Вильям Козлов - Копейка

• Название: Копейка
• Автор: Вильям Козлов
• Жанр: Детская проза

---

Иногда доносится тяжелый вздох, тихое ржание, топот.

Мы в ночном.

Мне повезло. Мать куда-то ушла. И я отпросился в ночное у отца. Он отпустил. Только велел захватить ватник. Утром будет холодно, можно простыть. А пока тепло. Лишь с оврага тянет свежестью. Туман уже поднялся снизу и колыхался вровень с краями оврага. Где-то в этом молоке пасутся кони.

Дым от костра отогнал комаров. Они чуть слышно гудят в стороне. Близко подлететь боятся.

— Картошку будем печь? — спрашиваю я. Мне захотелось горячей картошки с солью. Хлеба я прихватил из дому.

Олег достает из противогазной сумки картофелины. По одной запихивает в красноватую золу.

Пока печется картошка, мы разговариваем. О чем можно говорить летней звездной ночью? О ракетах, о дальних мирах. Вон сколько их мерцает над головой! Не перечесть. Даже не верится, что есть ученые-астрономы, которые знают, как называется каждая звезда или планета.

Больше говорю я, Бамбула молчит. Ковыряет прутом в золе. Картофелины переворачивает, чтобы со всех сторон пропеклись.

Мы разламываем горячую картошку, посыпаем крупной солью и едим. Картошка горячая, рассыпчатая. Мы едим ее вместе с поджаренной кожурой! Вкусно!

А потом я начинаю мужской разговор. Ночь, костер как-то располагают к этому.

— Скажи, Олег, — спрашиваю я, — правильно меня крыли на собрании?

— За дело, — отвечает Олег.

Конечно, лучше было бы, если бы он сказал, что не за дело меня ругали. Но Бамбула говорит, что думает. У него характер такой.

— В воскресенье на базаре овощи продавал, — говорю. Мне захотелось обо всем рассказать. Освободиться от этих мыслей.

— С огорода?

— С дядей торговал… Он свои продавал, я — свои. У меня много денег.

Олег молча ест картошку. Корочка аппетитно хрустит на зубах.

— Денег побольше накоплю, — продолжаю я, — куплю чего-нибудь.

— Торгаш ты, — говорит Бамбула, глядя в огонь.

— Один я торгую, что ли?

— Я не торгую, — говорит Олег. — Никто в нашем классе не торгует. Только ты.

— Я же свое продаю — не краденое!

— Противно тебя слушать, — говорит Бамбула. — «Продаю», «покупаю»…

— Заткни уши, — советую я.

— Буржуй ты! — говорит Олег, выковыривая из золы картофелину.

— Кто?

— Буржуи раньше торговали и деньги прятали в эти… кубышки.

— Как картошиной засвечу… — замахиваюсь я.

— Полегче, — спокойно говорит Олег. — Буржуй.

Я вскакиваю на ноги. Я готов наброситься с кулаками на Бамбулу. Мне очень не нравится это слово «буржуй». Я не могу его переносить. «Ешь ананасы, рябчиков жуй, день твой последний приходит, буржуй!» Это мы в школе учили, и вот я «буржуй»! Я хватаю ватник, набрасываю на плечи. Я больше не могу смотреть на Бамбулу.

Мне хочется хлопнуть чем-нибудь по круглой стриженой голове. Какой я буржуй? Подумаешь, два огурца продал. И уже буржуй?!

Я напролом через кусты иду к дороге.

— Не в ту сторону ударился… — говорит Олег.

Я поворачиваюсь и иду в другую сторону.

После костра ничего не видно. С ходу налетаю на дерево. Кажется, шишку на лбу набил…

— Шею не сверни, — слышится из темноты голос Бамбулы.

— Можешь убираться с моей парты, — кричу я. — Дурак ты, Бамбула!

28. КУТЕРЬМА

Утром отец разбудил мать.

— Опять опоздаешь, — сказал он. — Серафима ушла.

Мать ничего не сказала. Встала, оделась и, не затопив печку, ушла. Сначала она крепко хлопнула дверью в горнице, потом в сенях. Что-то упало на пол и покатилось. Сердитая ушла мать на работу, даже завтраком нас не накормила.

Мы с отцом принялись хозяйничать. Он затопил печку. Я начистил картошки, принес воды. Через полчаса завтрак был на столе.

— Что-то ты рано из ночного вернулся? — спросил отец. — Комары одолели?

— Не комары…

— Подрался?

Я пощупал лоб. Там и правда вскочила увесистая шишка.

К утру злость на Бамбулу прошла. Пожалуй, я погорячился. Не надо было уходить. Не по-товарищески… Всю ночь Бамбула пас лошадей один.

— С кем, спрашиваю, подрался?

Я объяснил отцу, что шишки бывают не только от драк, а по другим причинам. Сверху, например, может что-нибудь упасть. Или жук-носорог с лету ударится в лоб — раз! — и шишка. Обязательно драться?

Отец выслушал меня и ничего не сказал. Я понимал: ему тоже несладко. Поросят надо везти из Полоцка. В купейном вагоне.

— Скорей бы вырасти, — сказал я. — Ушел бы тоже на поезд проводником.

