Максим Кантор - Азарт

• Название: Азарт
• Автор: Максим Кантор
• Жанр: Русское современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-102176-4

Молодой андеграундный художник, после развала Советского Союза становится востребованным в Европе. Среди прочих предложений он получает и такое – пожить в Амстердаме на яхте в своеобразной творческой коммуне. Ничто не предвещало, что приглашение провести время на море в компании людей искусства приведет героя к размышлениям о глобальных вопросах, а роман, начинавшийся как остроумный рассказ о бытовых неудобствах, превратится в мощную в притчу о строительстве ковчега и о месте человека в этом мире.

---

Напротив братьев-торговцев рыбой сидели два рыбака, два усталых, замученных морским трудом человека. Немцы Клаус и Штефан были родом из Гамбурга, работали прежде на сейнере в Северном море.

Немецкие парни были худы и жилисты, их тяжелые руки выглядели как рабочие инструменты – единственные орудия труда, которые я заметил на «Азарте». Штефан брал предметы – вилку, скажем, или кружку – так ухватисто, что наблюдатель понимал: этот парень справится с такелажем и парусами. Клаус был пониже ростом, но пошире в плечах.

Штефан и Клаус выслушали предложения братьев-торговцев и итальянца – мастера контрактов – с недоумением.

– Постелить палубу надо, – сказал Штефан. – Вот и все. Сегодня поднимем на корабль доски. Ты, – он указал на лысого актера, – нам с Клаусом поможешь.

– Я? – Актер даже привстал, осмотрел свое массивное тело, непригодное для тяжелой работы. По сравнению с рыбаком из Гамбурга российский актер был огромен, но смотрелся он как-то неубедительно. Бывают такие рыхлые горы – не скалы, а песчаные осыпи. Актер подумал и сказал так:

– Я не могу поднимать тяжести.

– Хорошо, мы с Клаусом вдвоем сделаем, – спокойно согласился жилистый немец. Он не обиделся, не изменился в лице. Просто перестал смотреть в сторону актера.

– Хоть один человек что-то умеет, – прошептала жена. – Десять командиров собралось и ни одного рабочего.

– Нужны программа действий, флаг корабля и взаимовыручка, – сказал капитан Август.

– Деньги нужны, – сказал Микеле.

А Яков добавил устало:

– Нужно очень много денег.

– Флаг! Флаг! Нужен флаг! – это галдели Полина с Алиной.

– Есть идеи? – спросил Август. – Что нарисовать? Давайте нарисуем такой флаг, чтобы он воплощал общую мечту.

– Курицу на тарелке, – сказал оксфордский профессор Адриан. Он даже на стуле сидел так же покойно, как лежал в гамаке, – заваливался назад, клал ногу на ногу, качал ботинком. У него были желтые кожаные остроносые ботинки с маленькими дырочками по периметру, очень претенциозные. Позже я узнал, что этот фасон называется «оксфордский». – Пусть художник нам нарисует жареную курицу. Большую такую.

– Почему жареную курицу?

– Герб такой.

– Курица?

– Люблю жареную курицу. И все любят. Курица может сплотить коллектив.

– Орла надо изобразить, – сказал рыбак Штефан. Германский герб, как известно, изображает орла. Фантазия у Штефана была ограничена его происхождением.

– Нарисуем рыбу, – сказал Август. – Это христианский символ, и к тому же логика есть: рыба – море – корабль…

– Нарисуем золотую рыбку, – сказала Саша, и ее дочки, Алина и Полина, радостно загалдели:

– Золотая рыбка, исполни мои желания!

– Нет, мои!

– Нет, мои!

– Надо изобразить двуглавого орла, – мрачно сказал лысый актер с Таганки, озираясь в поисках припрятанных консервов. Те банки, что были на столе, опустели за минуту. – Одна голова смотрит на Запад, другая на Восток! Возродим Российскую империю!

– В Северном море?

– А почему нет? Наше море! – загадочно сказал актер.

– Нет, – сказала левая Присцилла, – за империю я голос не подам.

– Еще пожалеешь, – сказал актер. – Кто ты без империи? Ноль.

– Надо нарисовать… хм… – Куратор современного искусства прищурилась, глядя на нас сквозь дым самокрутки. – Надо изобразить нечто радикальное, новое, прорывное. Э-э-э… черный квадрат.

– А на черном квадрате нарисуем череп и кости, – заметил Адриан, качая ногой в оксфордском ботинке. – Это всегда ново и безусловно радикально.

– Давайте нарисуем жареную двуглавую золотую рыбку, – сказал Яков устало, – всем понравится: тут и рыба, и двухголовая, и золотая – и покушать можно.

– Конечно, две головы всегда лучше, – заметил тихий Янус. И я подумал, что не ослышался, его действительно звали Янус, этого человека с тихим голосом. – С двумя головами у золотой рыбки количество желаний удваивается.

Глаза команды заблестели.

И тут дверь распахнулась и в кают-компании появился новый (и последний, как выяснилось, если не считать музыканта Йохана, которой пока не подошел) член экипажа.

