Игорь Кудрявцев - Десять новелл и одна беглянка

• Название: Десять новелл и одна беглянка
• Автор: Игорь Кудрявцев
• Жанр: Русское современное

Цикл рассказов костромского прозаика, лауреата премии имени В. П. Астафьева. «И. К. будто хочет создать совершенный, замкнутый в себе мир, одновременно движущийся и неподвижный, мир-воспоминание и мир-настоящее; создать и никогда более к нему не возвращаться, чтобы мир этот существовал уже сам по себе, не теребя по пустякам отца-основателя, как мудрый, печальный, одинокий ребенок». Антон Нечаев

---

Десять новелл и одна беглянка Игорь Кудрявцев

А. Б., другу, учителю

и первому читателю,

с любовью посвящаю

© Игорь Кудрявцев, 2017

ISBN 978-5-4485-2746-3

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог в бегах

В тридцать семь лет, на тринадцатом году совместной жизни и на третий день отпуска за свой счет Г. сбежал от жены. Сбежал, потому что не хватило толку уйти. Потому что боялся. Боялся, что его остановят и вернут (однажды остановили). Потому что сбежать – значит взять верх.

Его брат потом скажет: «Если бы не отпуск – ты бы никогда не ушел: тебе некогда было об этом подумать».

Ну, во-первых, Г. не ушел, а сбежал (есть разница). А во-вторых, для принятия решения необходимо не время, а мужество. Собраться с мужеством Г. действительно было некогда (если, конечно, корректно рассуждать о мужестве применительно к побегу). А подумать… он многие годы только и делал, что думал.

В первые дни после побега Г. не чувствовал ничего кроме страха: дикого, панического. Он спрятался (слава богу, было где), затаился (благо, не нужно было никуда, ибо у него был отпуск). Еда ему не требовалась, потому что есть он перестал. Единственное, что ему было нужно – кровать (правда, спать он тоже не мог). Кровать была. Г. лежал, почти не дыша, и ждал, когда пройдет страх. И страх прошел, вернее, сделался намного терпимей.

Но лучше Г. не стало. Ибо страх сменился беспокойством, которое согнало его с кровати и довольно долго носило по городу, казавшемуся Г. до странности красочным и ярким, как будто сияющим. «Вероятно, токсическое действие эмоций», – подумал Г.

На смену беспокойству явились апатия и вялость, а еще – сильное желание найти место, где бы он, наконец, смог начать жить.

А жить он хотел один. Совершенно. Это было его настоятельной потребностью. И Г. удовлетворил ее: снял милую квартирку на окраине. Дешево, отдаленно, одиноко – самое то, чтобы никто не видел, как он отвратительно терпит боль. А было больно: он отходил от брака, как от долгой, мучительной болезни.

Его одиночество не исключало походов на работу: нужно же где-то брать деньги. Впрочем, работа его не была публичной. Если быть точным, у него был всего один коллега, да и тот молчун. Больше Г. никуда не ходил. Хотя нет, он встречался с дочерью.

У него была дочь.

За три месяца к нему в дверь звонили три раза: приходили брать плату за уборку подъезда. В четвертый, прежде чем открыть, Г. взял деньги.

«Я живу один и могу делать все, что хочу, – думал он. – Вместо этого делаю то, что люблю: сижу дома – и читаю книги».

Ему было почти хорошо. Почти…

Нестерпимая похоть стала властно захватывать его, одинокого горожанина. Ибо нет ничего эротичнее города. Бывали дни, когда Г. почти бегом возвращался домой, не в силах больше терпеть сумасшедшее сексуальное напряжение. Но дом перестал спасать его. Г., если честно, страдал.

Есть мужчины – их немало – которым чрезвычайно трудно решить свою «сексуальную проблему». Г., вероятно, был из их числа. У него было все непросто.

Во-первых, повторим, Г. хотел жить один.

Во-вторых, он считал себя дремучим женоненавистником; были, очевидно, причины.

В-третьих, если он и обладал женщиной, то, как правило, страстно ее любил. Остальных можно было пересчитать по пальцам (кстати, всех его женщин можно было пересчитать по пальцам). Страстная любовь не входила в его планы, да он и не надеялся, чего греха таить.

А было еще в-четвертых и в-пятых (но не все сразу)…

«Нужно как-то отвлекаться», – решил Г. – Искусства, безусловно, отвлекают».

Чтение не помогало: почти все хорошие книги (а он читал только хорошие) были о любви.

«Есть еще другие искусства: изобразительное, например», – вспомнил он. Рисовать, слава богу, очень не хотелось, лепить – тем более (а он умел, в принципе). «Можно же смотреть альбомы». Стал смотреть: пролистывать Каналетто и подолгу разглядывать женщин с красными лобками Климта, милых девушек Вермера, красоток не первой свежести Рембрандта…

Музыка помогала: культивировать тоску…

Театр отпадал. Там были женщины. К тому же, в театр нужно было идти. По городу полному женщин.

