Франц Вертфоллен - Заурядные письма священника своей мертвой жене

• Название: Заурядные письма священника своей мертвой жене
• Автор: Франц Вертфоллен
• Жанр: Повести

Польша 1943-го года. Вы – католический священник, старающийся спасти приход и уберечь прихожан, затянувших вас в "сопротивление", "борьбу за свободу", "спасение мира". Скромный священник, еще более скромная церковь и вдруг в ней – офицер СС. Высокопоставленный – шофер, машина. Молодой. "Конец", – думаете вы, – "пытки, ужас, смерть". "Начало", – если бы могла, ответила бы вам та самая усопшая супруга, – "Удача и большое счастье". Но путь от тихо доживающего жизнь человечка с христианской моралью до счастья будет не прост и не близок. Увлекательного путешествия.

---

Я: У меня нет таких интенсивных… реакций на еду.

ОН: Ужас. У вас даже такого нет. На что вы вообще тогда интенсивно реагируете?

Я: Вы пришли меня оскорблять?

ОН: Вы напрашиваетесь на оскорбления. Я так понял, хозяин дома сегодня я. Хорошо. Сидите.

И вышел из зала.

В зале остался запах духов,

очень много в них было кедра.

Кухня! Боже!

Так и есть, он стоял на кухне и рассматривал трех повешенных.

Я всегда их путал, Кэт, но сейчас очень четко вспомнил, кто есть кто.

Ханс – в черной униформе танкиста с головой зеркалом, согбенный, руками-крюками, ногами-усиками.

Франц – в серой униформе с дырой посередине, через которую вместо внутренностей видны шестеренки, голова – механизм.

Фриц – в коричневой униформе с головой-табуреткой, руками-сапогами и пивным брюшком.

У всех на попе – свастика.

Гиля, чистая душа, посадил свастику на попу, потому что это место было у всех. Так он мне объяснил. А то у Франца груди нет – шестеренки одни, у Ханса не руки, а крюки, на бедра свастику не повесишь – мала, залепил на попу.

ОН: Это что?

Я: Глина.

ОН: Да? Вы уверены, что не изобутан? Может пропиленгликоль?

Я: Нет. Обожжённая глина.

ОН: Крашенная?

Я: Да.

ОН: Где ваш еврей, который лепит это? Где эта дворняга?

Я: Его забрали.

ОН: Куда?

Я: А куда вы забираете?

ОН: А зачем вы их на люстру повесили?

Я: Они ночью падали мне на лоб.

ОН: Мстили.

Я: Может быть.

ОН: А на пол поставить?

Я: Им холодно. По полу дует.

ОН: На мебель.

Я: Какую?

ОН: Зачем вы их держите?

Я: На память. Черненький Ханс, серенький Франц, коричневый Фриц.

ОН: Может, они у вас еще разговаривают?

Я: Тыж-тыж говорят. Бах-бах. Расстрелять.

ОН: Это кто – расстрелять?

Я: Не знаю. Франц.

ОН: Не, Франц – в печь.

Я: Вы откуда знаете?

ОН: А это я вам гарантирую, тот, что Франц – точно «в печь», не тыж-тыж и не расстрелять.

Я: Будь по-вашему.

ОН: У автора есть еще шедевры?

Я: Были, но не нацисты. Другие всякие монстрики. Автору двенадцать лет только, он лепит то, что ему страшно, чтоб понять и подружиться. Это я процитировал. Он с ними дружил, потому и заботился, чтоб не на пол. По полу – дует.

ОН: А любимчик у него кто?

Я: Все.

ОН: Так не бывает. Одного всегда любят больше.

Я: Тогда не знаю.

ОН: А у вас?

Я: На меня Фриц чаще всего падал.

ОН: Вот, я же вам говорил – гей вы, еще и по-японски гей. Чтоб с тентаклями.

Я: С чем?

ОН: Японцы с тентаклями любят. Картинки у них такие.

Я: Вам видней.

ОН: Ой, не надо. Мало того, что гей с тентаклями, еще и мазохист. Увесистый Фрицик: такой ночью упадет – боль одна. Стыдились бы вы, святой отец, таких вкусов. Садитесь, кофе с печеньками пить будем. А можно мне этого, в сером, срезать?

