Владимир Жаботинский - СAUSERIES Правда об острове Тристан да Рунья

• Название: СAUSERIES Правда об острове Тристан да Рунья
• Автор: Владимир Жаботинский
• Издательство: d'Агt Vоltаiге, 34, ruе Richег, Раris
• Жанр: Публицистика
• Год: 1930

Сборник статей и эссе, изданный в Париже в 1930 году. Несмотря на то, что написаны они были в первой половине 20-го века, многое до сих пор поражает своей актуальностью.

---

Другой примъръ — имя нашего языка. Къ пятнадцатому году нашей эры онъ уже былъ повсюду въ употреблении, и никому, конечно, и въ голову не приходило окрестить его специальнымъ прозвищемъ. Однажды прибыль на островъ нъмй французъ; кто-то о чемъ то къ нему обратился на мъстномъ наръчии, французъ ничего не понялъ, потерялъ терпъние и закричалъ: «II rе рагlе еn сапание!». Это разсмъшило — и потому «клюнуло». Отсюда и пошло «анганари». Наiелся, должно быть, грекъ, который — очень комично — выговаривалъ «нг», вмъсто «нк»; потомъ итальянецъ, который — опять-таки почему-либо «комично» — передълалъ на свой ладъ «...» и получилось «анганалья»; потомъ японецъ тоже непремънно комичный, который подставилъ "р" вмъсто "л", и такъ далъе. Главное — все это должны были быть люди, произвольно или невольно действующее на чувство юмора. Шарль Ландру сказалъ мнъ однажды, что ему ни разу въ жизни не удалось пустить въ обиходъ ни одного новаго слова: онъ неръдко пытался, во время его агитации ему это было даже необходимо — но почему-то его термины не «клевали». Я думаю — причина въ томъ, что Ландру былъ ужъ никакъ не «комиченъ». Это я, впрочемъ, замъчалъ и во внъшнемъ миръ — на нашемъ языкъ онъ называется "Айсио» — родители, напримъръ, долго стараются обучить ребенка изысканнымъ оборотамъ ръчи, и ничего не выходить; а на улицъ прохожий мальчишка показалъ ему языкъ и выкрикнулъ «смъшное» слово (по большей части непристойное) — и ребенокъ повторяетъ это слово, носится съ нимъ, не хочетъ разстаться.

Другого рода, и еще болъе важный факторъ въ образовали языка — дъти. Я не сомнъваюсь, что въ 17 — 18-томъ году, когда родились у насъ первый дъти, анганари состояло просто изъ нъсколькихъ сотъ разрозненныхъ терминовъ, безъ падежей, безъ временъ, и, конечно, безъ установленнаго произношения. Ни одинъ ученый на свътъ не нашелъ бы ничего общаго, никакого родства «...» между этими осколками двадцати разныхъ языковъ. Но все это нашли дъти, играя другъ съ другомъ на улицъ. Они инстинктивно нащупали, какъ и чъмъ выразить отношение родительнаго и дательнаго падежа, какъ оттънить прошлое и какъ будущее дъйствие, гдъ лучше поставить прилагательное; и они, сами того не замъчая, ввели много новыхъ словъ. Въ этомъ тоже нътъ ничего необычнаго: говоръ всегда — особое наръчие. Но тамъ, въ «Аддю», дъти скоро забываютъ свое наръчие, потому что учатся у взрослыхъ; а здъсь взрослые учились у нихъ".

Грамматика и словарь, составленные Иосифомъ Вербой, выйдутъ приложениемъ къ полному отчету о моей поъздкъ. Верба считаетъ, что общий духъ языка — арийский, хотя у меня этого впечатлъния нътъ: склонение и спряжение выражаются при помощи приставокъ, а это, насколько я знаю, не арийская черта. Просматривая словарь, я нашелъ довольно много корней английскихъ и испанскихъ: оба языка распространены въ портовыхъ городахъ, гдъ значительная часть ссыльныхъ и получила свои приговоры. Но воровские жаргоны (утверждаетъ Верба) очень слабо представлены: очевидно, не подошли къ потребностямъ земледъльческаго общества.

