ТАДЕУШ КОНВИЦКИЙ - ЧТИВО

• Название: ЧТИВО
• Автор: ТАДЕУШ КОНВИЦКИЙ
• Жанр: Современная проза

Тадеуша Конвицкого называли «польским национальным сокровищем» – и с полным на то основанием. Его книгами зачитывались миллионы в Польше и за рубежом, по ним снимались фильмы (так, «Хронику любовных происшествий» экранизировал сам Анджей Вайда).

Вашему вниманию предлагается роман, написанный Конвицким уже в новых исторических и экономических условиях, лирическая трагикомедия о том, как трудно найти свое место в жизни, особенно если находишь утром в своей кровати труп обнаженной незнакомки...

---

Унизительная зависимость. Болезненное состояние, избавляющее от ответственности за совершенные поступки. Я давным-давно это знаю, но когда сейчас вытягиваю руку и растопыриваю пальцы, вижу, что они дрожат, и не могу унять дрожь.

Заговорили башенные часы. Бьют напоказ, по традиции, но и для нас тоже.

Ветер стихал, слышнее стали голоса города.

Она принесла чай. Мы сели на тахту.

– Есть хочешь?

– Нет. Мне уже много дней не хочется есть.

Она прикрыла ресницами глаза. Не захотела понять намек.

Зазвонил телефон, но Люба не шелохнулась. Я подождал, пока телефон перестанет звонить. Потом начал молча к ней придвигаться. Вернее, приближал лицо, упираясь ладонями в тахту. А она неуклюже отодвигалась и, кажется, скупыми жестами давала понять, что запрещает мне это делать. Но в конце концов отступать стало некуда, и я настиг ее под черной наклонной балкой неизвестного назначения. Целовал, сперва легонько, глаза, лоб, то местечко за ухом, пока не добрался до губ. В какой-то момент она начала отвечать на поцелуи, но словно бы немного рассеянно или задумчиво.

Тогда я, вздохнув, стал осторожно, чтоб не спугнуть, ее раздевать. А она прислушивалась к тому, что я делаю, не поощряя меня, но и не уклоняясь.

Какие-то остатки трезвых мыслей проскакивали в уме и исчезали в горячем розовом мраке.

Опять она была передо мной, обнаженная. Лежала такая же прекрасная, как вчера, как позавчера. Нет, сегодня из-за моего внутреннего сумбура она казалась еще прекраснее. Я поздоровался с прелестной ключицей, защищавшей чуть заметно пульсирующую впадинку, радостно поздоровался с грудью, удивленной и немного смущенной, приветствовал робкий пупок, похожий на брошку с жемчужиной, и, с уже гудящей головой, коснулся стыдливо сомкнутых бедер – бедер, безупречно вылепленных Господом Богом, а может быть, провидением.

Мы долго кружили над раскаленной солнцем Варшавой, вернее, над багровым жерлом Везувия. Говорили, не слушая друг друга, вздыхали, кажется, даже плакали, а потом она вдруг позвала кого-то, быть может меня, и долго душила в себе крик, а я жевал сухой глоток воздуха, наполненный ею, ее запахом, ее теплом.

Потом я опять на нее смотрел. И казалось, могу так смотреть бесконечно.

Переждать здесь, под весенним небом, кризисы, беспорядки, внезапные войны.

Я не видел в ее безупречной красоте ничего, внушающего опасение, ничего такого, что послужило бы предвестником или первым признаком беды, которая, вероятно, была уже и моей бедой.

Я не знаю и никогда не узнаю, как смотрят на наш общий мир мои ближние.

Видят ли они те же, что и я, или несколько иные формы, радуют ли их те же цвета – иногда нежные, иногда мрачные, так ли они оценивают расстояния, или, может, кто-то чувствует себя ближе, а кто-то дальше от неба либо от края земли. Я не знаю, какие электромагнитные процессы происходят в их сознании, порой именуемом душой. Возможно, то, что немного меня огорчает, приводит их в ярость, то, что меня манит и притягивает, их отталкивает и вызывает отвращение, то, что меня убивает, их воскрешает.

И в ее душу я никогда не проникну, хотя интуиция мне подсказывает, что мы с ней связаны уже не один век, а точнее, испокон веку. Я не умею этого себе объяснить, но знаю, что каждое прожитое нами мгновенье, вспышка воспоминаний, судорога страха у нас давным-давно общие, и эту общность питают мелеющие реки, гибнущие леса и смутное ощущение вины. Да и надо ли искать объяснение. Познание – водопад разочарований.

Пара голубков прохаживалась по водосточному желобу, с достоинством заглядывая в окно. Наверно, прилетели сюда следом за мной. Моя личная охрана. Возможно, кем-то приставленная.

А мы с ней лежим, как в гробу. Над нами наклонное окно и большой кусок неба. Того самого, выдуманного людьми. И тихо, как в небе. Отголоски земной жизни сюда едва пробиваются.

– Я тебя тяну на дно. Ты утопаешь в моих объятиях, как в темпом омуте, – вдруг сказала она.

– Я этого не ожидал, – ответил я. – Больше ничего не могу сказать.

– Так было суждено. Я выбрала тебя спутником на долгую дорогу.

