К. Феофанов - Совместить несовместимое. Роман

• Название: Совместить несовместимое. Роман
• Автор: К. Феофанов
• Жанр: Русское современное

Роман «Совместить несовместимое» исследует жизнь, духовный мир, переживания и мировоззрение главного героя. Личная судьба переплетается с социально-политическими событиями в Западной Европе и России, затрагивающими острые социальные и нравственные темы. Неравнодушный, мыслящий и образованный герой, как никто другой, может выполнить свою миссию – пропустив через разум и сердце особенности различных мировоззрений и образов жизни, совместить их в понимании и единстве, взяв лучшее от каждого из них.

---

Мало кому известно, что в подобных имперских образованиях управляемость возможна только путём сверхжёсткого принуждения, подобного сталинскому и основанного на всеобщем страхе, на исходящих от государства, смертельных угрозах для жизни и свободы граждан. Временная относительная эффективность управления, вызванная патриотической сплочённостью всего советского народа перед внешней угрозой в период Второй мировой войны с неизбежностью постепенно сходит на нет, как только сверхжёсткое военно-силовое принуждение, страх и железная дисциплина уступают место «оттепелям» и «застоям».

***

Несколько отцовских друзей интересовались русской культурой и языком, и вполне прилично говорили по-русски. Один из них, дядя Рольф, был профессором филологии гамбургского университета, и конечно, писателем. Он рассказывал о немецких философах и писателях из далёкого прошлого, как о своих знакомых. Будто только что беседовал с ними в ближайшем пивном погребке-келлере, увешанном старыми таинственными гобеленами. Они жили в его мире и сегодня – великие и бессмертные классики немецкой литературы. Дядя Рольф неоднократно разговаривал с ними, и думаю, не раз обращался за советом. Он представлялся мне ходящим и говорящим книжным шкафом, где на нижних полках была рыцарская лирика XII – XIII века. Довольно высоко были веймарские классики и йенские романтики. Ещё выше – Ницше и Хеббель, Майер и Келлер. А наверху стеллажи ломились обилием и многообразием направлений, философий, авторов и произведений. Всё-таки конец XIX – начало XX века, а потом и весь XX век были временем бурного литературного развития, подарив миру отнюдь не десятки, а сотни замечательных немецких прозаиков, драматургов и поэтов.

Другой друг отца, дядя Бёнке (я почему-то называл его именно так, по фамилии), был, как я шутил, «физиком низких температур». Изучал сверхтекучесть и сверхпроводимость, что не мешало ему сносно изъясняться по-русски, так как прежде он несколько раз выступал с лекциями в Ленинградском университете. Какое-то научное и культурное взаимодействие ФРГ и СССР всё-таки имело место даже в эпоху «железного занавеса». Конечно, сложнее всего приходилось социально-гуманитарным дисциплинам. Интересно, что будучи физиком, дядя Бёнке любил поэзию, и особенно, романтиков первой половины XIX века – Рюккерта, фон Платтена и Уланда. Он цитировал их целыми стихотворениями наизусть. Увлёкшись, вслед за физиком дядей Бёнке, поэзией этих авторов, я перечитал всё, что было доступно из их творчества, и сделал несколько переводов на русский язык. Согласитесь, в немецком романтизме было что-то бесконечно выразительное и красивое:

Сердце старое, но ещё глупое,
Всё надеешься день ото дня,
Что весной растерявшимся счастьем
Осень щедро одарит тебя?

Ветер розовый куст покидать не спешит,
Всё лелеет его и ласкает.
Утром бутоны он тормошит,
Вечером их развлекает.

Ветер розовый куст покидать не спешит,
Пока его полностью не опустошит.
Всё, что сердце любило, прочь унесёт
Неумолимо – в последний полёт8.

Мне нравилось говорить с друзьями отца по-русски. И читать русские переводы, прозу и стихи. Конечно, у меня было значительное преимущество, по сравнению с ними, в плане владения русским языком. Однако я терпеливо объяснял склонения, спряжения и предлоги всем желающим. И по их просьбе, вежливо поправлял, если говорили неправильно.

***

Будучи немецким ребёнком, рождённым в Западной Германии и посещавшим киндергартен (детский сад) и школу, я всё же отличался от типичного молодого немца, родители которого также были немцами. Русская среда, разговоры родителей между собой только на русском, а со мной – то по-русски, то по-немецки, элементы психологии советского человека в моих родителях, которые я уже с десятилетнего возраста стал периодически замечать, периодически диссонировали с моим в целом абсолютно немецким мироощущением. Но иногда неожиданным образом вдруг почему-то оказывались близкими, понятными, своими. Иногда они противоречили «здравому смыслу», всякой и любой логике, но неожиданно вызывали у меня непреодолимую поддержку и понимание. Тогда я был ещё подростком, который никогда не бывал в России, и мог пользоваться только отрывочными сведениями. Многое из рассказов о советском опыте моих родителей я не понимал и не принимал. Но какими-то глубинными основами, как говорят русские, «фибрами» своей души, почти подсознательно, полностью минуя разумное осмысление, иногда вдруг становился по какому-то неожиданному вопросу внимательным и сентиментальным. И был готов до потери сознания эмоционально спорить со своими немецкими друзьями и с немецкими коллегами родителей, многократно больше, чем я, не понимавшими «этих странных русских». Они говорили, что так проявляет себя «slawisches Blut»9. И я почти не спорил, уже понимая, что есть какая-то невидимая сила и любовь к чему-то неосязаемому, которые почему-то имеют значение. Я был другим. И знал об этом! Почти как в современных вампирских историях. Тем более, что речь шла о крови.

