Эмманюэль Пиротт - De Profundis

• Название: De Profundis
• Автор: Эмманюэль Пиротт
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-699-96013-2

Бельгия, наше время. На Европу обрушился свирепый вирус лихорадки Эбола, вакцины нет, лекарства не помогают, больницы переполнены.

Роксанна привыкла жить незаконным промыслом, и теперь источник ее существования – лекарства, которые она продает тем, кто готов отдать любые деньги, лишь бы спастись.

Она не боится смерти и бравирует этим, словно саму себя проверяет на стойкость и хладнокровие. Но однажды такая бесшабашная жизнь заканчивается – бывший муж Роксанны умер, и пришла ее очередь заботиться об их общей дочери Стелле.

У Роксанны начинается новая жизнь, в которой найдется место не только трагическим событиям, но и любви, которая спасет и ее, и ее дочь.

---

Эти ряженые считали себя последними хранителями великой цивилизации Запада, хотя давно забыли, что такое книга. Многие из них были мелкими буржуа, тупыми и ограниченными, которые долго голосовали за крайне правых, когда еще можно было голосовать; но еще больше среди них околачивалось бывших хиппи, которых экономическая катастрофа заставила засунуть подальше принципы «общего житья», равно как и неотделимые от них перуанские пончо fairtrade, гончарный круг и суп из экологически чистой чечевицы. Лишенные идеалов, разочарованные и озлобленные, они обратились к религии в ее самой экстремистской христианской версии. Правда, они пытались разбавить свое движение былыми мечтами: продолжали питаться пророщенным зерном, которое выращивали сами, терзали гитары и порой меняли образ Распятого на изображение дневного светила; реже на толстую женщину без лица, некую богиню-мать – порождение их дурацкого эклектизма.

Хоровод остановился; люди в черном замерли. В жаровнях зажгли огни. Голый человек задрожал. Один из закутанных, с длинным, как у Индианы Джонса, кнутом, принялся стегать нагое тело; бедняга завалился вперед, оцарапав подбородок о синие камни[3]. Эту средневековую кару он нес за грех сладострастия, так потрудились указать на табличке, висевшей на шее несчастного. Законы «Всадников Апокалипсиса», как помпезно называла себя эта секта, запрещали блуд без цели продолжения рода; но можно было также запросто получить кнута за слишком короткую юбку или крашеные ногти. А зачастую Всадники проявляли излишний пыл, хватая простого прохожего, чье лицо им не нравилось. Это была мелкая сошка, низший класс секты.

Но иные из этих чокнутых и впрямь выглядели внушительно. Их можно было увидеть только с наступлением темноты, верхом на больших вороных лошадях, в таких же черных плащах, с мечом на боку, готовых к охоте на ночных грешников. Иногда вдвоем, но чаще в одиночку они скакали по улицам резвой рысью, окутанные паром, поднимавшимся от их крепких коней; они возникали из темных проулков под стук копыт, точно черные рыцари во «Властелине колец». Они называли себя Хранителями печатей, и ходила молва, что их всего четырнадцать, по двое на каждую из семи печатей Апокалипсиса.

Случалось, что глава секты, согбенный старец, прятавший лицо под капюшоном, выступал по телевизору или во Всемирной паутине, предсказывая будущее голосом призрака. Канонический возраст этого жутковатого существа можно было угадать по пальцам, выступающим из-под рукава одеяния, выглядевшим мертвыми, как руки освежеванного. Роксанна слышала, как он призывал молодых вливаться в ряды Всадников для последней битвы и вскрытия печатей. Несмотря на полный бред, изрыгаемый невидимым взглядам старым ртом, по спине пробегал холодок, и было понятно, как заманчива секта для молодежи без будущего. Говорили, что старик умер много лет назад, а на экранах появлялись лишь голограммы. Это было не исключено, потому что давно уже никто не был уверен, что картинки в СМИ отражают какую-никакую подлинную реальность.

Борьба не на жизнь, а на смерть завязалась между Всадниками и Братьями-мусульманами, борьба, перевес в которой был пока на стороне первых. Приходилось признать, что фанатиков христианской веры окружала аура, куда более «гламурная», чем радикальных исламистов. Костюм мумии, опутанной патронташами, терял свою привлекательность даже у мусульман, которые все в больших количествах вступали в секту Всадников. Молодое поколение манила атмосфера «плаща и шпаги»: воин-монах, несущий истинную веру, наследник тамплиеров, всадник… И потом, этот старый таинственный главарь, строящий из себя императора галактики, короче, все, что могло предложить прошлое Запада в плане карнавалов, приключений и старозаветного ханжества. То был чистый фантазм, эстетика christiano-starwars[4], вскормленная десятилетиями виртуальных игр ad hoc[5].

Очевидно, по этой причине Братья серьезно пересмотрели свой гардероб; они покопались в истории Османской империи, и результат был не лишен шика: по улицам дефилировали отряды, вооруженные саблями, разодетые, как янычары Сулеймана Великолепного. Все это было бы неплохим развлечением, не убивай и не пытай эти люди направо и налево.