Кино, важнейшее из искусств. Его можно было смотреть дома. Но в хорошем кино (а Г. смотрел только хорошее) были героини – и они были так прелестны. Для Г. это было настоящим мучением. А героев, вне зависимости от того – старые они или молодые, уродливые или не очень, окружали стаи сексапильных красоток, всегда готовых вступить с ними в связь. В половую.

Г. за шесть месяцев только три раза говорил с женщиной. Одна была женой его клиента, у нее была экзема. Вторая была хозяйкой его квартиры, она годилась ему в матери. Третья собирала деньги за уборку подъезда, ей было лет сто.

Периодически Г. задавал себе вопрос: «Сколько я уже не был с женщиной?» Подумав, с тоской задавал еще один: «А сколько еще не буду?..» Порой его охватывал страх: «А вдруг у меня больше никогда не будет женщины?..»

А потом он начал болеть. Соматическими заболеваниями. Одна болезнь сменяла другую, им не было числа. «Вероятно, гормоны», – предположил А., его коллега. Врач спросил: «Женщина есть?» Г. подумал, что это его личное дело. «Без женщины нельзя», – сказал врач, вздохнув. «Чрезвычайно сложно найти женщину, – думал Г., – особенно, если ее не ищешь».

«Плохо выглядишь, – сказал В., его знакомый. – Думаю, тебе нужно сходить к б. Если хочешь, я могу пойти с тобой, за компанию». «Нет», – отказался Г. «Я домашнее животное, – подумал он, – на воле не размножаюсь». В. не унимался, он хотел помочь: «Можно просто позвонить – и они приедут. Не мучайся – позвони…»

Г. долго мучился. А потом позвонил. Чтоб не сойти с ума.

Приехала. Молода, неплохо сложена – вполне даже ничего. Но Г. был физиономист, а ее лицо о многом говорило, даже кричало. Во-первых, что она тупица, беспробудная и неизлечимая; во-вторых, что лжива и порочна, – да, у нее было лицо подлой, лживой твари (а чего он, собственно, ожидал увидеть?).

А затем она открыла рот. Через пару минут Г. страшно захотелось быть где-нибудь в другом месте или, чтоб она поскорее его покинула. Она и покинула. Весьма скоро. Назвав его дикарем и пещерным человеком.

В магазине Г. встретил одноклассницу. На следующий день она позвонила и напросилась в гости. Пришла в двенадцать ночи, принесла литр водки. За сорок минут выпила почти всю бутылку, накурила, разбила унитаз и обозвала Г. ничтожеством…

«Страшнее одиночества – плохая компания, и худший вариант – компания плохой женщины», – подумал Г.

Новый год, семейный праздник, он провел один. В кругу семьи.

«Одиночество похоже на трясину: засасывает, и ничего не можешь поделать», – сказал он (по телефону) брату. «Ну что, ты на необитаемом острове», – ответил (по телефону) брат.

«Я почему-то всегда знал, что когда-нибудь буду жить один, – размышлял Г., – одного я не знал, что когда-нибудь мне придется жить одному».

Но постепенно он стал привыкать: к глухому и тоскливому одиночеству, к изматывающей неудовлетворенности, к страху. «Еще не счастлив, но уже не несчастен». Он даже нашел способ отвлечься, старый, как мир: Г. взял ручку, взял бумагу – и стал сочинять истории. В основном про себя, ибо про других он не так много и знал.

Вот эти истории…

Миллионы бактерий

Мой отец не любит фамилию «В*», терпеть не может.

А не хрен было так рано жениться! Впрочем, если б не женился, тогда б и меня не было. С другой стороны, женитьба к этому не имеет никакого отношения: ведь родился я через пять месяцев после свадьбы…

И когда отец уже был в армии.

Увидели мы его с мамкой ровно через два года; я, кстати, в первый раз. Представляю, как ей было тяжело одной. И вначале, когда я делал в пеленки – и потом, когда в горшок. Да и вообще ей было, я думаю, фигово; мамка была молода, мила и очень хотела целоваться – целоваться было не с кем, разве что со мной, – но это уже не то.

Когда я стал в горшок, мамка вышла на работу. В клуб. Ничего себе такая работка: все время на людях. А целоваться-то ведь хотелось ужасно. И тут – В*. Нет, ничего не было, я вас уверяю. Мамка и не думала изменять солдату. Просто чрезвычайно любила целоваться.

Донесли, конечно: мир не без добрых людей. Хотя, там и доносить-то было нечего, если честно. А не хрен было оставлять мою мамку одну, когда она так сильно хотела целоваться!

Я пошел в мать.

В юности друзья часто слышали от меня: «Скорее небо упадет на землю, и все реки повернут вспять, чем я женюсь». Но я женился (и небо почему-то не упало на землю, и только некоторые реки повернули вспять).

Женился я не то чтобы поздно, но позже, чем отец: сперва утолил сполна свою страсть к пылким лобзаниям, ну или, может, приглушил слегка, – женился по любви, разумеется. А до этого, конечно, бывал часто одинок – как все, вероятно. И целовался: часто, охотно и самозабвенно. Без интима и продолжения.