Вячеслав Репин - Антигония. Роман

• Название: Антигония. Роман
• Автор: Вячеслав Репин
• Жанр: Русское современное

«Антигония» ― это реалистичная современная фабула, основанная на автобиографичном опыте писателя. Роман вовлекает читателя в спираль переплетающихся судеб писателей-друзей, русского и американца, повествует о нашей эпохе, о писательстве, как о форме существования. Не является ли литература пародией на действительность, своего рода копией правды? Сам пишущий – не безответственный ли он выдумщик, паразитирующий на богатстве чужого жизненного опыта? Роман выдвигался на премию «Большая книга».

---

Жизненные запросы всего рода людского можно, видимо, разбить на две равноценные категории: одни стремятся жить вширь, как вьющиеся растения стараются проникнуть во все щели, пытаются занять максимум пространства и оприходовать его на свой лад; другие умеют довольствоваться малым, с тем же успехом они способны развиваться внутри заданного объема, порой совсем небольшого. Два разных образа жизни, только и всего. Что удивительно: обе эти категории, столь разнящиеся, не всегда отличает разное мировоззрение…

Мы ехали в Западный Берлин. Дело было незадолго до падения Берлинской стены. Покрывая километры автострады, мы находились уже где-то под Кельном, когда дискуссия, разгоревшаяся на пустом месте, начала перерастать в ссору.

Наведавшись во Францию в очередной раз, Хэддлу нужно было съездить в Берлин по аккредитации всё той же «Вашингтон пост», чтобы написать что-то разгромное, как он грозился, на тему нового «окна в Европу», которое сами же русские якобы и собирались скоро прорубить в этой стене, пока весь мир, давно и насквозь пропитанный чуждой ему «диалектикой», продолжает по старинке вынашивать веру в «борьбу противоположностей». Воспользовавшись случаем прокатиться в Берлин, я навязался ему в сопровождающие: хотелось взглянуть на эту цитадель новейшей истории Европы, некогда в детстве мне довелось увидеть только восточную часть этого города… Заодно был повод проветриться, отдохнуть от Парижа; после передышки в этот город всегда приятно возвращаться. Обузой в чистом виде я быть не хотел и предложил внести хоть какую-то лепту: поехать на моем «вольво», которым я только что обзавелся, купив машину у знакомых. Трижды подержанная, она была в идеальном состоянии и могла выдержать любое путешествие. А для того, чтобы проникнуться духом страны, нет, как известно, лучшего способа, чем пересечь ее на машине.

– Странно, но мы всегда упускаем из виду главное… Что настоящая декорация, на фоне которой разыгрывается абсолютно все, ― это пространство. В прямом смысле слова… Вот эти поля, леса, поднебесная хлябь… ― Хэддл показал на пасмурный пейзаж, плывший вдоль дороги. ― И если мы способны ощутить в себе это пространство, с его погодой, природой, с реальным временем, то пространство есть и внутри нас. Это самое главное. Этим задан весь объем. И за что бы ты уже ни брался…

– Насчет пространства согласен. Но проповедь по поводу сырого мяса, с кровью… Нет, тут мы с тобой расходимся. Биография ― эрзац. В личном, в разглагольствованиях о себе есть что-то от нестиранного белья. Что может быть ужаснее, чем рассусоливания самоуверенного писаки про свою жизнь, сладкое свое прошлое?..

Хэддл, ноль внимания, что-то высматривал в отражателе. Мы попали в хвост колонны машин, потеряли разбег и тащились под гору. От нетерпения я вдруг начал ему объяснять, что если копнуть, жизни большинства людей одинаковы. На каждого смертного, если уж захочется изложить всю его подноготную, будет достаточно всего пары страниц. В этом смысле клише и стереотипы неизбежны. От этой аксиомы и нужно, мол, отталкиваться. Обвинять Хэддла, моего обвинителя, в потребительстве, которое ему нравилось поносить на словах, мне не хотелось… Честолюбие, которым страдает весь пишущий люд, парадоксальным образом работает на успех дела, ― объяснял я в пустоту. ― На нем все и выезжают. Ведь окажись любой из нас барахтающимся в этой стихии просто так, без сверхстимула ― будь это честолюбие или просто желание выжить любой ценой ― никому и никогда не удалось бы догрести до ближайшего берега. Дело ведь, в конце концов, неблагодарное. Спасать свою шкуру. Переводить бумагу, чернила и картриджи. Гробить здоровье каторжной сидячей работой. Контуры реального мира годами переводя на бумагу через темную и давно затрепанную копирку воображения… Я не находил других слов.

– Иногда мне кажется, что мы с тобой живем по разные стороны от стены,.. ― вынес мне приговор Хэддл. ― Говорим вроде на одном языке. Но всегда о разном.

– Какой стены? Берлинской?

Мимо нас полз всё более серый германский Landschaft. Мы будто впитывали в себя его мрачность. Выцветшие, ко всему безразличные поля с клубами передвигающейся над ними моросью. Повсюду индустриальные задворки, тусклые, загазованные, но облепленные рекламой, что придавало им какую-то особую убогость. Обращали на себя внимание и провинциальные физиономии немцев, дремотными немигающими глазами взирающие на нас из-за стекол машин, плывущих в одном с нами направлении. Мой парижский номер, помеченный на конце цифрой 75, чем-то всех не устраивал.

