавшие в сердце Новосильцева.

22

Пламенная речь посла изрядно озадачила станичников, приумолкли воины вольные. Жизнь у каждого одна и кому более, кому менее, а все же дорога. Оно конечно, казачки привычны головою рисковать, но одно дело – рисковать ради хлеба насущного или за братов своих, тут все ясно и понятно. Другое дело – за царя Ивана-кровопийцу. Речи-то князь праведные ведет, однако, что он сам за человек, не много ль на себя берет. Вона государя как подвинул, мол, цари приходят да уходят, а мы за Русь и веру воевать пойдем. Нехитрому казачьему уму постичь такие сложности непросто, да еще Кольцо своими словесами сомнений прибавил. Вот если б шляхтичи на Дон пожаловали, другой разговор, тут и думать нечего, все бы как один пошли.

Это только сказочные богатыри без оглядки на погибель идут, в жизни грешной все выглядит иначе. Первыми, кто поддержали Новосильцева, были Чуб и Княжич. Став по правую руку от посланника, Емельян торжественно изрек:

– Иду с царевым войском на католиков. Я немало пожил, пришла пора о смерти подумать, а умереть достойно надобно, так же, как и жить. Чем в набегах на купцов искать погибель или дома на печи ее дожидаться, лучше за святое дело в бой пойти и помереть со славою.

Есаул, одновременно с Чубом ставший слева от посла, как только тот умолк, смущенно улыбнувшись, заявил:

– Мне и вовсе не из чего выбирать. У меня от батьки вон кинжал остался, со шляхетского хорунжего добытый, а сын с отцом одним путем должны идти, чтоб в вечной жизни встретиться, – и вновь, отчаянно взмахнув рукой, закричал: – Чего зря душу себе и князю томить? Решайтесь, братцы, кто на католиков в поход идти согласен, переходи на нашу сторону.