Взял скульптурку себе, шестеренки ощупывал.

ОН: Похожи мы?

Я: Знаете, странно, но да.

ОН: Вот, это значит скульптор из вашей дворняги талантливый. Номер его у вас есть?

Детина над кофеваркой стоял.

Вода булькала.

Кэт, как я тебя звал оттуда, с колченогого моего табурета. Почему сложно так всё – как правильно, как неправильно. Что значит номер? Зачем номер? Кого так выдам? Тоже мне, идиоты! Какой из меня шпион? Мата Хари в рясе, черт! Какой я на хрен-то Лоуренс Аравийский?

ОН: О чем думаете? Опять о пытках?

Я: Это вообще я слепил.

ОН: Расстрелять.

Детина голову поднял.

ОН: Шутка.

Опустил.

ОН: Хреновое у вас чувство юмора.

Я: У вас замечательное.

ОН: Третий пункт из инструкции по безопасности: не быть со мной карпом. Не зомбируйтесь. Мне ваши эмоции интересны, не poker face.

Наблюдает. Зрачки, бесстыжие, хохотом… развлекается.

ОН: Мы с вами на исповеди остановились.

Я: Вы не раскаиваетесь.

ОН: В прелюбодеянии – да. Но это ж только в прелюбодеянии.

Я: В чем раскаиваетесь?

ОН: В убийстве. Вот вы тупите похотливой головкой французского сыра, а я здесь на деле, чтоб посмотреть, можете ли вы мне быть полезны и могу ли я спасти вас. В церкви сказали – «помощь»…

Я: Она вам нужна?

ОН: Патер, нужно быть совершеннейшим из узколобых имбецилов, чтоб на этот вопрос ответить «нет». Эта вещь нужна всем, даже ветхо… особенно ветхозаветному.

Я: В чем?

ОН: «В чем» не бывает, помощь бывает просто… когда берется и внезапно хочется жить.

Я: А вам до сих пор не хочется?

ОН: Это циклично.

Я: Вы хотите покаяться мне в убийстве?

ОН: Нет. Я хочу… подумать вместе. Так что там, у вашего еврейчонка-то номер есть?

Я: Я не запомнил.

ОН: Плохо. По номеру хоть с того света вытащить можно.

Я: Зачем он вам?

ОН: Понравилось. С автором пообщаться хочу. Ой, грызуны! Ну, конспирируйтесь. А если б номер как адекватный человек сказали бы, возможно, парня сюда уже сегодня б и привезли. Интересно мне у него узнать, о чем это он с таким Францем беседовал.

Может, по номеру что-то еще вычислить можно. Точно можно. Нельзя ему номер. Может, наказать хочет. Мертвых как накажешь? А вдруг живой, на работах каких. Не надо ему номер, да и не помню точно.

ОН: Вот так из нерешительности и убивают.

Кэт, с этим человеком реальность плывет.

Ты не знаешь, во что ты веришь.

Нет, сказки всё. Играет, как кот с мышью.

ОН: Поздравляю, патер, вы идиот. Но дело ваше. Как свободное время будет, в убийстве еврейчонка покайтесь. А так марципаном бы накормили.

Я: И расстреляли!

ОН: Зачем, уважаемый, патроны переводить? Бензин тратить – его найти, сюда притащить. Такое только ради удовольствия делают. Приятно мне с автором познакомиться, интересно. Но вы с вашим восприятием меня, как этого монстрика, его убили уже. Так что покайтесь, свечу поставьте.

Я: Вы об этом убийстве, значит?

ОН: Оно не мое. Ваше. Не о нем. Один скандинавский режиссер, фамилию забыл, считает, что у всех человеческих взаимодействий есть ритм, подсознательно все следуют именно ему. Осознанно же – глухи. Как вы полагаете, как у нас с вами ритм? Это козел или свинья? Вот ваши польские свиньи, они даже пряники нормально вылепить не могут! Кстати, вы себя больше сейчас куда относите – к полякам или все же британцам?

