Юрий Лифшиц - Не потускнели витражи. Избранные стихи, циклы стихов, поэмы

• Название: Не потускнели витражи. Избранные стихи, циклы стихов, поэмы
• Автор: Юрий Лифшиц
• Жанр: Поэзия

У поэта Ю. Лифшица немного стихов. Свою творческую энергию он направил в сторону художественного перевода. Но невозможно переводить стихи, не будучи поэтом. Витражи, созданные Ю. Лифшицем, поражают многообразием, красотой и светоносным воздействием на читателя, который, раскрывая книгу, ощущает тепло, исходящее от этих радужных лучей. При оформлении обложки использовано фото старинного витража из собора Парижской Богоматери (Франция, Париж). Снято 19 августа 2015 г. автором настоящей книги.

---

7—14 февраля 2015

Звезды и счастье

Кто рожден под счастливой звездой,
на земле прозябает уныло,
потому что все счастье с собой
забирает астральная сила.

Если ты не знавал никогда,
ни любви, ни хотя бы участья,
значит, в небе смеялась звезда,
задыхаясь от млечного счастья.

Если ж люди счастливы окрест
от рождения и до погоста,
значит, свой поднебесный насест
покидают несчастные звезды.

Умирают они по ночам,
искрой перечеркнув мирозданье.
С неживыми не стоило б нам
согласовывать наши желанья.

А всего несчастливей звезда,
отлетевшая днем или утром,
незаметно горя от стыда
незаметным своим перламутром.

Потому-то нам счастья и нет
в этой жизни, воистину тленной,
ибо счастья всеобщего свет
перегасит все звезды Вселенной.

Но такого не будет вовек:
мироздание к нам равнодушно,
и когда несчастлив человек,
значит, это кому-нибудь нужно.

Ну, а если счастлив невзначай,
не гордись воплощенной мечтою,
ибо твой ослепительный рай
несчастливой оплачен звездою.

2 октября 2015

Ассоль

Навек забыла бабушка Ассоль
любви и моря противостоянье,
а в сердце заблудившаяся боль
перетекла в пасьянсы да вязанье.

Устала насмерть матушка Ассоль:
хозяйство, дочь, трактирчик придорожный.
И сколько о любви ни балаболь,
из женихов – бездельник да острожник.

Взлетает к солнцу девушка Ассоль
и наяву, и в мыслях легкокрылых.
Горячечной любви морская соль
растворена в ее мечтах и в жилах.

…Вот в море алый парусник возник.
Все замерли – к которой из троих?

31 мая – 19 июля 2015

Дворовая

В этот дом со знакомыми окнами
шел не улицей я, а проулочком
и всегда замечал под балконами
одиноко стоящую дурочку.

И дымила она папироскою,
и носила нелепые платьица,
и ругалась она с недоростками,
и могла ненароком расплакаться.

Дремлют пятиэтажные тополи
в беспокойном дворе моей памяти.
Сколько троп мы под ними протопали
до того как подернулись патиной.

Нет уж ни тополей, ни родителей
в стариковских пальтишках заношенных,
нет на лавочках бабушек бдительных
и стучащих с утра доминошников.

Погрустнели пенаты облезлые,
став хрущобами и перестарками,
и захлопнулись двери железные,
и дворы обросли иномарками.

Сломан корт, где мы шайбу футболили,
и в асфальт, не расчерченный в «классики»,
смотрят только коты сердобольные
через окна из модного пластика.

Сколько нынче детей в целом городе,
столько было тогда в нашем дворике.
Не расслышать в теперешнем грохоте —
прятки, салочки, крестики-нолики.

А зимой вместо чистописания
ребятишки на улице носятся,
где красивая девочка самая
мне попала снежком в переносицу.

А когда я вернулся из армии,
целовались мы так с этой девочкой,
что порой улыбалось парадное,
грея нас радиаторной печкою.

Мы лет сорок все так же целуемся,
как когда-то юнцами зелеными,
но не бродим до света по улицам,
ведь подъезды теперь с домофонами.

В этот дом с незнакомыми окнами
я иду, как обычно, проулочком
и встречаю опять под балконами
одинокую прежнюю дурочку.

Покурить бы сейчас с ней на лавочке,
обсудить, что творится по «ящику»,
но боюсь, что старушка расплачется,
и на кой мне курить, некурящему?..

21—24 октября 2016

Часть 6

Сталкер

Ивану солоно пришлось.
Он не роптал. В нем зрело слово.
Он с детства возлюбил до слез
иконы инока Рублева.

И, восприяв благую весть,
вступил он в океан без страха,
стремясь идеям предпочесть
завет блаженного монаха.

Но океан не принимал —
ни самого, ни отражений, —
и кривизной своих зеркал
готовил кораблекрушенье.

