Александр Венгеровский - Сено

• Название: Сено
• Автор: Александр Венгеровский
• Издательство: ЛитагентSelfpub.ru (неискл)d319f93f-9ce5-11e6-8a91-0cc47a545a1e
• Жанр: Повести

В повести «Сено» описаны не конкретные люди, а время, которое уже вошло в историю под именем «Лихие девяностые». И хотя в сибирской деревне не было криминальных разборок и рейдерских захватов собственности, но одним из самых заметных примет этого времени было крушение человеческих душ. Я наблюдал изнутри, как всё становилось дозволенным, как совесть не мешала обмануть и обобрать беззащитных стариков ради лишней бутылки самогона, как совершенно нормальные и почтенные отцы и матери семейств, уже закончившие свою трудовую деятельность, вдруг ударялись в безудержное пьянство. Какую-то надежду оставляет то, что на другой стороне сельской жизни было и сопротивление этим процессам – то, что Пушкин называл «самостояньем человека». Проявлялось оно в упорном, иногда тупом труде ради ближнего. Вместе с тем – это реквием уникальному советскому сельскому хозяйству. Это был удивительный симбиоз частного и государственного. В повести показано начало его разрушения.

---

После обеда взяла бутылку, закуску, пошла в мастерскую. Токарь Василий Антонович сказал: приходи в пять, всё будет готово. Пришла в пять – ещё не начинал. А едва начал, приехал бригадир Стрельцов. Оказалось, Василий Антонович должен был выточить на комбайн какой-то вал, но не выточил. Получилось, что она мешает уборке. Стрельцов разбушевался: «Оборзели совсем, только на сторону работаете, только за бутылки. И уборка вам уже по фигу!» – как правдешный кричал, будто не пропивал совхозное сено. Не на неё кричал – на Василия Антоновича, а всё равно неприятно. Она чувствовала себя оплеванной, униженной – убежала бы. Василий Антонович отложил трубу, стал точить вал. Ей сказал:

–Иди домой, я занесу.

И действительно занёс вечером, часов в девять. Был пьян и ещё на бутылку с неё слупил. Ну это ладно… Вот только Коля назавтра не пришёл. И она ещё месяц за ним ходила. Всё это время жили как на вокзале: вещи в летней кухне, стены голые; диваны, шкаф, комод – посреди комнаты. А до сварки не побелишь, не покрасишь. Лиза уехала, ничего не сделав. Совсем отчаялись. Не топя печи, стали замерзать со стариком: осень выдалась холодной, ветреной, дождливой, да и снег в конце сентября пролежал целый день, не тая. Коля приехал со сваркой только шестого октября. Привёз с собой помощника Боброва. У этого Боброва высшее образование, был завгаром, но потом стал алкашить и, вот пожалуйста, до чего опустился: подсобный рабочий и бомж – жена выгнала. Сейчас у людей по баням ночует.

Впрочем, что до этого Марье Андреевне? Уж так она обрадовалась. Обхаживала, ублажала, чифирь варила, потому что у Коли без чифиря голова не соображала; сбегала в магазин, купила колбасы, сварила домашний сыр и борщ. Но Коля сказал, что обедать они не будут: когда кончат, тогда и поедят. Надо сказать, хорошо они поработали: к вечеру всё сделали, стали заполнять систему водой. Ей надо было идти за коровами. Она заплатила им двести пятьдесят тысяч, как договорились, поставила на стол бутылку водки, закуску и оставила их на попечение Александра Ивановича.

Вернувшись часа через полтора, обнаружила, что трактор по-прежнему стоит под окном, а работники сидят на кухне перед пустой бутылкой и сладко беседуют со стариком-хозяином.

–Что-то сегодня давление слабое, вода медленно поднимается, сказал Бобров, когда она вошла.

Марья Андреевн сунулась в спальню – батюшки! Из расширителя текла вода и уже залила всю комнату. На крик её прибежал Бобров. Шлёпая и плеская сапогами в воде, заглушил кран, тупо приговаривая: «Как же я проморгал!»

А Коле хоть бы хны. Ходит довольный и всё обращает её внимание: «Гляди, Марья Андреевна, с первого раза сварил. Ни один шов не течёт». Но вечером, когда они ушли, несчастная Марья Андреевна обнаружила, что вся её картошка, которую она тщательно просушила и засыпала в погреб всего две недели назад, залита водой, лежит в грязи. Наверное, вода ушла в подпол через щель в полу. И вот, вместо того, чтобы белить, ставить мебель на место, переходить с вокзальной жизни на человеческую, они с дедом позавчера, вчера и сегодня вытаскивали картошку, выносили в палисадник на солнце, сушили, а из погреба вычищали грязь, засыпали песком и сухою землёю. Вроде просушили. Хорошо, погода после того снегопада установилась лучше, чем летом. Тепло. Солнышко светит, ветерок ласковый веет. Сегодня перед тем, как уйти за коровами, последнюю картошку назад в дом занесли. Устали физически и морально. Ну, думала, всё: с завтрашнего дня примется за уборку: и вот тебе новая напасть – коров пасти.

Смотрит Марья Андреевна на закопченные стены, на обожжённый пол. Когда всё это делать? С полом ладно, полом она в этом году заниматься не будет: хоть он и срамной, пусть так остаётся. В гости она к себе никого не ждёт, но белить, но зимние рамы вставлять! Как успеть? Ведь с коровами по крайней мере до трёх часов надо ходить, а потом придёшь усталая, много ли сделаешь за вечер. Ох, она, наверное, с ума сойдёт этой осенью! А ещё капусту солить, и не стирала больше месяца. Всё грязное, мятое – смотреть не хочется. Как она устала! Какая трудная жизнь пошла!

