Мария Латарцева - ЧТО-ТО ПОШЛО НЕ ТАК

• Название: ЧТО-ТО ПОШЛО НЕ ТАК
• Автор: Мария Латарцева
• Жанр: Повести

С недавних пор жизнь львовянина Богдана напоминала скоростную ленту неожиданностей и неприятностей: потеря работы, митинги на Майдане, смерть матери, переворот в Киеве, мобилизация в АТО, отъезд на родину, в Россию, жены с детьми… Казалось бы, удивляться уже нечему, и в это время "минивэн", следовавший в зону боевых действий, подрывается на мине, из семерых пассажиров машины в живых остаётся только он один.

---

Ольга, главная в медчасти, приняла Богдана за своего, и без зазрения совести помыкала им, да покрикивала, когда что-нибудь не получалось.

Возможно, если бы не она, совершенно не похожая на остальных демонстрантов интеллигентка, он бы ушёл из госпиталя, но Ольга – хрупкая, деликатная аристократка, из тех, кто по-праву принадлежит к сливкам нации, к её элите, не считала ниже своего достоинства помогать немытым, дурно пахнущим простолюдинам, работая наравне со своими добровольными помощниками.

Уже под утро, в курилке, отстранённо вглядываясь куда-то внутрь себя, она произнесла:

– Страшно это… Страшно, когда люди убивают друг друга. Неправильно это, не по-человечески.

Женщина затянулась сигаретой, крепко, по-мужски, и вместе с дымом выдохнула:

– Все. Идите отдыхать. Чувствую, завтра дел побольше будет. Силы надо беречь…

Богдан посмотрел на часы, но спрашивать, когда наступит это завтра, не стал. На улице, со стороны Грушевского, тянуло жженой резиной и бензином. Вместе с густым запахом гари оттуда брели мрачные тени уставших борцов за свободу и демократию, страшных в своей угрюмой обреченности, а ведь по большому счёту у многих этих людей была уже практика революций, ещё и десяти лет не прошло со времён первой, Помаранчевой.

…Первый блин оказался комом, да таким огромным, что одним махом накрыл собою все ожидания людей на лучшую жизнь и заживо похоронил их сокровенные мечты, а сама жизнь потихоньку начала скатываться в бездонную яму, унося с собою промышленность с рабочими местами, бесплатную медицину с таким же образованием, социальное обеспечение вместе с социально незащищенными и все остальное, что ещё оставалось на плаву после развала Союза.

Как-то само собою случилось, что клятвенные обещания майданной оппозиции отошли на задний план, как только оппозиция стала властью, а вместе с обещаниями ушла в небытие и ответственность за их выполнение. В обиходе появились новые слова "приватизация" и "ликвидация", значение которых народ узнал не из толковых словарей, а испытал на собственной шкуре. Оказалось, что слова эти – близнецы-братья, и означают они отсутствие работы, пустые прилавки магазинов и полки домашних холодильников, а ещё – хроническую головную боль и жирный знак вопроса на будущем детей.

Сначала приватизация, а потом ликвидация родного предприятия не обошли стороной и Богдана, поставив крест на всех его планах и мечтах. Он никогда не забудет, как несколько часов подряд ходил возле дома, подбирая слова, чтобы сообщить своим четверым женщинам, что он, их единственный кормилец, уже безработный.

Положение спасла мама. Без всяких проволочек и обсуждений, в одностороннем порядке, она решила:

– Жить будете у меня, городскую квартиру сдадим – и вам будет сподручнее, и мне веселее.

Так они стали сельскими жителями. Шли годы. Менялась власть. Неизменным оставалось только её отношение к народу. Второй Майдан был неизбежен. Когда же это произошло, давно уставший от безденежья и временных заработков от сезона к сезону, Богдан решил ехать в Киев.

Домашние сразу же восстали. Наталья в самых резких тонах обрисовала сомнительные достижения предыдущего Майдана и назвала мужа наивным; старшая дочь, Татьяна, изучающая право, была против как абсолютная поклонница Закона; а мама жаловалась на никудышнее здоровье. Зато Ксюшенька, младшенькая, его любимица, по-хозяйски рассудила:

– Папа съездит на денёк, всё узнает и вернется. Правда, папа?

Поездка затянулась почти на два месяца. Многодневные бдения понемногу сгладили острый дефицит большинства благ цивилизации, и то, что вначале его чрезвычайно смущало или вызывало моментальное отвращение, со временем превратилось в обыденность, но Богдан прекрасно понимал, что отсутствие возможности помыться и поменять белье в ближайшем будущем скажется на его здоровье.

Так и случилось, и даже раньше, чем он ожидал – уже первая неделя съела все запасы чистой одежды, немытое тело невыносимо зудело, а от ежедневного бритья возле таза с ледяной водой на лице появились признаки раздражения.