Был выброшен его ковчег,
усталый пасынок вселенной,
на приторно-радушный брег,
до ностальгии вожделенный.

Когда ж снотворное житье
удавкою коснулось шеи,
он сердце потушил свое
в прощальном жертвоприношенье…

1987 (?)

«Жизнь – это не литература…»

– Жизнь – это не литература,

реальность музыки важней,

шедевры Дрездена и Лувра

ничтожнее календарей.

– Но что за жизнь без партитуры?

Мольберт мощней, чем естество.

А всё, что не литература,

бесплодно, сухо и мертво.

16 марта 2008

Когда погаснут русские глаголы…

Люблю я не глаголы, а наречия.
Они мне существительных родней.
В наречиях я слышу голос веча
и речь волхвов, и клич богатырей.

Числительных или местоимений
близка мне многоликая печаль.
И пылких прилагательных стремлений
до слез порою мне бывает жаль.

Но только в них, в наречиях, трепещет
исконный пульс родного языка
и каждой вещи колокольчик вещий,
и вечных смыслов влажная тоска.

Наречия пришли со всех окраин,
нестройных слов веселая толпа.
Их ведали и царь, и Ванька Каин
сыздетства, спрохвала или сглупа.

Наречия живого просторечье —
завет неизреченной старины.
Наречия – ведь это же наречья,
и мы хранить их бережно должны.

Они одни от века неизменны,
им не до существительных причуд,
они не прилагательные сцены
и, как глагол, они не предают.

Они одни не знали окорота,
не признавали никаких оков.
Они прошли сквозь узкие ворота
голландских и немецких мастеров.

Промчалось время гулких междометий,
союзов и частиц пора пришла,
но в каждом слоге каждого столетья
стозвонные я слышу купола.

Наречий колокольные калики,
они звучат впопад и невпопад,
они звучат по всей Руси великой,
они над всей Вселенною звучат.

Где мы – в начале поприща земного
или в конце – как знать наверняка?
Но, все науки превзойдя до слова,
мы без наречий – как без языка.

Родной язык рожден не для нагрузки —
пускай английский ходит в прикладном.
Нам, русским людям, говорить по-русски,
по-русски надо с русским языком.

Когда погаснут русские глаголы,
иссякнет существительных родник,
уйдут местоимения из школы, —
наречия спасут родной язык!

14—15 ноября 2012

Кирилл и Мефодий

Наложил епитимью́ игумен:
десять раз переписать Писанье.
Старый хрыч воистину безумен —
подвергать такому наказанью.

Не добрался я и до пророков,
завозился на Второзаконье.
Будет мне и таска, и попреки, —
это все отца Кирилла козни.

Это все отца Кирилла дрязги:
слова сам не скажет без баклажки,
а меня за то подвел под розги,
что хлебнул я тихомолком бражки.

Бражка хороша! Нацедишь плошку —
благорастворение воздухов!
И, цедя из плошки понемножку,
грезишь всласть… до первой оплеухи.

Ты опять, Кирилл, старик спесивый,
уши мне надрал, инда опухли!
А не у твоей ли Ефросиньи
под рубашкой титечки набухли?

Не спущу я ей, попомни, отче,
завалю ее на сеновале.
Лучше б ты, Кирилл, следил за дочкой,
чтобы однова не потрепали.

Хорошо, что есть отец Мефодий,
не скажу о нем худого слова:
он и в службе, он и в огороде,
право же, походит на святого.

Весь в делах, в заботах благочинных,
в келье шагу не ступить от книжек;
спросит наколоть ему лучины
и до зорьки пишет, пишет, пишет.

И со мной Мефодий тоже ладит,
даже за провинность не ударит,
призовет, по голове погладит,
леденцом иль яблочком одарит.

Видит – плачу, оботрет полою
мне глаза – и все не так обидно.
Только покачает головою,
перекрестит, даже станет стыдно.

А порой к нему Кирилл приходит
и вопит, как будто слабоумен.
И чего с ним говорит Мефодий?
И чего их слушает игумен?

Говорит Кирилл, руками машет,
горячится, брызгает слюною,
а Мефодий кротко слово скажет
и глядит с улыбкой пред собою.

В чем их спор – не ведают и братья,
только знай кивают головами.
Мне же и вовек не разобраться,
что стоит за теми словесами.

Но уйдет Кирилл, и вот что странно:
сколько вздора он ни набуравит,
а Мефодий думает изрядно
и всю ночь написанное правит.

Эх, епитимья́ мне не по силам:
за всю жизнь исполню ли – не знаю.
И чего-то жаль мне Ефросинью.
Это что еще за наказанье?

1—7 апреля 2014