Михаил Анохин - Мерцающая аритмия

• Название: Мерцающая аритмия
• Автор: Михаил Анохин
• Жанр: Короткие истории
• Год: 2017

Взор писателя, выражаясь поэтически, способен проникать во все, что на земле, под землей и на небесах. Это тот гармоничный случай, когда для автора нет тайн, благодаря чему он всегда идет впереди читателя и многому его учит, оказывая влияние на мировоззрение. Михаилу Анохину – мечта каждого писателя – веришь, хотя и споришь с ним, потому что он заставляет не просто скользить глазами по страницам, а подключать и мыслительный аппарат. Перед вами проза, написанная прекрасным языком, где нет никаких перехлестов или переборов ни в сторону бытовухи, ни в сторону вымысла.

---

Жить с таким человеком – сущая кара божия, поскольку Лютиков не умел разговаривать, как все. Всегда что-то обобщал и доискивался первопричин. А ведь мы, большей частью говорим не затем, чтобы выяснить суть дела, а затем, чтобы «обменятся информацией». Мы говорим потому, что есть язык и нам привычно им пользоваться, как пользуемся руками, не особо задумываясь, зачем и как. Сам же Лютиков называл это «болтовней» и быстро «увядал», когда попадал в компанию «болтающих людей». Ему было не только скучно: такое общество его угнетало.

Я не знаю, существовала ли область науки или религии, по которой бы Лютиков не мог прочитать лекцию. Он мог рассуждать часами по поводу «струнной структуры» Вселенной или об «островах стабильности трансурановых элементов». Такое «всезнайство» и постоянная готовность поучать каждого, попавшего в его поле зрение, со временем сделало из Генки изгоя. На этот счет у него, как всегда, было объяснение:

– Люди не желают ничего слышать и слушать, что не соответствует их представлениям. Они хотят одного – лишний раз убедиться в том, что правильно все понимают и верно все оценивают. Вот возьми мою соседку Аллу Кузьминичну. Приходит ко мне и говорит: «Геннадий Михайлович, я решила купить акции «Первого инвестиционного фонда». Тогда просто помешательство было на покупке ценных бумаг. Я ей говорю: «Дорогая Алла Кузьминична, если у Вас появились лишние деньги, то купите на все мыла или придумайте что-нибудь еще. Мыло и через сто лет будет точно так же востребовано человеком, и на одну помывку пойдет ровно столько же, сколько его идет нынче». Так ведь обиделась! Она ведь хотела, чтобы я ей сказал: «О да! Дорогая Алла Кузьминична! Разумеется, Вы правы, деньги должны работать и приносить доход!» Или что-то в этом роде. А я сказал совершенно не то. Как же на меня не обидеться? Я ведь, получается, усомнился в её умственных способностях, а это веская причина для обиды. Это я раньше ко всем с советами лез, убеждал до хрипоты, нервы себе и людям портил, а нынче смотрю, любуюсь со стороны на человеческую тупость-глупость.

Что Генка «любуется», так это хватил лишку. Я теперь доподлинно знаю, что не было такого события в жизни страны, по поводу которого Лютиков смолчал. Да что там смолчал?! Он кричал, истошно и надрывно, все эти годы, которые я знал его.

Однажды, кажется, за год до своей смерти, он сказал:

– Вот ты только что помянул, что я то и то предсказал, вроде как комплимент мне сделал, а хочешь знать… – и тут он перешел на какой-то свистящий шепот. – Хочешь знать, так я ненавижу себя за карканье! Веришь – нет, иногда вижу себя в образе черного ворона, расхаживающего по трупам! Невыносимо мерзко!

– А что ж ты… кто ж тебя…

Но Лютиков оборвал меня:

– Кабы знать, кто!? Не могу я врать! Не получается, и болею, если все же не скажу так, как мне в голову пришло и на сердце легло! – И вдруг, вне, казалось бы, связи с предыдущей мыслью, говорит: – Думаешь, это легко? Радостно правду, что в тебе есть, людям говорить? Знаешь, что я тебе скажу: не только евреев через своих пророков Бог ослепил, чтобы они своей судьбы не знали, он всех нас сделал слепыми. А если бы мы были зрячими, то вид жизни стал бы для нас настолько невыносим, что…

По обыкновению своему Лютиков замолк и ушел в себя. Я минут пять ждал, а потом не выдержал и спросил:

– Ну и что, что?

– А? – он словно вынырнул из океанских глубин и походил на диковинную рыбу: выпучив глаза, уставился на меня.

– Ты говорил, что если бы мы были зрячими, то вид жизни стал бы для нас невыносим.

– Думаю, что это так, но доказать этого не могу. К сожалению, самое главное, самое важное для человека, недоказуемо! И потому не доказуемо, что там, в глубине смыслов, не за что уцепиться и не от чего оттолкнуться! Там – вера! И ничего, кроме веры!

– Веры в то, что мы слепые!