Отец положил вилку на сторону, посмотрел на меня.

— Глупый ты, — сказал он. — Нашел героическую профессию… «Чаю не желаете?» Не мужское это дело — подносы носить.

— А-а… ты ведь…

— И я занимаюсь ненастоящим делом. Конечно, без проводника тоже нельзя. Проводник не последняя гайка на железной дороге. Только не по душе мне это дело! Сиди в купе и чаек попивай. А тут в деревне люди маются, рабочих рук не хватает. А я гляжу в окошко да чаи гоняю…

— Меня вчера Бамбула буржуем обозвал, — сказал я.

— Вот почему ты рано пришел.

— Я хотел ему по морде дать…

— Ну и что же?

— Не за что, — сказал я. — Я и есть буржуй…

Я рассказал отцу, как мы с дядей продавали лук, редиску, огурцы. Отец все больше мрачнел. Он смотрел в окно и постукивал черенком вилки по краю стола. Потом встал, прошелся по избе. Половицы заскрипели.

— Чего ты дяде надоедаешь? — сказал он. — У него свои дела, у тебя свои… Не лезь ты к нему, ради бога!

— На мотоцикле катает…

Отец остановился, сурово посмотрел мне в глаза:

— На базаре чтобы больше твоей ноги не было.

— В школу опаздываю, — сказал я.

— Обещаешь?

Я собрал портфель. На пороге остановился. Отец стоял у окна и смотрел на меня. Ждал.

— По мне, хоть ясным огнем сгори этот базар, — сказал я и отворил дверь.

У калитки столкнулся с дядей Матвеем. Бригадир был чисто побрит, в белой безрукавке. Большие руки загорели. Лицо и шея тоже черные. Настроение у дяди Матвея хорошее.

— Мать в поле? — спросил он.

— Чуть свет ушла.

— Хор-рошо-о… Отец дома?

— Собирается в поездку.

Бригадир нагнулся ко мне, положил тяжелую руку на плечо.

— Глаза у тебя невеселые… На улице такая благодать, а ты нос повесил. Не годится, друг!

— Обыкновенные глаза, — сказал я. — Выдумываете.

— На второй год хотят оставить?

— В школу пора, — сказал я.

— Пошутил я, — засмеялся дядя Матвей. — А глаза у тебя невеселые — это факт.

Он отворил калитку, пропустил меня и пошел в наш дом.

29. А МОЛЬ ДОБРО СЪЕЛА…

Нина Шарова никому не сказала, что я продавал на рынке огурцы и редиску. Ни вчера, ни сегодня. Но мне было не легче. Я сразу увидел, что часов на ее руке нет. И вправду сняла. Мне стало тревожно и тоскливо. Неужели мы теперь с Ниной никогда не будем разговаривать? Проклятые огурцы и «крысиные хвостики»! Знал бы я, что все так получится…

Я спокойно вздохнул, когда пришел Олег. Он не пересел на другую парту! Сел рядом. Бамбула не Грач. Вид у него такой же, как всегда. Будто он и не был в ночном.

— Волки тебя ночью не съели? — спросил я.

— Как видишь, — ответил Бамбула и, заглянув мне в лицо, спросил: — Дерево боднул?

Я кивнул. Олег на меня не сердился. Ровный человек Олег. И умный. Все понимает. А я, дурак, хотел ему в лоб запустить печеной картофелиной. Это он в шутку сказал, что я буржуй. Чтобы рассеять последние сомнения, я спросил:

— Это ты понарошку насчет буржуя?

— Буржуй ты, — сказал Олег, — не настоящий, конечно, а так — буржуенок.

Я тихонько ущипнул себя за кончик уха, чтобы не рассердиться. Мне не хотелось опять ссориться с Бамбулой. И потом, он сказал, что я не настоящий буржуй… А то бы он и не сел со мной за одну парту.

По-прежнему я хранил гордое молчание. Ни с кем не разговаривал, не участвовал в играх, спорах. Правда, был в классе один человек, который готов был со мной на всех переменках напролет разговаривать. Это Люда Парамонова. Уже несколько дней она без передышки меня перевоспитывала. Я даже стал прятаться от нее. Как прозвенит звонок, так пулей лечу на улицу. Ребята на спортплощадке упражняются, а я прячусь в саду.

После уроков я забежал на минутку к дяде. Я увидел его мотоцикл. Он стоял у ворот. Дядя сидел на березовом пне и сумрачно глядел на свои любимые фруктовые деревья. На каменный чай глядел. И думал, наверное, что мужик все-таки надул его. Иначе отчего лицо у Петра Севастьяновича такое хмурое?

Картуз, положив тупую морду на лапы, лежал около конуры. Картуз тоже был не в духе. От кого-то я слышал, что собакам передается настроение хозяина. В огороде, перегнувшись пополам, полола морковь тетя Матрена. Она подняла голову, посмотрела на меня, но ничего не сказала. И тетя Матрена не ясное солнышко. Не вовремя пришел я в этот дом. Все хмурые, рассерженные.

— А калитку за тебя Пушкин будет закрывать? — спросил дядя.

Я вернулся и закрыл калитку на засов.

— Зачем пожаловал?