Глава шестая Поэт и капитан

Появился человек, которому предстояло сыграть особую роль в экспедиции – ибо каким еще словом определить наше путешествие в никуда, к Оракулу Божественной Бутылки, как не словом «экспедиция»?

Новый член экспедиции не вошел, а вплыл – я успел подумать: вот как выглядит корабль на плаву. Обширный живот протиснулся в узкую дверь кают-компании и поплыл, покачиваясь, по воздуху, огибая предметы, а следом за животом продвигался его хозяин – точно корабль шел под надутым парусом.

Представлять его не требовалось: все знали – это был сербский поэт Боян Цветкович; его знал даже я, хотя стихов не читаю и телевизор не смотрю.

В те годы знаменитости из освобожденной от социализма Восточной Европы были крайне популярны: режиссер из Польши, писатель из Чехии, актриса из Югославии, даже теннисист хорватский блистал. Югославия разваливалась, начиналась гражданская резня – но в свете общих благостных перемен эту войну как-то предпочитали не замечать; разве только таланты получили конкретную национальную прописку. Поэтическая звезда из Сербии светила и в Россию, и в Европу, от блеска ее лучей скрыться было трудно.

Увидев поэта Цветковича, я расстроился. Сегодня, когда все позади, я затрудняюсь объяснить свою реакцию. Обычная неприязнь славянских путешественников друг к другу? В Европе мы избегали соотечественников, чтобы не попасть под определение «славянские дикари». Нам нравилось думать, что мы обычные европейцы, ну, вот, например, как… разные прочие шведы. В те годы исход с Востока только начинался; славянские барышни пробовали себя на улице красных фонарей, а юноши вполглаза заглядывали на Запад и спешили обратно, спекулировать пестрой дрянью из супермаркетов. Пройдет двадцать лет, и эмигранты повалят толпой, а черствые города Европы оскалятся на неопрятных людей с вредными привычками – мол, не звали вас, нищебродов. А пока сами славяне сторонились славян, если встречали таковых на Западе: нельзя, чтобы европейцы заподозрили провинциальные пристрастия.

Вероятно, я от поэта Цветковича отшатнулся и поэтому. Раз любимец московских барышень здесь, мелькнуло в голове, значит, это мероприятие стало модной затеей – слетятся авантюристы из стран бывшего социалистического лагеря… бывшие комсомольцы, а ныне банкиры… О, бурные славянские застолья первых лет перестройки, ликер «Амаретто» и виски «Чивас Ригал»! Я ненавидел все это. И, как многие закомплексованные выходцы из СССР, славян в Европе сторонился.

Было и еще что-то, трудно выразимое, что отвращало меня от Бояна Цветковича.

Слова подходящего не подберу… было в поэте нечто чрезмерное. Напор? Нет, не напор… Энергия? Нет, не энергия… Была в поэте Цветковиче какая-то нахрапистость.

Думаю, что мой папа не впустил телевизор в дом из чувства самосохранения, чтобы не слышать стихов Бояна Цветковича – не фигурное же катание папу напугало? Когда мать робко спрашивала, не купить ли нам телевизор, отец с ужасом отмахивался и бледнел; подозреваю, что ему мерещился Боян Цветкович, читающий стихи про демократию или рекламирующий макаронные изделия.

Дело в том, что сербский гений Цветкович брался за любую работу и все делал одинаково ярко. Скажем, на плакатах в аэропорту щедрый живот Цветковича и его вздернутые усики (у поэта были закрученные на мушкетерский манер усики) рекламировали спагетти а-ля карбонара: поэт погружал в рот длинную макаронину, и надпись гласила: «Чувства безмерные, а спагетти длинные!» Ну чем мне не угодила реклама спагетти? Поделись я чувствами с женой, она бы наверняка сказала, что я завидую славе Цветковича.

Поэт Цветкович оглядел кают-компанию и заклокотал. Так он смеялся. Усики, закрученные на мушкетерский манер, дрожали, когда поэт клокотал. Поэт взрывался ребячливым клекотом, точно запускали мотор игрушечного петушка. Знаете, бывают такие игрушечные петушки, которых заводят маленьким ключиком, и тогда петушок начинает клокотать, дергаться и стучать клювом по столу.

– Присцилла, душка, когда ты мне отдашься? Хочешь свободы – приди ко мне! Зверя с двумя спинами и двумя головами поместим на флаг! А ты, – сказал Цветкович лысому актеру, – как вижу, консервы ищешь? Оголодал, родимый? Так вот же он, хлеб твой насущный.

Боян Цветкович раздул парус живота, и живот понес его по кают-компании. Поэт обогнул по окружности машинное отделение, подплыл к щелястой переборке – и указал на одну из дыр в обшивке. Актер кинулся проверять – и точно, за переборкой нашелся мешок Йохана с консервами. У Цветковича был особый дар находить еду везде.

– Дай сюда, – сказал Цветкович актеру. – Давай, давай! Нашедшему сокровища полагается выбрать первому.

Поэт придирчиво стал выискивать лучшее среди дешевых банок.