Марта Кетро - Хорошенькие не умирают (сборник)

• Название: Хорошенькие не умирают (сборник)
• Автор: Марта Кетро
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-098997-3

Новая книга Марты Кетро о путешествии, как внутреннем, так и физическом. Что чувствует человек, покидая одну страну и переселяясь в другую? Переходя в новый возраст? Теряя старую любовь и обретая новую? Здесь вы найдёте ответы на эти вопросы, а ещё – ароматы весны, манго и моря, много солнца, яркие переживания и свежий взгляд на самые обыденные вещи. Потому что человек, закончивший определённый этап жизни, открыт для мира и беззащитен перед ним, как новорожденный.

---

Я говорю этой женщине из ларька:

– Дайте мне эклер, пожалуйста, беленький.

Она прячет руки под прилавок и через секунду достаёт пакет с десятью эклерами.

– Что же это, – говорю. – Мне один!

– Берите, берите, – отвечает. – Хорошие же, на работу отнесёте.

Понимаете? Чтобы купить эклер в «Азбуке вкуса», человеку нужно сто пятнадцать рублей, а чтобы купить эклер в ларьке подле метро, нужно найти работу, устроиться на неё, всех там возненавидеть, и четырнадцать рублей. Я не умею этого и никогда не смогу.

– Но у меня нет работы, – говорю я беспомощно. – Дайте всё-таки один. Беленький.

Она прячет руки под прилавок и через секунду достаёт пакет с двумя эклерами, взвешивает – двадцать восемь рублей. Берёт деньги и спохватывается, и смотрит человеком:

– Ой, а ничего, что я два?

– Да чего уж с вами теперь, давайте. Хорошие же.

Ну как хорошие – экзистенциальные оказались, кафко, сартр и бодлер опять.

В последнем письме меня особенно взволновала история о горничной вашего турецкого соседа, ну о той, что в спецодежде и красивая, и «покажи ей пылесос или газовую плиту – смертельно удивится: ой, а что это, а зачем это?». Вы знаете, ужасно понимаю, мой пылесос ведёт себя точно так же. Даже голоса особенно не повышая: «Мне? Сосать? Вот в это узенькое горлышко – хвою? Ты с ума сошла, да?» Приходится крепко перехватывать за шейку, сворачивать голову и тыкать ему в горло тонкими предметами – словом, проделывать все эти страшные тоскливые вещи, которые и составляют отношения, быт, близость.

И в эти минуты я с особенной силой чувствую и ценю нашу с вами отдалённость, праздничность нашего небытия и недеяния. Нам как-то удивительно повезло с этой невстречей.

Может, впервые в жизни-то и повезло по-настоящему.

Ваша заплаканная М.

Письмо № 10 о вине и прошлом

Бесценный М.

Извините, что не ответила сразу, была занята: грустила.

Стёрла все наши логи, и мне стало одиноко. Конечно, сохранила их в файл, но всё равно, всё равно. Я так глубоко переживала свою покинутость, что не нашла сил вам написать. Как вы могли? Почему так получилось? Скажите, у нас ещё будут новые логи, краше прежних? У меня пока немотствуют уста от неожиданной потери. А всего-то плановая чистка интернет-следов, надо же. Страшно подумать, что же будет, когда мы расстанемся в самом деле, – а я вот думаю теперь и не могу перестать.

Хотела бы расспросить вас о прошлом, оно же наверняка есть. Разумные женщины не имеют прошлого, и у меня нет: сначала я родилась, немного поплакала, потом появились вы, и теперь у нас только будущее, светлое и нетронутое, как оснеженные поля в вашей деревне, ещё до того, как вы с собакой вышли пописать на рассвете. И я могу только вглядываться в даль, пытаясь различить длинные тени наших грядущих дней. Господи, как я иногда устаю от этой завывающей интонации, вы бы знали. Напишите толком, чо как вообще? Как протекала ваша жизнь и зачем? А то вечно какие-то недомолвки и байки о других. А я не хочу других, как они надоели, сил нет. Во-первых, их не существует.

Когда же вы переберётесь в город, где огни и цивилизация, и не надо никого выгуливать в такую рань? Деревня удивительно красит ваш текст, но иногда между строк видно, как вы обрастаете треухом, щетиной и отсутствием смыслов жизни. И я не хочу, чтобы у вас развалилась печень.

Кроме того, когда я в Будапеште, а вы в небывалом своём Серпухове, расстояние меж нами ощущается меньше, чем когда я в Москве, а вы в деревне, потому что у вас там иное течение мыслей и времени. Помните, писала, что не добралась до дворца в Буде? Было так, что я на берегу купила на удивление плохой глинтвейн и медленно пошла по мосту с горячим бумажным стаканом. Ровно посреди Дуная остановилась, пила и смотрела на розоватый туман над водой. Подумала, что я наверняка редкая птица, раз долетела сюда, хоть и не Днепр. И ещё поняла: ходить никуда не нужно, всё уже состоялось, даже с этим пойлом. А у вас в деревне, кажется, всегда так.