Верба очень высокаго мнъшя объ анганари: по его словамъ, это наречие — «чудо логики и точности». Обиходный словарь его чрезвычайно быстро обогащается. Оно безъ труда «перевариваетъ» элементы, взятые изъ любого языка. Слабымъ мъстомъ является, конечно, терминология духовныхъ и эмоциональныхъ понятий: она очень бъдна, да и зарождаться начала только въ самые послъдние годы деятельности Ахо. Но Верба въритъ, что и тутъ поможетъ молодежь, родившаяся на островъ: она, по его словамъ, живетъ сравнительно напряженной духовной жизнью и часто поражаетъ его свъжими и мъткими оборотами ръчи.

Александръ Ахо — «пасторъ Ахо», какъ его называютъ въ кружкъ Иосифа Вербы — былъ, пожалуй, еще болъе крупная личность, чъмъ Ландру. Прибыль онъ около 20-го года, уже немолодымъ и скоръе хилымъ человъкомъ. Родомъ былъ онъ финнъ. Если не ошибаюсь, въ съверной Европъ его имя до сихъ поръ сохранило мрачную популярность, и до сихъ поръ связано съ нимъ много преданий, очень тяжелаго содержания, писаныхъ и неписаныхъ. Онъ, действительно, былъ священникомъ; кромъ того, прекрасно игралъ на рояли и на скрипке, превосходно зналъ литературы классическия и новыя, имълъ большия познания въ химии и астрономии — вообще былъ человъкъ всеобъемлюще культурный. Если дъти наши все еще читаютъ Конанъ Дойля, они найдутъ предугаданный прообразъ пастора Ахо въ лицъ доктора Мориарти. Онъ оказался главой и создателемъ преступнаго общества, изумительно организованнаго, съ когтями и щупальцами въ разныхъ странахъ отъ Мексики до Египта. Но я долженъ признаться, что просто какъ-то не хочется говорить о черномъ прошломъ человъка, общественный подвигъ котораго — поскольку идетъ ръчь о его новой родине — смъло выдержитъ сравнение съ заслугами любого изъ наиболее чтимыхъ духовныхъ благодетелей нормальнаго человечества.

Прибудь онъ на десять лътъ раньше, онъ — я увъренъ — присталъ бы къ «философамъ» и вместъ бы съ ними погибъ. Но онъ попалъ на островъ въ тъ годы, когда первыя преобразования Ландру начали уже приносить плоды, — въ образъ дътей. Ахо сталъ первымъ учителемъ на островъ. Страстный любитель языковъдъния, — уроженецъ страны, которая сама только незадолго до того возродила свое наречие и сделала изъ него орудие культуры, — онъ сразу увъровалъ въ анганари, тогда еще не доросшие даже до титула жаргона. Начать ему пришлось съ изготовления чернилъ, съ очинки перваго тростниковаго пера, съ изобрътения суррогатовъ бумаги. Онъ приспособилъ латинскую азбуку, установилъ правописание. Онъ составилъ словарь, тщательно отмечая въ немъ каждое новорожденное слово. Позже онъ началъ «печатать» — сначала на грубой желатиновой массе, потомъ на сложномъ ротаторъ, гдъ краска продавливалась сквозь дырочки, проколотыя шипомъ въ ленте изъ рыбьяго пузыря. Онъ выработалъ учебную программу, приспособленную къ быту острова, и потому совсъмъ не похожую на наши школьныя программы. Этимъ дътямъ общества, не знающаго торговли, никогда ничего не придется считать, кромъ телятъ и яицъ: Ахо свелъ всю ихъ математику къ четыремъ действиямъ надъ двузначными. Онъ исключилъ географию и историю: миръ этихъ дътей долженъ начинаться и кончаться островомъ, его лътописью исчерпывается вся важная для нихъ хронология. Несправедливо было бы сказать, что целью его было утаить отъ нихъ существование внъшняго мира — вся его литературная деятельность доказываетъ противное; онъ только стремился къ тому, чтобы люди новаго поколъния не чувствовали себя въчными изгнанниками, какъ ихъ отцы, — чтобы весь ихъ интересъ и энтузиазмъ сосредоточился на островъ, какъ на родномъ домъ, не какъ на тюрьмъ. И онъ училъ детей именамъ звъздъ, обычаю зверей и птицъ и растений и рыбъ; мальчики и дъвочки помогали ему извлекать соль и бромиды изъ морской воды; онъ ввелъ у нихъ культъ хорового пъния, сыгравши, говорятъ, такую роль въ национальномъ возрождениии его собственной родины; и онъ сочинилъ для нихъ молитву, вродъ американскихъ школьныхъ молитвъ — одинаково пригодную для христианъ, мусульманъ, евреевъ, буддистовъ и огнепоклонниковъ, если бы нашлись такие.