– Слишком много неясного.

– Ясности вокруг все меньше. Может, это незаметное начало конца света.

– Люди от сотворения мира рассказывают такие сказки.

Она приподнялась, опершись на локоть. Передо мной была ее успокоившаяся грудь с коралловым островком соска.

– Знаешь, я тогда уже была по ту сторону.

– Запомнила что-нибудь?

– Ничего. Но, когда наконец вернулась, знала, что должна тебя отыскать.

– Это просто красивые слова.

– Нет. Я отчетливо ощущала, что ты меня ждешь в Варшаве. Стоишь на перекрестке и глазеешь на прохожих, идущих неведомо откуда и неведомо куда, и в конце концов заметишь меня, и у тебя сильно забьется сердце.

– Каким ты меня вообразила?

– Таким, какой ты есть!

– Не могу поверить.

– Я тебя до того несколько раз видела. Возможно, ты мелькнул в толпе в Америке, или в Австралии, или в Израиле.

– Я никогда в жизни не уезжал из Польши.

– Не важно. И тем не менее бродил за мною по свету.

– А тебе, незнакомая женщина, известно, что такое совесть?

– А что такое совесть?

Она села на краю тахты, начала лениво расчесывать щеткой распущенные волосы. На фоне окна четко рисовались очертания ее шеи, затылка, поднятых рук и нежный овал груди.

– Я о тебе ничего не знаю.

– И я о тебе ничего не знаю. – Обернувшись со щеткой в руке, она смотрела на меня улыбаясь, и все вокруг поголубело от ее взгляда, а может быть, за окном из-за туч пробилось весеннее небо.

– Вдвоем будет легче, – сказала она.

– А ты у меня спросила согласия?

– Мне незачем было спрашивать. Я знала, что ты пойдешь за мной. Так было суждено.

– Кто тебя научил говорить «так было суждено»?

– Отец. Это единственное, с чем он отправился в мир оттуда, где родился.

– Ты меня не боишься?

– Я уже говорила, что не боюсь.

– Меня подозревают в убийстве.

– Нет никаких убийств. Есть только добровольно выбранная смерть.

– Я теперь все чаще думаю: что там – по ту сторону, на том берегу, или на том свете? Словом, за той границей, до которой мы провожаем близких.

– Узнаем, когда вместе ее пересечем.

– Почему ты за меня решаешь? Совершенно неожиданно она весело рассмеялась:

– Ты ворчишь, как старый муж. Но мне это нравится.

Нагнулась и поцеловала меня в губы. А мне опять захотелось ее обнять, привлечь к себе, и где-то в моей несчастной голове замелькали неизвестные, но легко вообразимые непристойности.

– Тогда скажи мне все. Всю правду.

Она опять стала меня целовать с нежностью, в которой было что-то еще, что я уже учился любить. Она тоже меня хотела. Да, она хотела меня – только таким примитивным словом можно было назвать соединившие нас странные узы.

И опять мы упали на тахту, и мне уже стало все равно. Мы занимались любовью с робким бесстыдством, совершая неожиданные открытия, обнаруживая приятные сюрпризы, изобретая множество упоительных мелочей. Впервые смотрели друг другу в глаза, и от этого нас обоих захлестывала горячая волна. Наконец она осмелела настолько, что раз-другой перехватила инициативу, и ее опытность вызвала у меня одновременно и гордость, и смущение. Но ведь мы, объединив усилия, вместе пробирались в глубь того виноградника, который прежде знали лишь поверхностно, и теперь помогали друг другу в этом путешествии, увенчавшемся неожиданным успокоением.

– Если хочешь, можешь уйти, – сказала она потом устало.

– Слишком поздно.

– Слишком поздно не бывает. Я тебя предупредила.

– Слишком поздно.

– И ты согласен, чтобы я повела тебя за руку к той границе, о которой ты говорил?

Я вздохнул. Вероятно, на башне Королевского замка опять пробили часы, но мне не хотелось прислушиваться. К голосу рассудка старинных часов.

– Знаешь, – сказала она, глядя в потолок, – на этом чердаке тридцать лет назад повесился какой-то художник.

– Не страшно тебе жить тут одной?

– Откуда ты знаешь: может, там, в глубине, анфилада комнат, где затаился мой муж и трое наших детей.

– Нет уж, я никогда шагу не ступлю в эти катакомбы.

Она посмотрела в пустое окно.

– Судьба приготовила тебе двойную западню, – сказала она.

– Почему двойную? Она молчала.

– Ты ее имеешь в виду?

– Нужно радоваться каждому дню. Мы не знаем, сколько их у нас осталось.

– Значит, и я должен полюбить жизнь? Всю, какая мне осталась?

– Я буду твоей жизнью,– сказала она в пространство. – И твоей смертью.

Я почувствовал неприятный укол где-то в области сердца. Мне захотелось вскочить и уйти. Но куда уйти.

– Ты меня не разлюбишь, когда я подурнею? – спросила она, растягивая слова.

– Я уже ничего не знаю.

Она повернулась и долго внимательно или задумавшись, что было ей несвойственно, на меня смотрела. Она сделала мне прививку, подумал я.

Привила безразличие ко всему.