Вот тогда и услышал Богдан от соседа по палатке, что некоторые демонстранты ходят мыться к киевлянам, проживающим рядом, на Крещатике. В ответ он посмотрел на дома, напоминающие неприступные крепости, на занавешенные непроницаемыми шторами окна, и скептически улыбнулся: "Кому нужны грязные попрошайки? Смотри, как Киев отгородился от Майдана, будто вымер, ни одна занавеска не шелохнется."

Но зуд – не тетка. Через неделю, еще маленько поколебавшись, Богдан решился, наконец, попытать своего счастья. Он долго бродил по Крещатику, выискивая дом попроще да понеприметнее, потом так же долго сидел на скамейке возле чужого подъезда, прижимая к груди узелок с последней парой чистого белья и выжидая хоть какую-нибудь старушку, готовую помочь "борцу за независимость страны".

Увы, труды его оказались напрасными – то ли на улице было слишком холодно для прогулок, то ли в доме не проживали люди пожилого возраста, но за час его томительного ожидания никто из них так и не появился во дворе. Мало того, за это время вообще никто не выходил и не заходил в подъезд дома, казалось, словно в нем совсем никто не обитает. Вот тебе и счастье.

Вконец расстроенный, Богдан уже поднялся, чтобы возвращаться на Майдан, когда будто кто-то толкнул его к дверям. Рука сама потянулась к домофону, нажала несколько кнопок наугад и вызов. И еще больше удивился мужчина, когда в ответ на его неловкое покашливание, там, внутри дома, тут же откликнулись: "Бодя? Заходи, дорогой, дверь открыта."

"Мистика", – думал львовянин, не имеющий ни одного знакомого в столице, поднимаясь на второй этаж. Дверь в квартиру действительно была открыта. Он зашел в просторный коридор. Высокие потолки, массивные дубовые шкафы, изящно изогнутые ручки семейных зонтов, огромное зеркало в резном деревянном багете, сделанное, по всей видимости, под заказ – все предельно просто и зажиточно.

– Раздевайся, проходи, дорогой. Как хорошо, что ты сегодня раньше пришел, – раздалось из глубины квартиры. – Нам как раз помощь твоя нужна. Я сейчас…

Богдан снял обувь, скривился – в нос ударила вонь давно не стираных носков. Снял куртку, пропахшую дымом костров и шин, аккуратно сложил её, пристроил на полу возле ботинок, потом пригладил волосы и остановился в нерешительности, не зная, что делать дальше.

– Вы кто?

В дверном проеме стоял пожилой человек с шипящей яичницей на тяжелой чугунной сковородке в руке. По виду ему было лет за семьдесят. Он вяло, как-то обреченно, махнул рукой и устало произнес:

– А-а… Случилось…

Что именно случилось, мужчина не объяснил, но было понятно, что появление Богдана он воспринял с какой-то неизбежной безысходностью.

– Заходите, молодой человек. Располагайтесь. Будьте, как дома. Что вам показать? А-а… Да что там показывать – сами найдете… Только прошу вас – не испугайте её, – мужчина снова обреченно махнул рукой и ушел.

Ситуация была, вне всякого сомнения, непонятной. Вслед за хозяином Богдан прошел в комнату. Закрытые плотные шторы создавали в помещении полумрак. Остро пахло лекарствами. На разложенном диване лежала пожилая женщина. От скрипа половиц её глаза широко распахнулись.

– Богдан? Мальчик мой, как я по тебе соскучилась!

Снова это "Богдан".

– Здравствуйте. Извините, пожалуйста…

– Вы кто? Где мой племянник? Саша! Сашенька!..

Женщина закричала, сделала попытку встать, но сразу же упала, едва не свалившись с дивана. К ней тут же бросился муж. Он мрачно посмотрел на незваного гостя и принялся укладывать больную поудобнее.

– Успокойся, дорогая, все в порядке… Успокойся… Я здесь, я рядом, успокойся…

Женщина обессиленно затихла, но продолжала цепляться за руку мужа, а тот укоризненно вздохнул:

– Я же просил… Э-э, да что там просить, когда за окнами такое творится… Вы что же молчите, молодой человек? Давайте хоть познакомимся. Меня Сашей зовут, Александром Израилевичем, как ни странно это звучит, – мужчина горько улыбнулся. – А это жена моя – Ниночка. Нина Ивановна. Мы племянника ждали – его уже несколько дней не было, и телефон "вне зоны", а тут – вы…

– Вы извините меня, Александр Израилевич, за вторжение. Я не хотел вас напугать. Понимаете, я тут… я… – Богдан чувствовал себя провинившимся школяром. – Я помыться пришел… То есть, я хотел попросить вас… Попросить… разрешить… мне…

Он совсем запутался, что-то неловко мычал в свое оправдание, а двое старых людей, не давая ему ни малейшего шанса, осуждающе смотрели немигающими глазами, заглядывая, кажется, в самую душу, да так, что оставалось только повернуться и убираться восвояси.

Борец за свободу страны неожиданно понял, что у свободы есть ещё одна сторона, противоположная, другая, и его визиту в этом доме совсем не рады. Процесс одевания занял не больше минуты, но этого времени хватило, чтобы хозяева успели пообщаться.