– Кабы эта вера была, а то ведь и веры-то цельной нет, а всё обрывками, урывками да толкованиями разными, зачастую бессмысленными. Ладно, оставим эту «скользкую тему». Её ведь в разуме, как обмылок в руках, не удержишь: выскальзывает, а если хочешь – ускользает от рассудочного постижения.

* * *

Был в его жизни период, аккурат в горбачевскую перестройку, когда Лютикова усиленно вербовали в «партию», но он благополучно пережил и этот искус, хотя тогда жена очень соблазнилась перспективой получить взамен двухкомнатной трехкомнатную. Это потом, после смерти жены, Генка продал приватизированную квартиру и купил себе поменьше, однокомнатную, а тогда он посмеивался над супругой: «Пусть сначала дадут, а потом в партию забирают».

Я к этому времени хорошо узнал Лютикова и думаю, что в этой партии ему недолго пришлось бы состоять. Он сам по себе был совершенно отдельная партия, название которой трудно придумать, хотя больше всего подходит определение «Партия свободно мыслящих людей». Однако как создать партию, в которой бы всяк по своему «свободно» мыслил – ума не приложу.

* * *

Так вот, знал я Лютикова и совершенно иного, в ярости. Однажды в силу своей профессии я присутствовал на одном «совещании с народом» высокопоставленного лица из правительства. Нужно ли говорить о том всеобщем раболепии, которое окружало это «лицо»?

(Поставил вопросительный знак и тут же вспомнил Лютикова, цитирующего Монтеня: «Власти, самой по себе, свойственно возвышать человека в наших глазах и на что раньше мы не стали бы смотреть из-за стеснения быть оскорбленными одним только его видом, но волею судьбы, мы его превозносим как величайшего человека». (Это беда какая-то со мной творится: все время слышу его голос. Он постоянно врывается в мое повествование и разрывает на части весь «план» рассказа).

Речь тогда шла о реструктуризации угольной отросли. Генка Лютиков сидел в зале, представляя «рабочие массы» и их интересы. Его, как и многих в начале девяностых годов, захватило политическое безумие, и частенько появлялся он в самобытной и довольно оригинальной организации под названием «Городской рабочий комитет».

Высокопоставленное лицо вышло на трибуну «ДК им Толстого» и стало объяснять «прелесть» реструктуризации для граждан города. «Пел» он славно и плавно, завораживающе «пел», почти всех усыпил и убаюкал. Отцы города так просто млели от его слов. И тут в усиленную динамиками речь, врывается зычный, натуральный голос, слегка шепелявящий.

– Перестаньте молоть чепуху! Вы хоть понимаете, о чем говорите?

Все замерли и обернулись. Лютиков говорил и медленно приближался к трибуне. Весь зал напрягся, как струна, готовая лопнуть и выплеснуть в своем разрыве такую стихию звуков, которая либо сметет с лица земного Лютикова, либо весь этот побледневший и растерянный президиум.

– Вы хоть понимаете, что говорите? Да будет вам известно, что реструктуризация означает изменение структурного характера, а вы ведете речь о закрытии угольных предприятий. Чего же вы тень на плетень наводите? А вы, угольные генералы, слушаете эту чепуху и не смеете сказать, что эта чепуха!? Вы подрываете доверие народа к демократическим ценностям!

И тут случилось то, что случается с Лютиковым постоянно: он задумался и в этой задумчивости остановился. Президиум взорвался: «Это неслыханно! Наглость! Дерзость! Кто он такой?!»

Зал также взорвался – «струна лопнула», и закружились воронки, смерчики звуков. Срочно объявили перерыв. Я видел, как Лютиков в своей поразительной для такого случая задумчивости вышел из зала, и никто его не остановил, не попытался с ним заговорить; он шел, и никто не мешал его шествию. Я кинулся догонять его, но бурлящая толпа отрезала меня от Генки.

Я был свидетелем, как «высокопоставленному лицу» объясняли, что это был один из тех, кого при всеобщей демократии, видимо, выпустили из психушки. Что шахтерские массы с пониманием и удовлетворением восприняли идеи реструктуризации и что городские власти, со своей стороны… Дальше я не стал слушать, этого было достаточно для срочной газетной заметки. Запах денег МВФ уже кружил головы власть предержащим. Уже начали облизывать губы, и эта стихия предвкушения «манны небесной» завораживала и самых стойких, но только не Генку!

Вечером я спросил Лютикова о причине срыва «пламенной речи».

– Знаешь, мне внезапно пришла в голову мысль, что западные демократические ценности у нас никогда не приживутся, и я обдумывал, как об этом сказать. Сейчас я знаю, что все дело в православном характере нашей культуры. Кровь наша не того состава.

У меня глаза на лоб полезли:

– Так ты поэтому тогда замолчал?

– Ну да. В голову пришла мысль о том, что мы на себя чужой костюм напяливаем. Что носим мы обноски западной политической и экономической мысли.

– Ты, что серьезно думаешь, что права человека для нас неприемлемы? Ведь ты же сам горой стоял за них? Вспомни, что говорил в 1989 году? Забыл? Напомнить?

– Я ошибался, – сказал так убийственно спокойно, словно ошибаться так же естественно, как по утрам умываться.