А перед этим был вечер, когда я гуляла с одной женщиной на острове, который называется почти как художник, неукоснительно рисующий затылки, магритт-маргит, хрен его знает, родственники, наверное. Остров тоже посреди реки, там восхитительный парк, но стоило учесть, что шесть вечера и зима, поэтому мы часа полтора шли в темноте в каких-то кустах. На роскошь намекало только отлично пружинящее покрытие беговой дорожки под ногами. Видели вольер со спящими цаплями, в сумерках они казались белыми пятнами гипса, и было странно, что две отошли в сторонку и что-то друг с другом делали. И где-то в центре парка, во всеобщей пустоте, темноте и тишине, мы нашли одинокий ларёк, в нём наливали глинтвейн за триста форинтов. Взяли по стаканчику, сели под грибом, пошёл дождик, а продавцы молниеносно свернули торговлю, опустили стальные шторки и пропали. Было понятно, что они возникли здесь за полчаса до нашего прихода, чтобы дать нам горячего вина, а потом исчезли навсегда. Я и посейчас вижу капли дождя на металлическом столе, в которых отражались фонари, – вот они точно были настоящие, только они и были.

Оттого не удивляюсь, когда что-нибудь хорошее происходит совершенно вдруг, а потом так же заканчивается, это нормально, хотя огорчительно.

Вчера я тоже сварила глинтвейн, но забыла выпить, весь старый Новый год случайно проспала, потому что горевала о наших логах и не могла выносить это на ногах, а завтра уже нужно будет разряжать ёлку.

Больше со мной ничего не происходит.

Письмо № 11

Ах так?!!!

Письмо № 12

Ну что ж.

Это нелюбимого мужчину бросить невозможно. Он не занимает особого места в жизни, присутствует поблизости годами, всегда под рукой и совершенно не мешает, пока не сделает явную глупость. Тогда его просто стряхиваешь, как репейник, приставший к юбке – проходила весь день, и не мешал, а сейчас увидела.

Или нет, это обидно. Роняешь, как браслетик: ходила, звенела, любовалась стеклянными бусинами, но пришло время обнимать того, которого ждала, – и сняла безо всякой мысли.

Любимого же несёшь двумя руками, прижимая к груди – как цветы, как бумажный пакет с апельсинами, как камень. Это, может, и нетяжело, и в радость, но сковывает и не даёт забыть.

Нет, бывает, бывает любовь, которая не занимает руки, а идёт рядом, поддерживая и не мешая. Но так идти и так любить не всякий может, особенно поначалу. Все почти начинают с цепей, букетов и камней, и только потом учатся освобождать друг друга. Но в самом начале – несёшь.

И если вдруг силы кончаются, тогда бросаешь.

А мы с вами оба такие камни, которые ещё и брыкаются.

Простите меня.

Письмо № 13

Хочется вынуть сердце и скормить его вам, чёртов вы людоед. Может быть, думаю, тогда он вернётся. Впрочем, вы правильно никогда мне не верили – я хочу этого из-за себя. Вынуть сердце, тщательно вычистить полость, избавиться от жгучего и горького, залить свежее масло вместо крови, медленное, тяжёлое и надёжное. Перестать горевать, перестать уже плакать, расслабить челюсти, не сжимать кулаки, пряча большой палец внутрь. Голову наконец отпустит. А тогда, тогда-то как хотите. Можете даже не возвращаться.

Письмо № 14

Милый друг, вы ведь простили меня? Я отходила – как пионы или черешня в конце июня, а вовсе не как солидный покойник, солидности во мне ни на грош. А теперь вернулась – как черешня, как пионы, как всегда – навсегда. Не знаю, примете ли вы меня обратно, но почему бы и нет, ведь бремени никакого, только пальцы в красном и стол в лепестках.

И теперь, я думаю, мы с вами должны опять куда-нибудь уехать, как обычно. Сговориться в чатике и взять билеты на послезавтра, а? Быстренько закончить дела, побросать в сумку несколько случайных вещей и успеть к ночному поезду. Непременно СВ, широкие полки, уже застеленные прохладным бельём. Переоденусь в безразмерную майку, слишком поношенную для такого вагона, смирно вытянусь между двух простыней и напишу требовательное эсэмэс: «как вы? где вы? успели?» «Конечно, – ответите вы, – курю и ложусь. Дорожный ветер пахнет железом, спите, я покараулю». И я кивну.

Утром будет какой-нибудь город, крошечный отель и много радостных квадратиков Инстаграма. Пробегаю целый день, трижды поем в кафе – в путешествиях не толстеют, – и до смерти устану. Засыпая в большой кровати, вдруг всполошусь и снова напишу: «где вы? как вы? неужели счастливы?!» «Не беспокойтесь, – ответите вы, – всё хорошо, конечно же нет». – «То-то же». Положу телефон в изголовье, ладонь рядом, но прикасаться не стану – точно как к вашей руке – и усну.

Днём сочиню смешные заметки, а вы не расскажете ничего определённого, но каждое ваше сообщение будет живым, как поцелуй.

А потом мы вернёмся, и вы, и я, мы обязательно вернёмся. Как пионы, как черешня.

Письмо № 15

Знаете, у меня есть стопка ваших старых фотографий, уже начинающих мутнеть. Что-то совсем обычное из девяностых – застолье с Disaronno Amaretto на первом плане, за рулём, в обнимку с девушкой (тут я вычеркнула с десяток слов, чтобы никого не обидеть, поэтому просто – с девушкой), где-то, господи прости, в бане. Везде вы разной степени бритости и помятости, моложе и несколько стеклянней, чем сейчас. Одна мне особенно нравится, чёрно-белая, в мартовском лесу – ещё лежит ноздреватый снег, вы стоите на фоне штриховки из тонких веток, лицо не то чтобы умное, но осознающее, что я на вас – через годы – смотрю. Вы бы, наверное, сказали, что очень пили сколько-то предыдущих дней, поэтому ликом темны и рассеяны.