А тут ещё с Александром Ивановичем… Голова у него совсем никудышная. Как говорит сосед Пётр Петрович, крыша съехала. Съехала, конечно, но в немалой степени он и притворяется, чтобы спросу с него не было. Сегодня попросила его сделать дверку в поросячьей клетке, чтобы запиралась. Нашла ему молоток, гвозди, даже крючок. Оставалось петельки под этот крючок сделать и прибить. Думала: ну это-то он сумеет. А пришла через полчаса: он нашёл где-то цепь, один конец приколотил к клетке, а другой пришпилил к полу таким ужасным штырём, что она закричала: «Что ты наделал! Где ты такое видел!» – ну и так далее. А неправда, что ли? Чтобы зайти в клетку, так надо гвоздодёр с собой брать, а чтобы закрыть – кувалду? Но Александру Ивановичу только того и надо: всё побросал и убежал, как малыш, сказав: «Ну тебя! Сама делай, раз такая умная».

Вот ей и всё в одни руки. Если б он хоть немножко помогал: чистил клетки, вывозил навоз, прибивал где что отвалится – насколько б ей было легче. Она уж не мечтает о том, что было раньше, когда он заботился о кормах, всё сам добывал и привозил, что ей – только выйти подоить. Он на дворе держит порядок, она в доме – всё было хорошо. Дочери её ругают: «Ну что ты от старика требуешь? Он уже не может!» Она им обычно отвечает: «Вы уж не делайте из него инвалида. Он ещё много чего может, только не хочет».

Вот уже лежит и храпит. Ничего не надо: ни сена, ни соломы, и всё сделано. Ладно, он уже не может как прежде, но хоть бы у него было стремление помочь ей, но ведь нет его – вот что обидно!

Крепко раздразнила она себя против Александра Ивановича. А о Стрельникове думалось уже как о чужом человеке, который мог, но не захотел ей помочь. Ну что ж, он ведь и не обязан.

Через несколько минут позвонила дочь Ирина. У них с Александром Ивановичем две дочери. Старшая Лиза работает в городе детским врачом. Младшая Ирина с мужем Дмитрием Петровичем живут в селе, в сорока километрах отсюда. Тому назад двенадцать лет Александр Иванович отдал им свой «Москвич», и они приезжают почти каждую неделю. Сорок километров по трассе – это же близко. Оба они учителя и преподают в сельской школе: она математику, а он русский язык и литературу. У них есть дочь шестиклассница Таня – её единственная внучка и отрада. Каждый вечер Марья Андреевна звонит Ирине или Ирина ей. Это уже стало привычкой, без которой они не могут. А ведь жили же без телефона. В общем, Марья Андреевна обыкновенно спрашивает отчёт за день: что было в школе, какие оценки получила Татьяна, что делает Дмитрий Петрович, что сегодня варила, есть ли ещё продукты, не кончились ли деньги. Деньги учителя не получали с июля. Вот после президентских выборов отпускные получили, и с тех пор – ша! На августовской конференции им сказали: раньше ноября зарплаты не ждите – никто не поверил. Казалось, не может такого быть, а погляди-ка, действительно не дают. Правда, пока только октябрь, но теперь уже ясно – не шутили. И вот неделю назад Ирина сказала ей сконфужено:

–Мама, у нас совсем нет денег. Я уже три дня хлеба не покупала.

Ну что ж, дала им пятьсот тысяч из денег, вырученных от продажи гаража.

Сегодня она Ирину про деньги спрашивать не стала – должны ещё быть, а пожаловалась на Стрельникова и сказала, что теперь ей сена ждать неоткуда.

–Не придумаю, что делать.

А Ирина на это заявила без всякого сочувствия:

–Сбывать коров – вот что делать, – и опять завела надоевшую шарманку, от которой у неё голова распухла: «Зачем тебе семь коров?» – «Где у тебя семь коров? – ответила она – Вы их уже сглазили. Они и молоко перестали давать. Кто ни приходит, начинает ахать: «Сколько у вас коров! Зачем вам столько коров!»

–Да пойми, вы уже не можете! Вам с отцом надо сидеть и отдыхать.

–Отдыхать! А потом бегать с баночкой по совхозу и просить: «Продайте, добрые люди, литр молока».

–Ну что с тобой говорить, тебя ведь убедить невозможно. Всё равно останется по-твоему.

На том и попрощались, не очень довольные друг другом. Она чуть было не сказала: «Если все будут отдыхать, что вы есть станете?»

Слава богу, она вовремя спохватилась. А то она как-то ляпнула такое, и Ирина несколько месяцев ничего от неё не брала, объясняя, что не хочет, чтобы родители гробились из-за неё.

Она терпела, терпела, но однажды, когда Ирина в очередной раз отказалась от приготовленных для неё масла, сметаны, творога и домашнего сыра, она не выдержала и заплакала. Не хотела – сама не знает, как получилось, да так горько. И Дмитрий Петрович сказал: «Что ж мы делаем, ведь мы обессмысливаем материн труд. Хозяйство она всё равно не бросит, так чего мы добиваемся?»

Конечно, Дмитрий Петрович с Ириной могли бы больше помогать ей. Ну, хотя бы с сеном. И в этом, и в прошлом году она говорила им:

–Попросите своего директора, я уверена, он продаст вам хоть центнеров сорок.