Борис Колоницкий - «Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март – июнь 1917 года)

• Название: «Товарищ Керенский»: антимонархическая революция и формирование культа «вождя народа» (март – июнь 1917 года)
• Автор: Борис Колоницкий
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4448-0498-8

В своем новаторском исследовании автор показывает, что культ вождя народа, известный нам по фигурам Ленина и Сталина, зародился не в советское время, а весной и летом 1917 года. «Первая любовь революции» Александр Керенский стал первым носителем и отчасти изобретателем этого культа. Традиция монархической культуры не исчезла бесследно. Обогатившись традицией почитания партийных вождей, она возродилась в новом образе уникального вождя революционной армии и революционного народа, который оказался востребован разными слоями общества. Борис Колоницкий – доктор исторических наук, профессор факультета истории Европейского университета в Санкт-Петербурге, ведущий научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН.

---

Общероссийской известности молодого юриста способствовали и события на Ленских золотых приисках, упоминаемые в 1917 году почти всеми его биографами[121]. В апреле 1912 года войска и полиция открыли огонь по забастовщикам, в результате 250 человек погибло. Общественное мнение было возмущено, для проведения расследования была послана правительственная комиссия. Однако думская оппозиция настояла на создании особой комиссии, независимой от каких-либо ведомств, деньги для ее организации были собраны по подписке. В состав комиссии было включено несколько юристов из Москвы и Петербурга, возглавил ее Керенский. Адвокаты участвовали в переговорах между администрацией приисков и рабочими, оказывая последним юридическую помощь при заключении нового соглашения с компанией[122]. Арманд утверждала, что товарищи по комиссии так характеризовали будущего министра: «Это чудесный юноша, но уж очень горяч. При таком пламенном негодовании трудно быть следователем»[123]. И эта оценка также не рассматривалась автором как негативная; можно предположить, что и многие читатели воспринимали ее во время революции положительно: радикально мыслящая часть общества с сочувствием относилась к пылким обличениям всех возможных виновников происшествия, даже если их виновность и не была должным образом доказана. Такой образ «горячего» и «пламенного» народного трибуна, обличающего режим, в глазах многих способствовал укреплению авторитета политика – и до революции, и, в еще большей степени, после переворота.

Подобное свидетельство также содействовало утверждению революционной репутации политика, порой же его роль в расследовании Ленских событий явно преувеличивалась: «…Керенский заставил власть расписаться в содеянном ужасе, и перед той правдой, которая была сказана Керенским, преклонились самые верные слуги павшего режима», – писал Леонидов[124].

Эти публичные выступления сделали молодого адвоката настоящим любимцем «общественности», и на него обратили внимание лидеры группы трудовиков. Некоторые из них были ранее клиентами Керенского – он вел их защиту на процессе Всероссийского крестьянского союза. Еще осенью 1910 года видные трудовики предложили популярному радикальному юристу баллотироваться в Государственную думу по списку группы. Несмотря на свои связи с социалистами-революционерами, Керенский принял это предложение. Он был избран выборщиком от второй городской курии Вольска (Саратовская губерния), имевшего репутацию «радикального» города[125]. Обстоятельства избрания в Думу эсера Керенского в качестве представителя более умеренной политической группы создавали в 1917 году для биографов Керенского некоторые проблемы. Кирьяков, желая сделать акцент на связях вождя с социалистами-революционерами, подчеркивал вынужденный характер этого маневра: «Приходилось законспирироваться, окраситься снаружи в защитный цвет»[126]. Биографы стремились показать, что и в качестве депутата Государственной думы Керенский продолжал быть настоящим радикалом: «В своих речах по аграрному, рабочему, бюджетному и другим вопросам всегда стоял на страже интересов демократии, открыто заявлял себя социалистом»[127].

Статус члена Думы укреплял авторитет Керенского в радикальных кругах и открывал новые возможности для его политической деятельности. Трудно предположить, что молодой политик сыграл бы такую роль в Февральской революции, не будь он депутатом. Однако уже через несколько месяцев после свержения монархии можно было заметить, что «цензовая» Дума становится все менее популярной в глазах политизирующихся и радикализирующихся масс. И некоторые биографы Керенского предпочли описывать «парламентский» период его деятельности как вынужденный и даже мучительный: «…связанность думской работы, необходимость постоянного общения с буржуазными партиями томила и раздражала его». Подчеркивалось, что его речи, которые «резко и смело» звучали в стенах Таврического дворца, встречали «враждебное отношение со стороны громадного большинства цензовой Думы», но зато находили «горячий отклик в рядах демократии»[128]. Одесский биограф Керенского выделял его уникальное положение в Думе, противопоставляя радикального политика другим депутатам:

…он сделался совестью четвертой Думы, одной из немногих ее светлых фигур. В моменты, когда недоношенный русский парламент бывал подавлен презрением и надменностью министерской ложи, когда царские холопы с трибуны Государственной Думы бросали народным представителям оскорбительные пощечины, вроде знаменитого «так было, так будет», – один только голос звучал неизменно твердо, беспрерывно смело и уверенно. Это был голос А. Ф. Керенского. <…> Пять лет борьбы Керенского за волю и правду – одни могут оправдать пять лет безволия и бесправия четвертой Государственной Думы[129].