***

Потом мы переехали в Гёттинген – университетский город на юге Нижней Саксонии, где отец стал преподавать русскую литературу и вести курсы по поэтическому творчеству в университете имени Георга-Августа. В восьмидесятые город насчитывал 100 тысяч человек, из них двадцать тысяч составляли студенты самых развитых и развивающихся, европейских и азиатских, латиноамериканских и африканских стран. Рассказывали, что в гёттингенском университете когда-то работал сам Гаусс. Который ещё в гимназии запомнился мне «нормальным распределением вероятностей», и конечно, изображением на десятимарковой банкноте единой Германии, появившейся позднее, на рубеже 1980—90-х годов (в восьмидесятые годы на немецких марках достоинством 10 и 20 ещё воспроизводились прежние дюрерские портреты молодого человека и нюрнбергской патрицианки).

После огромного Гамбурга с непредсказуемыми масштабами и немыслимым портом Гёттинген казался абсолютно уютным, почти домашним. Возникало впечатление, что здесь каждый был или студентом, или профессором, ну или, как говорили мои советские почти соотечественники, «на худой конец», работал в сфере информационного, технического и бытового обслуживания учебного и научного процесса. Город вдохновлял неиспорченной урбанизмом цивилизацией, красотой и чистотой. Главный символ города фонтан «Лиза с гусями» на Ратушной площади, длинная и гостеприимная Веендер Штрассе, церковь Святого Иакова, и средневековый замок Бург Плессе в северном пригороде, с высоты которого открывались просторы бесконечной равнинной Германии. Всё это приводило в патриотический трепет! Я явно любил эту замечательную страну, и никогда не хотел бы променять её ни на какую другую.

Мне с детских лет был известен этот пассаж про известного пушкинского героя – Владимира Ленского:

По имени Владимир Ленский,
С душою прямо гёттингенской,
Красавец, в полном цвете лет,
Поклонник Канта и поэт.

Здесь выражено главное, чем славился Гёттинген. Свободомыслием и либеральностью, которых так не хватало не только в советской, но и в царской России великого Пушкина (парадоксальным образом это отнюдь не помешало более массовой, чем во многих других частях Германии, поддержке местными бюргерами национал-социалистов в начале 1930-х). И дальше:

Он из Германии туманной
Привёз учёности плоды:
Вольнолюбивые мечты,
Дух пылкий и довольно странный,
Всегда восторженную речь
И кудри чёрные до плеч10.

Я в полной мере вкусил этот дух свободы, принял его и прочувствовал! Он насквозь пропитал душу и сердце со славянскими корнями, въелся в кровь и плоть. И жизнь без великого духа свободы, унаследованного от германских средневековых рыцарей и классической философии, а может, и пафоса Великой французской революции и социализма, стала бессмысленной и невозможной. Но человека – носителя подобных вольтерьянских вольнодумий, как и «неведомого, но милого» Ленского, воспетого «с такою чудной силой» великим Пушкиным, в российском государстве, во все времена далёком от либерального духа, мог ожидать только один конец. Сражённость «безжалостной рукой», то есть смерть. Как было сказано в незабвенном стихотворении Михаила Лермонтова. К счастью, великая историческая Родина моих родителей политически, идеологически и с точки зрения возможности там побывать в то время была ещё бесконечно и недостижимо далека.

***

В Гамбургском университете почему-то не так уж много спорили. Высказывали и отстаивали иногда, конечно, противоположные мнения. Наверно, просто учили имеющиеся идеи и материалы. Или это я был моложе и участвовал не во всех обсуждениях. В Гёттингенском университете имени Георга-Августа дискуссии отличались особым размахом, демократическим и либеральным духом. В них можно было быть услышанным и понятым большинством собеседников. Или это я к тому времени уже созрел для того, чтобы чувствовать потребность высказывать мнения и быть услышанным? Многие сверстники и старшие коллеги были готовы терпеливо выслушивать и стараться понимать другие точки зрения, расходящиеся с их собственной. Готовы к компромиссу и диалогу, к частичной коррекции прежней позиции. Разные мнения могли быть у всех. Но никакое, даже самое необычное (хотя, пожалуй, было трудно услышать что-то совершенно необычное), никого не оскорбляло, не заставляло «хвататься за парабеллум», пускать в ход кулаки, выплёскивать в лицо оппонента содержимое стакана с соком или угрожать расправой. Все понимали, что это просто мнения, которые родились в земной человеческой голове. Что они несовершенны, и завтра всё может измениться. И они не настолько различались между собой – «левые» и «правые» мнения, проправительственные и оппозиционные. По сути, все они были об одном и том же. О нашей Германии, о проблемах и путях развития. О том, что и как ещё можно сделать. А не о том, «кто виноват», какой он, стало быть, аморальный тип, и где следует искать остальных аморальных типов. И как их всех давно следовало жестоко наказать, как врагов всего светлого и прекрасного и сторонников всего тёмного и ужасного.