Новый удар кнута обрушился на спину бедняги. Тот вскрикнул как-то странно, это был стон удовольствия и боли одновременно. Роксанна почувствовала, как подкатили к горлу франкфуртские сосиски. С нее было довольно. Она отделилась от стены, из-за которой наблюдала за сценой, оставаясь незамеченной, и отправилась в дом двадцать три по улице От, где располагалась ее убогая квартирка.

Роксанна закурила и наполнила себе ванну. Было от силы три часа, на дворе стоял август, но уже стемнело, как зимой. Загрязнение воздуха достигло такой степени, что летнего неба больше не существовало. Когда солнце решалось все же показаться, оно было бледным и не сияло, словно устало светить на этот разлагающийся кусочек мира. Роксанна разделась и была готова погрузиться в горячую воду, но тут зазвонил ее телефон. На экране высветилось «Мехди». Он долго кашлял, как туберкулезник, потом спросил: «Ну как оно там было с божьими психами?» Роксанна описала ему маскарад и успокоила, пообещав, что никуда больше сегодня не выйдет. Они простились, и Роксанна окунулась в ванну.

Пора было уже закончиться этому цирку. Она подумала о своей матери, сестре, зяте и всей их детворе, которые бежали в прошлом году в Канаду. Гаэтан, муж ее сестры, разбогатевший на недвижимости, очень вовремя купил шестьдесят гектаров земли с двумя домишками посередине. Роксанне предложили поехать с ними, что ее удивило, но она отказалась присоединиться к маленькому отряду. Родные всегда считали ее опасной и неприспособленной невротичкой. Вряд ли теперь они могли изменить свое мнение. И потом, что за идея выбрать Канаду? Судя по доходившим до нее вестям, там жили не лучше. Они бросили вызов «бескрайним диким просторам» и оказались в чистом поле без электричества и воды. Она представляла, как ее сестра Коринна, такая кокетливая, утонченная, элегантная, хрупкая, нудная, выходит из бревенчатой хижины с ведром, идет, проваливаясь в снег по колено, к колодцу, разбивает лед своими тощими ручками… По крайней мере она была соответственно экипирована: Коринна могла бы обуть всю инуитскую деревню в свою коллекцию сапожек угги; они были у нее всех цветов: рыжие, черные, коричневые, бежевые с золотыми блестками, бежевые с серебряными блестками, серые с отливом, серые матовые, высокие и низкие, с роговыми пуговками и без. И потом, вся гамма мехов – норка, выдра, волк, бобер, барашек, целый отвратительный бестиарий, обретший наконец смысл в этом арктическом холоде и державший в тепле ее намеренно чересчур худое тело.

Мейлы, которые посылала Роксанне мать, так и сочились сожалением сквозь литанию о «необычайных причинных красотах», о возвращении к истокам благодаря этим красотам, открытии своего «я» и исконных ценностях, рожденных этими причинными красотами. Мать, очевидно, хотела сказать «первозданными» или «первобытными»; французский язык никогда не был ее сильной стороной. Роксанна задавалась вопросом, кто занимается воспитанием трех ее племянников. Коринна и Гаэтан вряд ли могли научить чему-то интересному. Малышам лучше было бы учиться охоте и рыбной ловле у старого индейца.

Роксанна окунулась с головой и на миг подумала, что можно было бы принять побольше ксинона и спокойно ждать, чтобы смерть сделала свое дело. Но у нее никогда не хватило бы духу; она давно это знала. Бессмысленно ей лелеять перспективу самоубийства по всей форме, действенного и осознанного, не оставляющего никаких сомнений в намерениях. Это не для нее. Самоубийство не для трусишек. Это смело, это классно… Она же, Роксанна, будет продолжать о нем помышлять, бросая томные взгляды на коробки с лекарствами на столике в ванной и думая с болезненным – но о, каким сладким! – колотьем в желудке о револьвере Мехди, к которому она запрещала себе прикасаться, отлично зная при этом, что у нее нет никаких шансов пустить себе пулю в лоб. Она мечтала, грустила, жалела себя, ни капельки собой не любуясь; она была жертвой своих слабостей, обреченной всю жизнь прощать себя, подобно героям бельгийских франкоязычных фильмов, которые показывали до кризиса, юношам и девушкам, ставшим жертвами судьбы, общества или предшествующих потерянных поколений, своего патрона, плохой организации дорожной сети, загрязнения воздуха в предместье Льежа и поди знай, чего еще. Героям, которые несли, как трофеи, свою ничтожность и неприспособленность к жизни.

Лучшее, до чего додумалась Роксанна, заигрывая со смертью, – не надевать, выходя из дома, маску и перчатки. Она хлопала расшатанной дверью и расхаживала по улицам отвязной походочкой: мол, меня ничем не проймешь. Поведение смешное и патетичное, где-то инфантильное, но оно впечатляло, окружая Роксанну ореолом таинственной отваги. Все попадались на эту удочку, вплоть до ее самых крутых клиентов. Она ненавидела себя за этот имидж, но еще больше за удовольствие, которое доставляли ей лица людей, становившиеся завороженными, испуганно-почтительными в ее присутствии. Только Мехди видел ее насквозь. И по этой причине он был единственным человеком, которого Роксанна уважала.