Члены Временного правительства и Исполкома Петроградского Совета, которые были депутатами Государственной думы, – меньшевики, трудовики, прогрессисты, кадеты – вряд ли согласились бы с такой оценкой, да и внимательный читатель думских отчетов – тоже. Однако некоторые политизирующиеся читатели эпохи революции могли поверить, что «только Керенский», популярнейший лидер Февраля, был настоящим народным представителем в «цензовой» и «буржуазной» Думе.

Сам Керенский во время революции описывал свою деятельность в Государственной думе как постоянную борьбу с врагами народа: «Пять лет я боролся с этой кафедры против старой власти и обличал ее. Я знаю врагов народных и знаю, как с ними справиться», – заявил он в своей, уже упоминавшейся, важной политической речи 26 марта, выступая в солдатской секции Петроградского Совета[130].

Молодой юрист быстро стал главным оратором фракции трудовиков, а потом и ее неформальным руководителем. Стремительный взлет Керенского, по-видимому, мог вызвать опасения некоторых ветеранов Трудовой группы. Арманд отмечала, что не всем ее членам нравилось подобное положение, не раз обсуждались ими планы борьбы с «эсеровским засильем», но авторитет Керенского якобы делал это невозможным: «…сила его покоряла естественно, без напряженья»[131].

Выступления Керенского в Думе не походили на деловые речи парламентариев, концентрирующих свое внимание на обсуждении бюджета и кропотливой законотворческой работе. С думской трибуны, как и в суде, он страстно обличал режим и его «слуг». Керенский и адресовал свои речи не депутатам и министрам, а всей стране. Выступления молодого депутата были яркими, эмоциональными, порой вызывающими. Стиль поведения Керенского в Думе не всегда соответствовал идеалу парламентской корректности. Чиновник, наблюдавший за ходом заседаний, сообщал: «…председатель Думы не реагировал на свист, раздавшийся в заседании… по адресу представителя правительства, хотя все видели, что свистел член думы Керенский»[132]. Неудивительно, что молодой депутат воспринимался как левый enfant terrible Думы[133].

Правые депутаты резко реагировали на пылкие выступления Керенского, нередко возникали скандалы. Председательствующие прерывали оратора, лишали слова, а иногда и исключали на несколько заседаний; репутация нарушителя спокойствия порой придавала непредвиденное значение самым невинным словам Керенского. Шутили, что любые слова депутата, даже его официальное обращение к коллегам: «Господа члены Государственной думы», вызывали немедленную реакцию председательствующего: «Член Думы Керенский, делаю вам первое предостережение». Арманд же с гордостью писала о вызывающем поведении депутата и о той реакции, которую оно порождало[134]. В радикальных кругах такой стиль повышал авторитет Керенского. Неудивительно, что его речи были фактором, провоцирующим конфликты, которые становились важными информационными поводами. Думские журналисты, охотившиеся за сенсациями, часто их освещали; Керенский превращался в наиболее цитируемого левого депутата. Его влияние росло, подчас он председательствовал на заседаниях фракции трудовиков, а с 1915 года стал и официальным ее лидером[135].

Порой Керенский воспринимался как наиболее яркий и известный представитель левых в Думе. Руководитель фракции меньшевиков Н. С. Чхеидзе не был талантливым оратором, способным увлечь коллег и приковать к себе внимание журналистов. К тому же приверженность марксистской ортодоксии мешала Чхеидзе вступать в тактические переговоры с «буржуазными» группировками, и энергичный Керенский вел их от имени двух левых фракций. Это также способствовало укреплению его авторитета.

Не всем нравился «театральный» стиль выступлений депутата Думы, не соответствовавший традиционным представлениям о парламентских речах солидных законодателей. Сенатор Н. Н. Таганцев впоследствии вспоминал «демагогические» выступления Керенского, причем не отказывал депутату в ораторском даре, но считал его талантом «чисто митингового характера»[136]. Однако в 1917 году как раз такой стиль выступлений и был востребован, именно такие речи с энтузиазмом воспринимались на огромных митингах. Леонидов восхвалял характерную ораторскую манеру Керенского: «В думских речах теперешнего министра вы не найдете филигранной отделки, в них нет специфических ораторских построений, все это сказано экспромтом; это не речи в том узком смысле, в каком они обычно понимаются; это вопли мятущегося, истекающего кровью сердца – большого и пламенного сердца истинного народного трибуна»[137].