Въ началъ сороковыхъ годовъ (я съ полнымъ уважетемъ принимаю его хронологию) вокругъ него уже сплотился кружокъ вдумчивой молодежи; къ нимъ присоединились некоторые изъ болъе грамотныхъ ссыльныхъ, въ томъ числъ Иосифъ Верба. Въ кружкъ скоро почувствовался голодъ по умственной пищъ. Тогда пасторъ Ахо предпринялъ задачу, которой я не знаю равной по смълости и — мнъ кажется — по таящимся въ ней перспективамъ: дать острову лучшее, что есть въ мировой литературъ, — по памяти.

Вотъ что навело его на эту мысль. Какъ лютерански священникъ, онъ привыкъ думать, что знаетъ «свою Библиюо» наизусть. Онъ ръшилъ ее записать и перевести. Но съ первыхъ же страницъ онъ убъдился, что на самомъ дълъ память удержала только главные, наиболъе выдающееся отрывки. Онъ пытался было «заставить» себя вспомнить остальное; пытался даже заполнить пробълы поддъльными вставками; но вскоръ сообразилъ, что върнъйший способъ дать «лучшее» — это дать то, что оказалось незабываемымъ. Такъ онъ и записалъ все, что могъ припомнить изъ Ветхаго и Новаго Завътовъ; и, перечитывая рукопись, самъ поразился величию, чистотъ и возвышенности этой Библии отверженца.

Пасторъ Ахо понялъ этотъ урокъ. По тому же способу онъ записалъ и перевелъ отрывки изъ Гомера, Мильтона, его родной Калевалы, Данте, Шекспира, Корнеля, изъ Фауста, изъ тегнэровой Саги о Фритьофе. Верба, еще два — три начитанныхъ ссыльныхъ съ увлечениемъ помогли ему. Каждый, кто сидълъ когда то на школьной скамьъ, помнитъ стихотворение или десять строкъ классической прозы. Очень трудно было переводить, но они поступили, какъ всякая молодая народность — стали занимать или придумывать новыя слова. Послъ пяти лътъ этой работы (все по вечерамъ, послъ дня на пашнъ или, съ каменнымъ топоромъ, въ лъсу) врядъ ли остался одинъ истинный гений изъ гениевъ всъхъ временъ и расъ, который не былъ бы хоть страничкой представленъ въ маленькой библиотекъ анганари. И именно потому, что это была только одна страница, это была одна изъ лучшихъ. Кромъ того, Ахо и его помощники обошли весь островъ, разыскивая среди арабовъ, индъйцевъ, китайцевъ, русскихъ — кто помнитъ сказки или басни, слышанныя въ дътствъ отъ бабушекъ. Ахо мечталъ потомъ проделать то же самое въ области музыки. Послъ его смерти, работа продолжается подъ руководствомъ Иосифа Вербы: онъ особенно интересуется именно музыкой; онъ, кстати, хороший скрипачъ, хотя «скрипка» его мало похожа на скрипку.