– Прежде чем выворачивать внутренности наизнанку, нужно уметь обращаться со словом. Это единственное, на чем я настаиваю, ― сказал я. ― Слово ― такой же инструмент, как и любой другой. Взяв в руки электропилу… ну, предположим… ты ведь не побежишь, не глядя, пилить самое высокое дерево. Ты попытаешься прежде разобраться, как она работает, научишься держать ее в руках. Иначе и без ног и без головы можно остаться… Не самокопание, Джон, а способность к созерцанию… ― вот где зарыта собака.

– Странно. Как только в тебе просыпается русский, ты превращаешься в чистоплюя, ― ответил он. ― Каждый раз одна и та же история… Очухался? Ну наконец-то!.. Разочарованным себя почувствовал? И хочешь, чтобы всем было тошно с тобой за компанию? Пожил, притерся, и вот те раз ― понял, что нет тут ничего, кроме витрин… Горы жратвы? Возможность ездить куда глаза глядят? А что толку, когда сбежать по-настоящему просто некуда?.. Тут ты прав. Тут конец всему, перепутье всех дорог. Приехали!.. В этом вся проблема. А остальное… Да везде одно и то же! На западе, на востоке, на севере, на юге. Повсюду полно дураков, умных, семейных и одиноких, бедных, богатых, счастливых и тех, кому хочется прыгнуть в окно, наглотаться чего-нибудь…

– Ты валишь всё в одну кучу, Джон… Причем здесь витрины? Причем здесь бедные и богатые? ― без энтузиазма перечил я. ― На свете полным-полно людей… да их миллионы!.. которым начхать на твою ненасытную жажду жизни. Начхать на твой оптимизм! К изобилию, к хорошему корму даже дойную корову легко приучить. Достаточно отогнать ее на новое пастбище… Комбикорма какого-нибудь нового подсыпать… С чего ты взял, что я разочарован? Да с чем, собственно говоря?

– На твоем месте, чем дурью маяться, чем высасывать из пальца новое житие Протопопа Аввакума, я бы не самокопанием занимался, не созерцанием, а то ты как Диоген в бочке… ― Хэддлу явно хотелось наградить меня оплеухой. ― Я бы постарался жить и писать в полную силу. Ведь у тебя есть главное. В тебе есть… арматура. Но она ― не все. Нужен еще и бетон. Солидный, как можно более разнообразный стройматериал. Форма не должна быть однообразной. В ней всегда должно быть что-то неожиданное. Она должна удивлять… Даже не знаю, как это объяснять… Ведь это немыслимо ― поносить людей за то, что им нравится легкая жизнь. За то, что они любят потеть по субботам в дискотеках… Не будь этого, они бы взвыли от отчаяния. Жизнь показалась бы им несносной. И всем бы ее испортили…

– На одной форме далеко не уедешь, ― ввернул я. ― Неужели с этого ты и завелся?.. А тем более если писать по-русски. После всего, что там произошло, заниматься формальным экспериментированием там невозможно. Только тебе этого не понять. Там столько содержания, что ста лет не хватит, чтобы разгрести наваленное. И почему ты вообще решил, что утонченность в форме? С чего ты взял?.. Содержание ― вечно. Оно не меняется. Меняются обстоятельства. Комбинаций в мире неисчислимое множество. Но составные элементы те же. Ненависть, любовь, грязь, чистота, зло, добро…

– Содержание или как бы ты это ни называл ― это тупик. Миром правят не идеи… Нет более идиотского заблуждения. Идеи нужны болтунам. Тем, кто своими руками ничего делать не умеет. Не может без них прокормиться…

– Ты не понимаешь… Тебе уши заложило, Джон.

– А тут нечего понимать… Честное слово, не думал, что мы докатимся до подобной болтовни, ― помолчав, добавил он. ― Я был уверен, что со временем у тебя что-то образуется. Доконали тебя… Вот что я констатирую.

– Кто, если не секрет?

– Этот мир. В который ты плюхнулся с разбегу… Но тут либо все, либо ничего. Так он устроен, этот мир… Стоит один раз вломиться не ту в дверь, и пиши пропало, не знаешь, где вход, где выход. Чего-то ждешь, живешь на износ, а время идет. Один живешь?.. Могу побиться об заклад.

– Не надо ни обо что биться, ради бога…

– Я прав?

– Один, ― подтвердил я. ― Причем здесь мое одиночество?

– А потом жалуешься! Да от такой жизни на ушах можно заходить! Тебе просто нравится разгуливать по Парижу в шкуре вечного изгнанника…

Стараясь переключиться на что-нибудь другое, я думал о нашем маршруте, о Германии, о Берлине, до которого оставалось полдня езды, если не целый день, с учетом задержки на границе при въезде на транзитную автостраду, по которой всё еще нужно было пересекать, не превышая восьмидесяти на спидометре, всю Восточную Германию, до самого въезда в западный сектор.