Джон Кольер - Сборник новелл ""

• Название: Сборник новелл ""
• Автор: Джон Кольер
• Жанр: Классическая проза

---

Сиделка поспешно явилась на его зов.

– Сладушка моя, – удивилась она, – а куда же девался твой паршивец племянник?

– Пошел прогуляться тут поблизости, – проквакал наш герой. – И кстати, миленькая, не такой уж он паршивец. Нет, я этого юношу недооценил, и пошли-ка ты за стряпчим. Хочу воздать ему должное в завещании.

– Что с тобой, папуленька? – воскликнула сиделка. – С чего это ты так к нему переменился?

– Я переменился? – обеспокоился племянник. – Нет, деточка, ничуть я не переменился, только вот чувствую, что конец мой близок. А в остальном я тот же самый.

В подтверждение он ее дружески приласкал на дядин манер. Она радостно взвизгнула и, хихикая, отправилась исполнять поручение.

А племянник полеживал себе, ожидаючи стряпчего.

«Продиктую новое завещание, – думал он, – подпишу его каракулями на глазах у стряпчего своей дрожащей стариковской рукой. Потом попрошу всех удалиться-дремота, мол, одолевает, – уложу на постель моего бедного дядю, переоденусь в свое, вставлю зубы, выпрыгну из окна и подойду к двери, будто бы нагулялся. Какие реки слез я пролью, когда мы обнаружим, что несчастный старец отошел в лучший мир!»Довольно скоро на крыльце послышались тяжелые шаги, и дюжий мужичина с объемистым черным портфелем ввалился в спальню.

– А, вот и вы, очень рад, – сказал наш герой. – Я хочу немедля составить новое завещание. Все наследует мой племянник.

– Друг ты мой дорогой, – отозвался новоприбывший, – да тебе, видать, болезнь в голову бросилась. Скажи кому, что мой старый приятель принял меня за стряпчего, а? Нет, давай-ка я тебя осмотрю.

Он откинул простыню и стал тыкать племянника жестким, мозолистым пальцем. Племянник слишком поздно понял, что это не стряпчий, а коновал на двуколке собственной персоной, и испустил тяжкий стон.

– Ну вот то-то и есть, – сказал доктор. – Чего-то такое где-то у нас не так. Надо тебя тут же оперировать, чтобы вернуть рассудок.

При этом он перевернул племянника и вытащил из черного портфеля чудовищный шприц.

– По счастью, – сказал он, – у меня всегда все наготове.

Герой наш хотел было протестовать, но не находил нужных слов опасаясь вдобавок, что под кроватью обнаружится дядя и это будет свидетельствовать не в его пользу. Доктор мигом вкатил ему ниже пояса добрую пинту ледяной жидкости, и середина его туловища оцепенела, а прочие способности утратились: он мог только вращать глазами, что и проделывал изо всех сил.

– Я всего лишь старый, грубый, неотесанный коновал на двуколке, – заметил доктор, – но и я не отстаю от жизни. Душевная болезнь – она заболевание нутряное. Ну-ка, сиделка, вынимай мои инструменты, давай разберемся, в чем там дело.

И беднягу племянника на его собственных глазах, которыми он беспрерывно вращал, вмиг распластали. Доктор потрошил его, точно кожаный саквояж, бегло комментируя свои действия.

– Вот возьми, – говорил он сиделке, – положи это в раковину умывальника. А это на стул. Смотри не перепутай, а то потом черта с два поймешь, куда что девать. Жаль, племянник не возвращается: этичней было бы заручиться перед операцией согласием родственника. Совсем неплохая поджелудочная, учитывая возраст пациента. Положи ее на комод. А эти повесь на спинку кровати. Ну-ка поднеси свечку поближе, – продолжал он. – Что-то я никак не могу понять, отчего он свихнулся. Да ты не капай, не капай туда стеарином, гигиену нарушаешь. А он, конечно, свихнулся, чего бы ему иначе вздумалось завещать деньги этому прохвосту племяннику. Правильно ты сделала, душечка, что оповестила меня и не стала зря тревожить стряпчего. Когда все это кончится, надо нам с тобой будет куда-нибудь съездить поразвлечься.

Тут он ущипнул сиделку примерно за то же место, что и дядюшка с племянником. Такой фамильярный жест не только шокировал, но и крайне расстроил нашего героя, подточив сопротивляемость его организма. «Фу, как непрофессионально, – подумал он, – и хуже того, отдает постыдным сговором».

При этой мысли он напоследок повращал глазами и разом приказал долго жить.

– Батюшки, – сказал доктор, – похоже, что мой пациент тю-тю. Иногда я прямо-таки завидую городским докторам-какие у них операционные залы! Ну, да зато их автобиографии обычно расходятся еле-еле, а для своего старинного друга я как-никак сделал все, что мог, недаром он меня упомянул в завещании. Останься он жив, он бы, чего доброго, его переиначил. Вот какая поразительная игра судьбы! Ты подавай мне, душечка, все эти внутренние органы, а я их наскоро рассую по местам – ведь, – того и гляди, вернется племянник и будет очень сердиться, что они разбросаны по комнате.

