Александр Щербаков-Ижевский - Фронтовые будни без прикрас. Серия «Бессмертный полк»

• Название: Фронтовые будни без прикрас. Серия «Бессмертный полк»
• Автор: Александр Щербаков-Ижевский
• Жанр: Альтернативная история

На подступах к Ленинграду Новгородские болота – это гиблые места сами по себе, где Господь забыл разделить небо и землю. Хоть кол на голове теши этим алкоголикам-тыловикам, у них всегда была своя хата с краю. А политработнику было западло тратить нервы на солдатское скотосырьё для «передка». Что до людоедов, то их в самом Ленинграде были тысячи и всегда приходилось гадать, а не из человечинки ли сварен сей обмылок? Водку же переливали в молочные алюминиевые бидоны. И понеслась пьянка на войне…

---

Пилот фашистского «Мессершмитта-110», разглядевший среди деревьев раненых красноармейцев, прилетал трижды на дню. Видимо, выполнив лётное задание, летчик развлекался для себя. Жизни радовался, подлец.

«На бреющем полёте, он высовывался из фонаря кабины и строчил вниз из автомата. Было видно, что магазин для патронов круглый.

Лётчик куражился, смеялся и убивал раненых из нашего же автомата ППШ.

Но к вечеру сильно похолодало, и пошёл сильный дождь. Вода из болота подтопила поляну, образовались глубокие лужи.

Выжившие после обстрела немецким лётчиком раненые захлёбывались и умирали от переохлаждения. Тихо и не заметно. Молча, вздрагивали, вытягивались и замерзали. А до спасения им было рукой подать.

Рядышком оно было, спасение и, возможно, жизнь. Только была она сегодня к ним равнодушной, безразличной и беспощадно пьяной.

А через месяц, командир медсанбата был награждён орденом «За отличную работу и заботу о раненых».

Приказ о награждении подписал и представил в штаб дивизии полковой комиссар, коммунист Лукьянов.

Авоська и нахренаська – друг в одном окопе с изуверами-парашниками

На войне, как и в мирной жизни, случаются разные невероятные истории. Именно здесь наиболее остро проявляются человеческие слабости и достоинства. Предлагаю вашему вниманию злоключение, которое случилось в миномётной роте нашего 517-го стрелкового полка.

По воле случая тогда мне пришлось стать свидетелем этой жуткой военной драмы. Прямо на глазах разыгралась маленькая трагедия большой войны.

В минометной роте по штату было положено шесть единиц тягловой силы, ездовых лошадей. Их основной обязанностью являлось перемещение двуколок со всем батарейным скарбом. Лошади у нас были самые разномастные и, по большому счету, неприхотливые. Родом все были из сельских подворий, и поэтому тяжкий труд на войне был им не в тягость.

Исключение составляла лошадь, служившая на нашей батарее. По всему чувствовалось, что она благородных кровей. При отступлении, сноровистым глазом её приглядел ездовой Колчин. Деревенская старуха, во двор которой прибилась лошадь, не возражала её служению в Красной Армии. Кормить-то все равно было нечем.

Но, правда, у кобылы имелся серьезный недостаток для солдатчины. Она была белого окраса. При боевых действиях, этот фактор становился явной демаскировкой и приходилось с этим явлением считаться. Но ездовой был не промах и где-то раздобыл обрывок маскировочной сети с крупными фрагментами листьев. В случае опасности, при штурмовке наших позиций «Юнкерсами» он тут же набрасывал ячеистую мотню на круп лошади. Эффективное было укрытие.

Всем миномётным взводом мы долго подбирали кличку нашей красавице. Но Колчин прекратил все дебаты по этому поводу

– Имя ей будет Ласточка, – сказал он, как отрезал.

Никто из служивых не возражал. Да и бесполезно было. Это же был сам Колчин, тот ещё неуступчивый вояка.

Выглядела борзая коняга изящно. Высокая, с грациозной шеей, красивой осанкой и гордой походкой. Одно загляденье тонкие, стройные, прелестные ноги. Белоножка. На холке длинная грива, хоть косички заплетай. Хвост, бывало, выдавал ее настроение: взмахнет недовольно и отходит в сторонку с обидой. Но характер был у нее покладистый, незлобливый. Оттает и снова тянется для общения. Губами фыркает, причмокивает. Одно слово, была дружелюбной.

Говорили, что служила она всю жизнь в цирке и оказалась списанной по возрасту.

В затяжных боях конца 1942 года под Демянском, что у Старой Руссы трудно было определить линию фронта. В своем постоянном состоянии она была зафиксирована только на земле, подходящей к болотам. Но там оборона фрицев была сильнейшим образом укреплена.

Территория трясины и островки на ней были разменной монетой. Сегодня утром можно было находиться с одной стороны огрудка, вечером с другого краю по гати уйти на следующий островок. Но через пару деньков вернувшись на прежнее место, встретить там немецкий арьергард. Тут же между противоборствующими сторонами завязывалась ожесточенная перестрелка. А в таких скоротечных, малокровных но, в то же время, злобных и разъярённых боях, как говорится, кто шустрее.

