Акоп Мелик-Акопян (Раффи) - Самвел

• Название: Самвел
• Автор: Акоп Мелик-Акопян (Раффи)
• Жанр: Русское современное

Исторический роман является описанием исторической жизни народа. Он отображает прожитое и содеянное народом, его характер, нравы, обычаи, его умственные и нравственные качества, – словом, человека давних веков в его подлинном облике, который изменялся в течение столетий и память о котором современным поколением уже утрачена. Когда автор писал роман «Самвел», он имел целью дать именно такое описание из нашего далекого прошлого. Историческому романисту служит материалом сама история и те памятники, которые сохранили в себе воспоминании о прошлом и сделали их достоянием последующих поколений.

---

Войдя в свою опочивальню, Вормиздухт сбросила покрывало и маску и, не раздеваясь, легла на постель. Усталость овладела ею: устала она всем сердцем, устала всей душой… Она окинула взором свою роскошно убранную комнату. Никого. Ни одна из служанок не явилась. Неужели все спят? Неужели так поздно? Тем лучше. По крайней мере, ей никто не мешал. Она погрузила пылающее лицо в мягкие подушки и долго оставалась неподвижной. Глухие, душераздирающие стоны иногда прерывали это цепенящее молчание, и помимо ее воли, поток слез хлынул из ее глаз. О чем она плакала? Она сама этого не знала. Есть минуты, когда взаимоотношения сердца и рассудка нарушены. В такие минуты человек не отдает себе отчета ни в чем.

Вормиздухт подняла голову и мутными от слез глазами посмотрела вокруг. Ей хотелось говорить, хотелось облегчить душу от нахлынувшего горя, но никого возле нее не было. Единственным живым существом был огонь, горевший в серебряном светильнике. Она долго смотрела на него и мысленно вела с ним разговор. Пламя, оно дает свет, тепло и пепел! Оно расходует, оно уничтожает самого себя! Таково и ее сердце!

Она снова спрятала лицо в подушки, и слезы снова хлынули из ее глаз. В соседней комнате послышался плач. Там плакал проснувшийся ребенок, а здесь его мать. Этот плач заставил ее очнуться, он напомнил ей, что она – мать и жена!

Вормиздухт поднялась с постели, отерла слезы и поспешила к ребенку; кормилица, сидя возле колыбели, крепко спала. Госпожа разбудила ее; та непроизвольно, полусонная подняла голову и прижала свою грудь к губам ребенка, он замолчал. Теперь доносилось только его торопливое чмоканье.

Мать стояла и с восхищением смотрела на своего первенца, в котором души не чаяла. Но вдруг она с испугом заметила, что голова кормилицы медленно опускается к краю колыбели: та снова засыпала.

– Ты когда-нибудь задушишь ребенка! – воскликнула мать, тормоша кормилицу.

На черном лице кормилицы блеснули белки крупных глаз – очнулась.

– Я не сплю, – проговорила она и снова наклонилась к колыбели. Кормилица была эфиопкой: молоко из горячей груди эфиопки считалось самым полезным для ребенка.

Какое сочетание! Мать – персиянка, кормилица – эфиопка, а ребенок – дитя князей Мамиконян!..

Мать постояла у колыбели, пока ребенок насытился и заснул. Затем она наклонилась, прикоснулась губами к пухлым щечкам младенца и, приказав кормилице не спать, пошла к себе.

Вернувшись в опочивальню, она разделась сама, без помощи служанок, и легла в постель.

Ее роскошное ложе из шалей и шелков было предназначено для неги и наслаждений. Но в эту ночь оно казалось ей сделанным из терновника. Вормиздухт поминутно поворачивалась с боку на бок и не находила покоя. Все в ней волновалось. Ее невинная душа была полна запутанных и неясных мыслей и чувств, подобно тому как лучезарный горизонт внезапно затмевают черные тучи. Она думала о Самвеле, о той счастливой девушке, которую он любит, и вдруг вспомнила о главном евнухе и его проделках…

«Убедился ли Самвел в том, что я не виновна, исчезли ли у него сомнения относительно меня? – шептала она, припоминая, какое тяжелое впечатление произвели на опечаленного юношу сообщенные ею известия. – Он так добр, так благороден, он простит мне. Он не будет подозревать меня в соучастии в мерзостях евнуха… Но ведь этим не устраняется моя вина! Кто, как не я, причина появления в этом доме коварного евнуха? Я привела с собой сюда шпиона. Нет, нет, я ничего не знала! Независимо от меня подослали его… Но как бы там ни было – тяжесть преступления падает и на меня. Я должна искупить то, что было совершено без моего ведома, чтобы успокоить свою совесть! Мне не удалось убедить Самвела. Он воспротивился моему намерению поехать в Тизбон. Как и всегда, он проявил безграничную доброту. Но я должна, должна поехать, должна уговорить немилосердного брата моего. Я не могу оставаться здесь и быть свидетельницей ужасных событий. Но мой муж? Что подумает мой супруг? Он придет и не застанет меня дома?..»

Этот вопрос заставил ее задуматься. После долгих, мучительных размышлений она позвала служанок. Никто не откликнулся. Она взяла лежавшую возле ложа белую шаль из овечьей шерсти, завернулась в нее и встала с постели.

