Сухбат Афлатуни - Муравьиный царь

• Название: Муравьиный царь
• Автор: Сухбат Афлатуни
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-386-09241-2

Когда люди любят друг друга, но не могут быть вместе, они меняются. Любовь срастается с болью, и обе пронизывают каждый день, каждую минуту их жизней. Лена и Лёня связаны навсегда, но у Лены – семья, а Лёня считается пропавшим без вести. Мир, в котором они живут, опрокинут в страшную сказку: в нем старики перестают умирать, и дети вынуждены сдавать их в страшные «геронтозории» среди лесов и болот… неужели пропавшему без вести Лёне удастся воскреснуть в непроходимых чащобах?

Роман-сказка, роман-притча, эта книга – и о любви, и о том, что есть вещи поважнее любви, но не возможные без нее.

---

Везу ее обратно из театра. Дождь, а она там, конечно, забыла свой зонт, пришлось бегать. Потом какой-то кретин припарковал свой «мерс». Ни туда ни сюда, еле выползли.

Едем молча. Кирова молча, Алексеевский. На Алексеевском пробка, ползем как черепахи, всё молча, молча.

«Ну?» – не выдерживаю.

«Не похож».

Ну вот кто бы сомневался!

«Мам… Ты его последний раз когда видела, сколько ему было?»

Молчит.

«Двадцать три, – отвечаю за нее. – А сейчас бы ему уже…»

Поджимает губы. Для нее он все еще в пеленках. На горшочке, а-а.

«Лен».

«А?»

«Зачем тебе это?»

«Что – это?»

«Взяла бы Лешку и поехала с ним по-нормальному в Бултыхи эти».

«С Лешкой я никуда не поеду».

Торможу. Стоим на краю дороги. Дождь по крыше.

«Так и будем стоять?» – спрашивает.

«Так и будем», – говорю и откидываюсь назад.

А папа согласился быстро.

Насчет Лёника, конечно, не сразу привык. Это, говорит, что-то в духе олигархов, такие фантазии. Но согласился. Только просил, чтобы сама с Адой Сергеевной это, того… А то у нее давление и кораблики перед глазами плавают. Ладно. Для Ады Сергеевны у меня всегда золотой ключик есть.

Ада Сергеевна долго плачет. Слушает меня и плачет.

Некоторым бабам, я замечала, старость идет. Из них классные старухи получаются. Внуков к отложениям своим прижмут и давай Маршака им, настольные игры, третье-десятое. Моя бывшая свекровь, чтоб далеко не ходить.

Аде Сергеевне старость не идет. Болтается на ней, как вот это идиотское платье.

Ада Сергеевна говорит, как ей сейчас тяжело. Говорит, что кругом растут цены. Загибает пальцы со своими ногтями. Просветить ее, что ли? Что вещь такая есть. «Маникюр» называется, не слыхали?

А когда-то рассказывала мне о Ван Гоге. Об архитектуре. Французскому пыталась. Же мапель Элен.

За ее спиной варится суп. Она берет деньги: «Только чтобы Коленька не знал!»

Достает с холодильника газету с кроссвордом. Спрашивает у меня строительные термины. Они вчера отгадывали, «с Коленькой».

Начинает наводить порядок на столе.

В коридоре сталкиваюсь с рыжим мальчиком, пришел к ней изучать французский.

Ах вы, вишенки, черешенки,
Ах вы, выжиги и грешники,
Ах вы, ягодки-смеягодки…

Лёник играет на гитаре мамину любимую, под Розенбаума. Мама осторожно подпевает, у нее нет слуха. У папы есть, но слушает молча. В молодости играл на баяне.

– Ах вы, ягодки-смеягодки, – тихо подпевает мама.

У мамы красивый, теплый голос. Она только после ванной, в косынке. Кладу голову ей на плечо. Плечо сладко пахнет шампунем.

– А теперь, – объявляет Лёник, – «Бричмула!»