Я: К богу.

ОН: А сколько лет вы бы мне дали?

Я: Я не знаю.

ОН: Совсем в тумане сидите. В тумане моя голова, в тумане синие очи, дракон выдыхает марь, дракон выдыхает морок. Не слышали? Это ж ирландское, из ранних версий Кухулина.

Это допрос.

Кэт кто знал бы, что допросы – это вот так. Ясно тогда, почему выдают. Марь одна, морок. Так обязательно что-то сболтнешь.

ОН: Я похож на человека с разбитым сердцем?

Я: Похож.

ОН: Чем?

Я: Не знаю.

Чашку поставил.

ОН: Вы решили, что вы на допросе?

Я: Нет.

ОН: И врете. Раз на допросе, так уж хоть врите естественней. Попробуйте еще раз. Пробуйте, я сказал.

Я: Нет.

ОН: Не верю.

Я: Ну и ладно.

ОН: Вот это лучше. Вы любите Диккенса?

Я: Да.

ОН: Тьфу, какой отвратительный вкус! Что в этой дряни вас соблазняет – социалка, слезодавильность или занудство?

Я: Всё.

ОН: Патер, будете со мной карпом – разозлите. Я предупреждал – я нервный, злюсь легко. Я пришел сюда с самыми лучшими намерениями, вы не хотите, чтоб я их поменял.

Я: Мне нравится Чарльз Диккенс.

ОН: Чем?

Я: Психологизмом.

ОН: У Диккенса?! У него сплошные размалеванные картонки «пожалей меня, пожалей!». Отвратительно невинные идиоты.

Я: Хорошо, что нравится вам?

ОН: Так сразу? Из последнего я был в восторге от Селина, понравился мне Кокто. А если об англоговорящих, первое, что на ум приходит – Уайльд. Ну, у вас вообще ирландцы талантливы. «О водоплавающих» ничего, но там формы много, сути нет. Думаю, со временем автор до чего-нибудь приличного созреет. Не напрягайтесь, откусите козлу-свинье голову и наслаждайтесь.

Прошелся по кухне.

ОН: Смотрите, как люди глухи. И еще требуют терпения с ними не терять. Я вам говорю, что у вас простой выбор: либо сидеть все время сурикатом в тумане, либо расслабиться и наслаждаться сахаром, жирами и беседой. Что должно сделать адекватное существо? Правильно, приступить к марципану. А что делают люди – сурикатят в тумане. Обижаются еще, когда им за подобное грызунство в зубы дают.

Я: К чему вы меня о красоте спрашивали?

ОН: Нравится вам моя внешность?

Я: Я нахожу ее выигрышной.

ОН: Если б у вас такая была?

Плечами пожал.

Что за вопросы?

ОН: Это ответ?

Я: Ну, была бы такая.

ОН: Нет, это много меняет в жизни человека. Вы знаете, что в Кембридже вывели – с красивыми людьми соглашаются… как вы думаете насколько чаще?

Я: Вдвое.

ОН: В семь раз чаще. Вне зависимости от того, согласен ли собеседник или нет с месседжем, он выразит одобрение. То есть, он может перевести тему, обойти сюжет, но психологически – улыбкой, жестами, глазами выразит одобрение. Вы знаете, кстати, что мы считываем эмоции собеседника по мышцам вокруг глаз. Поэтому все склонны искать или, наоборот, старательно избегать визуального контакта во время серьезных разговоров. Даже при приеме на работу на такие должности, как инженер или бухгалтер, предпочтение между равными кандидатами отдается тому, кто красивей. Подсознательно. Самое смешное, что осознанно вы будете объяснять ваш выбор чем угодно, кроме внешности. Вы скажете, я предпочел Икса, потому что он пунктуальнее. Когда вам докажут, что это не так, вы найдете иные оправдания выбору: вежливее, опрятнее, вдумчивее, внимательнее. Когда все возможные оправдания будут опровергнуты, испытуемые неизменно выдавали одну и ту же фразу – я просто больше ему доверяю. И все, абсолютно все отрицали, что выбрали Икса, потому что у того глаза красивее.