В этой шали полунагая красавица напоминала изящную нимфу, выглянувшую из прекрасной раковины.

Она вошла в соседнюю комнату. Там спали вповалку служанки: видно, они долго ожидали свою госпожу и сон одолел их. Вормиздухт пожалела их и не стала будить. Она прошла в следующую комнату. Там на сидении дремала пожилая женщина. Шум открывающейся двери разбудил ее. Она приоткрыла глаза, посмотрела вокруг и, склонив снова голову, задремала.

Вормиздухт вернулась в свою опочивальню. Она забыла, ради чего хотела позвать служанок, забыла, зачем прошла в следующую комнату.

Как бы ощупью она ходила по опочивальне, словно что-то искала. Заметила серебряный ларец, стоявший в. нише. Этот красивый предмет вызвал в ней страх. С отвращением протянула руку к замку, отперла ларец и вынула несколько рукописей. Это были копии и черновики писем, отобранных сегодня среди документов евнуха. Одно из них она поднесла к огню и стала читать; ее внимание привлекли следующие строки:

«…Среди оставшихся здесь князей Мамиконян есть двое молодых, которые могут быть опасны: Самвел, сын Вагана, и его двоюродный брат Мушег, сын Васака. Первый из них, хотя неопытен и юн, но предан беззаветно своему царю и родине; любовь восполняет в нем недостаток опыта и изворотливости; он храбр и смел; народ любит его, и его зову последуют многие; он неподкупен. Ничем нельзя угасить и его любовь к родине. Этот преданный родине молодой человек наделает много хлопот войскам персов, если заранее его не устранить… Второй, Мушег, такой же патриот, опытный воин и глубокий знаток военного дела. Это – страшный человек. Персия много выгадает, если за его голову посулит даже целую область. Его влияние велико и среди знати и среди духовенства. Хороший полководец, храбрый воин и заклятый враг персов…»

Она не могла продолжать чтение: руки задрожали, и кусок пергамента выпал из рук на пол.

В опочивальню неожиданно вошла та самая пожилая женщина, которая за несколько минут до того дремала на сидении в соседней палате.

– Ах, Вормиздухт, свет очей моих, – воскликнула она, – ты еще не спишь! – Подойдя к молодой женщине, она стала гладить ее растрепавшиеся волосы; но, вглядевшись внимательно в ее взволнованное лицо, ужаснулась и отойдя спросила:

– Что с тобой?.. Отчего ты так запоздала?.. Что сказал Самвел?.. Когда ты пришла?

Этими словами она еще больше смутила и без того взволнованную Вормиздухт.

Эта худая, высохшая женщина была кормилицей Вормиздухт. Сердобольная женщина воспитывала ее с детства. Когда Вормиздухт выдали замуж и отправили в Армению, с нею вместе отправили и эту толковую и опытную женщину в качестве советчицы и опекунши.

Появление кормилицы немного успокоило Вормиздухт. Бывают минуты, горькие минуты, когда человек в своем грустном одиночестве находит утешение даже в кошке, внезапно вбежавшей в комнату и участливо ласкающейся у его ног.

Вормиздухт легла в постель и подозвала к себе старушку.

– Сядь возле меня, Хумаи, сядь поближе, – сказала она ослабевшим голосом.

Кормилица села у ее изголовья.

– Положи руку мне на лоб, Хумаи, приласкай меня!

Старая женщина положила худую руку на лоб Вормиздухт: он был покрыт холодным потом.

Несколько минут Вормиздухт молчала; воспаленный взор ее блуждал по комнате. Затем глаза ее закрылись, и она тихо произнесла:

– Говори, Хумаи, говори без умолку, я буду слушать.

Та не сразу нашла, о чем говорить. Лихорадочное состояние Вормиздухт смутило ее.

– Расскажи что-нибудь, Хумаи, – повторила Вормиздухт, открывая свои печальные глаза и обратив взор к кормилице. – Разве ты забыла те ночи, когда я была еще девушкой, и ты вот так же, как теперь, сидела у моей постели и говорила? И речам твоим не было конца… Проходили часы, петухи уже пели… я засыпала и просыпалась и снова слушала твои рассказы. Ах, хорошее то было время! Не было ни заботы, ни печали! Жила я, как веселая птица, и не знала, что такое печаль.

И она опять закрыла глаза, повторяя:

– Говори, Хумаи, расскажи что-нибудь, чтобы я заснула…

Встревоженная женщина приложила руку к ее сердцу – оно сильно билось.

– Там огонь, внутри что-то жжет меня, Хумаи, – прошептала Вормиздухт, опять открывая глаза.

Хумаи испугалась не на шутку.

– Ты молчишь, Хумаи, ничего не говоришь! Тогда я буду говорить… я хочу говорить… много говорить.

Старуха начала что-то бормотать про себя; она молилась.

Вормиздухт взяла сухие руки Хумаи в свои горячие ладони и спросила:

– Помнишь ли, Хумаи, празднество в Аштишате? Это было последнее торжественное празднество. Мы сидели в пурпуровом шатре армянской царицы и смотрели на состязания. Невдалеке от нас в другом шатре сидели царь с первосвященником и нахарарами и наблюдали за происходящими играми. Помнишь ты этот день?