Комната у нее на Кожедуба.

Мама на диване, все пахнет корвалолом, собираюсь уходить. Еще один идиотский разговор, провожу пальцем по книжной полке, палец обрастает серым пушком. Сколько раз предлагала ей женщину недорого убираться. И пыль, и ковры. Как же, «сама»! Сама!

«Лен, а что тебе с Лешкой не поехать в эти… если так уж туда хочешь?»

«Чтобы он мне весь отдых там обосрал?»

«Странные у вас отношения, сердце кровью обливается».

«А сама ты сколько с Лешкой выдерживаешь? На три дня его тогда взяла, а утром уже: забирай! не могу, неуправляемый!»

«Тише… Мне и так с сердцем…»

Отворачивается к стене. Просит еще пару дней подумать.

Спускаюсь.

Лешка сидит в машине. С английского его забирала, по вторникам. Боюсь, чтобы один ездил. Сидит, эсэмэсится, урод.

«Чё так долго?»

«Бабушке с сердцем…»

И опять в свой мобильный.

Приехали, ставлю машину. Поднимаемся с пакетами, в «супер» заехали. Их величество милостиво согласились один у меня взять.

«Чувствуешь… запах?» – останавливаюсь.

Дверь была вымазана дегтем, вся.

Какая? Такая. Наша. Наша дверь.

За пролет еще эту вонь. Села на ступеньку, достала мобильный, тык-пык Коваленку.

Лешка стоит белый, молчит.

Тут же пакеты из «супера», апельсины, сосиски, чеки. Бананы.

Ночью был гром, и я проснулась. Лил дождь. Мама спала. Лёника не было. Осторожно поднялась. Сквозь стекло увидела Лёника на балкончике.

Стоял в одних трусиках, задрав голову.

Выбежала к нему. Заходи, ты чё, дурак, заболеешь!

Заглянула к нему в лицо:

«Лёник… это ты?»

Он плакал. Просто плакал.

Он дожидался, пока пойдет дождь. И чтоб сильный, с молнией. Подставлял под ливень лицо и только тогда плакал. Чтобы никто не мог понять. А в другое, обычное время не разрешал себе. Терпел, накапливал. Запоминал, о чем ему нужно будет плакать. И плакал об этом, когда дождь.

Я тоже захотела так. Встала рядом. Не получилось. По лицу только капли дождя, слизывала их. Надо будет попробовать, когда накоплю. Так плакать гораздо интересней. Дождь перестал. Мы спрятались в ванной и вытирались полотенцем с красными рыбками.

Ходили все в лес. Я фотографировала ягоды. Траву. Маму. Отдельно. И с папой. Лёника с сыроежкой.

Папа галантно поддерживал маму, а мы с Лёником бесились, как придурки.

Потом сели у ручья. Мама мочила ноги, а папа всё о грибах.

Лёник ковырял мох.

Низкое солнце светило нам в спины. У мамы осветились волосы, золотистое облако. Другое, маленькое, зажглось вокруг папиной головы. Нимбы!

Стала снимать. На снимках это не получилось.

А вот Лёник с сыроежкой вышел.

И где папа маму через ручей переводит.

Вернусь, размещу у себя. Если успею только.

Молния. Я, задрав голову, на балкончике.

Льет. Ледяная слизь. Мне все равно. Меня нет.

«Чё тут стоишь?» – Лешка открывает дверь.

Гремит близко, над крышей.

«На, ба звонит».

Сует мобильный. Смотрит. Вылитый Антон.

Прижимаю к уху.

«Лен… ты слышишь меня? Я согласна».

Что-то мычу.

«Ради тебя, поняла? Ты слышишь? Согласна в эти Бултыхи. Выключи там у себя воду, не слышно. В Бултыхи, говорю, слышишь, поняла? Купаешься, что ли?»

Да, я слышу, мама.

Просто меня нет, мама.