После того, как красные стрелки отбивали у врага окруженный трясиной клочок земли, нашей задачей было, как можно быстрее разместить на нём минометную батарею.

Боевой расчет всё делал сноровисто.

Укладывали плиту, устанавливали ствол, опоры, поодаль размещали боекомплект миномёта. Наводчик по координатам наводил на цель. Звучал первый пристрелочный выстрел. По связи взводный лейтенант принимал корректировку. Второй выстрел. Третий. Пятый…

А дальше торопись, поспешай только в ствол мины забрасывать.

И пошло-поехало. Понесла-а-ась…

Мы успевали сделать едва-едва до пятидесяти выстрелов и «делай ноги» с рассекреченного островка. «Вали» быстрей подальше и уноси свою матчасть. К таким марш-броскам уже привыкли. Стерпелось.

Только за нами успокаивались болотные омутки, а в ответку уже прилетали первые немецкие мины. Они противно выли в воздухе, словно ишаки. По характерному звуку мы уже заранее знали, где упадёт. То ли булькнет в болотной жиже, а может быть и взорвётся на островке «привет» от фрица. В любом случае, приходилось держать ухо востро.

Если боевые расчёты задерживались с эвакуацией, Ласточка с непривычки начинала суетиться и резко дергала двуколку. Перебирала ногами. Трясла сбруей. Могла и заржать. Комроты, капитану Алабужеву это не нравилось и он нещадно, до остервенения хлестал ее плеткой. В панике соскочив с двуколки, советский офицер злобно пинал каблуками своих кирзовых сапог лошади в живот. Орал и ругался матерно, обвиняя всех и вся в нерасторопности. Мог и в глаз дать солдатику, если подвернётся под горячую руку ротного.

Одним словом, трус и ничтожество был капитан Алабужев. Паникёр. Рисковали на войне все одинаково и животные были здесь не исключение.

А Ласточку было особенно жалко.

На привале Колчин ухаживал за питомицей, как мог. Расчесывал Ласточке хвост, а та покорно ожидала цирюльной процедуры и не баловала понапрасну.

Манипуляции с гривой, это была отдельная песня! Фантазии зависели от настроения ездового. Для косичек использовались ленточки, бинты, даже флакончики и пузырьки от лекарств. Всё шло в дело.

Он ласково гладил ей шею. Заглядывал в большие, красивые и умные, вишнёвого цвета глаза.

Оттопырив большие лошадиные губы, внимательно рассматривал зубы и чистил их пучком не жёсткой травы.

Удивительно, но Ласточке эта процедура нравилась. От удовольствия она взмахивала головой и по лошадиному громко чихала: «Ф-ф-фы-ы-р-р-р!..

Во время отдыха цирковой лошади было скучновато. Смешно было наблюдать, как новобранец Колян пытался накормить Ласточку соломой. Стебли упирались ей в ноздри, и она понарошку раздувала их, фыркала и отворачивалась. Затем снова тянулась, опять же подставляя для развлечения свою голову.

Игра её, видимо, определенно, забавляла.

Я ни разу не видел, чтобы Колчин кому-либо разрешил прокатиться верхом.

– Она свое отслужила, – говаривал безапелляционно ездовой, отстаивая заслуженное право на отдых своего друга.

– Как будто фронтовые будни были тяжелее цирковых, – ворчали молодые солдатики.

Но, как бы то ни было, война войной, а любовь к Ласточке была бескомпромиссной, всеобщей и безграничной.

Солдатская любимица стала притяжением всех добрых сил на земле. Светлым образом.

Насколько я заметил, абсолютно все батарейцы хотели погладить Ласточку. Даже чуток обнять за шею и, хотя бы, на секундочку прижаться к ней. А той, видимо, было приятно от ласковых людских прикосновений. Она в знак признательности качала головой и шевелила кожей.

Интересная особенность у лошади, скажу вам, вздрагивать кожей. А, может быть, ей было радостно от солдатских забав, потешно и щекотно?

Ездовой Колчин оборвал рукава разодранной фуфайки, сложил вчетверо. Суровыми нитками подшил тесемки. Получилась приличная щетка для чистки и конной бани. В свободное от боев время он с любовью обмывал водой крутые лошадиные бока, а щеткой этой обтирал до блеска.

Мы все любовались красотой Ласточки!

Упряжь, хомут, удила, вожжи всегда были у него в полном порядке. Но особую тревогу вызывали изящные тонкие ноги. Конкретнее, копыта лошади. По штату положены были подковы. Но где новые взять, если у интендантов их просто не было в наличии

– Ждите, – говорили тыловики, – найдем рано или поздно. Ничего себе, как отбрехивались.

В Ленинграде, подступы к которому мы защищали, свирепствовал жуткий голод. До нас доходили противоречивые слухи.

Однако, солдаты тоже не жировали и никогда не случалось, чтобы наедались досыта. Каша, каша, каша в разных вариантах, почти всегда постная и без мяса. Тушенка, если была, только трофейная. Хорошо, хоть, хлеба пайку не задерживали. И ноги не протянешь и сытым не будешь.