ТВОРЧЕСКОЕ СОДРУЖЕСТВО

Жил на свете мужчина по имени Амброз, который гордился своим превосходным профилем и превосходным вкусом. Предполагалось, что его жена должна ежечасно воздавать тому и другому. Медовая блондинка с широким ртом и колдовским взглядом, прекрасней, чем чаша клубники со сливками, она была, однако, слишком простодушна, чтобы выступать в ином амплуа, кроме обожательницы; на этой роли он ее и держал. Тем не менее ему удалось научить ее заказывать шерри и высокомерно отвергать коктейли; порой он, правда, подозревал, что она втайне вздыхает по бокалу «Манхэттена». {Коктейль из виски, вермута, льда и содовой с лимоном.}

У них был домик на Лонг-Айленде и еще один на юге Франции. Как-то раз он разбирал почту.

– Все прекрасно, – заявил он. – Через месяц отправляемся в Прованс. Поглядим на наш миленький домик, на нашу террасу и сад – все в превосходном вкусе, потому что создано по моему проекту. Я сниму тебя нашей кинокамерой, а ты, – сказал он, – ты снимешь меня.

– Хорошо, дорогой, – согласилась она.

– Ах, если бы, – продолжал он, – у нас была парочка идеальных детишек, точное подобие их отца. Мы бы сняли, как они бегут мне навстречу. Мы могли бы снимать их здесь, на Лонг-Айленде, и показывать нашим знакомым в Провансе; или в Провансе и показывать нашим здешним друзьям. Не понимаю, почему ты не завела пары идеальных детишек. Ты же знаешь, как я их хочу.

– Я ведь отказалась от коктейлей, потому что ты так хотел, – сказала она, – и теперь пью шерри. В изнеможении он тронул лоб изящной рукой.

– Я говорю про идеальных детишек, – простонал он, – а ты в ответ несешь чушь про какие-то идиотские коктейли. Оставь меня. Ты действуешь мне на нервы. Я один разберу почту.

Она послушно ушла, но вскоре поспешила обратно, услыхав его горестный вопль.

– Дорогой мой, что тебя так огорчило? – заволновалась она. – Расскажи, расскажи, что случилось?

– Прочти, – ответил он, протягивая ей письмо. – Не трости мне про коктейли. Прочти.

– Что такое?! – воскликнула она. – Ты разорен!

– Я хотел удвоить капитал, – объяснил он. – Подумал, как будет славно. А все потому, что я мечтатель и художественная натура. Избавь меня от упреков.

– У тебя осталась я, а у меня ты, – заявила она, позволив одной-единственной большой слезе скатиться по щеке, как то нередко бывает с женщинами, когда они прибегают для утешения к этому последнему доводу.

– Вот именно, – произнес он, – и мы сможем снимать друг друга в очереди за бесплатной похлебкой, а потом показывать это знакомым. Ты-то, если хочешь, можешь сниматься, но у меня своя гордость.

– А у меня свои бриллианты, – сказала она. – Мы сумеем на них прожить, пока ты будешь писать свою книгу, о которой вечно мне говоришь.

– Вечно говорю? – возразил он. – Я что-то плохо тебя понимаю. А впрочем, великое множество кретинов пишут книги, и те расходятся в сотнях тысяч экземпляров. Сколько, интересно, можно выручить за полмиллиона? Отнеси ко мне в кабинет пачку самой лучшей бумаги и предупреди всех, что меня нельзя беспокоить. Ах, будь у нас парочка идеальных детишек, ты бы могла проследить, чтобы они не мешали мне работать. Объяснила бы им, чем занят их папочка.

Вскоре он водворился у себя в кабинете, что произвело на всех знакомых должное впечатление. Время от времени он выходил к гостям и бродил среди них с отрешенным и утонченным видом. Единственная незадача заключалась в том, что отрешенность не оставляла его и тогда, когда он возвращался за письменный стол, так что ни единой строчки не появилось даже на самом верхнем листе из пачки самой лучшей бумаги: его перо выводило одни лишь профили. «У меня, очевидно, слишком художественная натура, – подумал он. – Я не питаю склонности к грубому сырью жизни, из которого творятся сюжеты. Я – воплощенный стиль. Книги не будет, мы станем нищими, и Дафна перестанет меня обожать. Нужно выйти в широкий мир и увидеть настоящую жизнь. Может, и сюжет подвернется».

Он вышел в широкий мир – стал посещать артистические кабачки Гринич-Виллидж{Район Нью-Йорка, облюбованный хиппи, студентами и художественной интеллигенцией.}, где увидел сплошь писателей, но очень мало настоящей жизни, не говоря уже о сюжетах – среди этой банды он не нашел ни единого.