Есть черное небо, мама. Черная дверь, уже приезжали, составили протокол.

Черная идиотская майка на Лешке, с черепом.

«Мам, а то платье у тебя осталось?..»

«Какое еще платье?»

* * *

Я проснулась утром и засмеялась. Тихо, чтобы не разбудить. Мамочка еще спит. И Лёник спит с открытым ртом.

Через два дня у меня день рождения. Папочка приготовит мой любимый шашлык. Он уже договорился в столовой про оборудование. Мама наденет мое любимое платье. Она обещала, что отдаст его мне, когда вырасту.

Про подарок даже не думаю. Все время стараюсь о нем не думать.

Мы все летние по дню рождения. Лёник в июне, я в июле, папочка в августе.

Одна мама, бедная, в феврале.

Мне становится жалко ее, я подползаю и целую ее. Мама приоткрыла глаза, зевнула, прижала меня. Так и лежим, в гнездышке. Лёник тоже проснулся. Но мы его в наше с мамой гнездышко не впустили. Я не впустила. Кыш! Кыш! Пусть сам себе вьет.

«Лен…»

Темнота, запах корвалола, нафталина, вещей.

Поворачиваюсь к ней. На полу старые чемоданы.

«Зачем тебе театр этот?»

Она смотрит на меня.

«Мам, а зачем тебе был этот театр?»

Я поднимаюсь и хожу между чемоданами.

«У папы уже была тогда женщина. – Останавливаюсь. – И ты это знала. А Лёник…»

«Вот ты о чем…»

Знаю, что она скажет. Что пыталась сохранить семью. Всеми силами. Руками и ногами.

«Я пыталась сохранить семью… Что улыбаешься-то?»

«Тебе показалось, – уничтожаю улыбку. – Ну и как, сохранила?»

«А ты все эти годы ждала, да? Для мести? Ну, мсти теперь родной матери, давай… Антона своего замстила, теперь меня давай».

«Кого я замстила? Я, что ли, от него налево ходила?.. Я вообще никому не хочу мстить. Я. Хочу. Вырваться. Из. Этого. Ада».

«Не кричи…»

Продолжаем перебирать старые вещи.

Уже нашли клетчатую папину рубашку, в которой он был в то лето. Хотя мамочка уверяла, что, когда он ушел, выбросила все его вещи. Мамин шелковый платок. Даже полотенце с рыбками.

«С рыбками! С рыбками!» – кружусь с ним по комнате.

«Сумасшедшая…»

Солнечное утро. Завтракаем.

Налили чай. Всем столам – в пакетиках, а нам заварка. Предупредила их, чтобы не пакетики: тогда, в то лето, пакетиков этих долбаных еще не придумали. И стаканы, обязательно стаканы. Чтобы любоваться, как тает рафинад.

– Хорошая сегодня погода, – говорит мама. – Теплая.

Папа задумчиво мажет масло.

На нем клетчатая рубашка.

Сижу смотрю, как тает сахар. Болтаю ногами под столом.

«Не болтай!» – говорит мамочка.

Я продолжаю болтать.

«Не слышала, что ли?» – спрашивает Лёник.

Вот предатель. Ему-то что мои ноги? До тебя не достают, и радуйся.

И продолжаю болтать. Но не так сильно. Трудно их сразу остановить, они же живые.

Лёник под столом сжимает мою коленку.

И улыбается.

Я со всей силой пинаю его.

Но попадаю почему-то в мамочку…

Меня не берут на озеро. Оставляют в номере.

Подумаешь, озеро!

Мне туда и не хотелось. Надоела уже эта вода. Каждый день озеро, озеро, уже плавать тошнит. Сижу в номере, как аристократ. Болтаю ногами. Вспоминаю, как играли с Лёником в мужа и жену. Теперь точно все расскажу. И мамочке, и папочке, и Клавдии еще Сергеевне, и бабушке в Ростов на открытке напишу, теперь держись!