Виктор Гаевский - Обозрение русской литературы за 1850 год

• Название: Обозрение русской литературы за 1850 год
• Автор: Виктор Гаевский
• Жанр: Критика

«В обозрении беллетристического отдела русской литературы за 1850 год, мы намерены коснуться и замечательнейших произведений 1849 года, о которых не было сказано в прошлогоднем нашем обозрении. Но прежде всего мы должны сделать оговорку…»

---

Этим оканчивается первая часть.

Прокудин с племянницей живет в деревне. Рокотов, о святой неделе, приезжает к Максиму Петровичу снова сватать князя Шелешпанского за Ольгу. Прокудин отговаривается, ссылаясь на то, что Запольская не хочет выходить замуж, и признается, что она вздыхает по Симском. Рокотов, в надежде поколебать непреклонность старика, бранить все ассамблеи и немецкий образ жизни и решается на хитрость: в присутствии Ольги, он рассказывает, что Симской на ком-то женится. Запольская, встревоженная, уходит в свою комнату; Прокудин, нежно любящий свою племянницу, боится за её здоровье, а Рокотов, очень довольный своей выдумкой, возвращается в свою деревню. Действительно, хитрость его удастся: через несколько дней Ольга, оскорбленная неверностью любимого человека, изъявляет согласие выйти за Шелешпанского. Наступает Фомина неделя. Все готово к свадьбе. Все Знаменское на ногах. Ждут жениха. Наконец приезжает и он, встречаемый торжественно свитой Прокудина и всеми крестьянами. Шелешпанский, выпив целую ендову инбирного меду и скушав фунтика три изюму, выходит проветриться за вороты, в сопровождении дворецкого Кулаги. Вдруг они замечают, что кто-то едет по московской дороге. Это служилые люди. Князь Шелешпанский, боясь, что они именно его-то и отыскивают, прячется в овинной яме. Между тем в комнате Прокудина происходит другая сцена: туда является начальник воинской команды, Мамонов, с требованием выдать князя Шелешпанского. Свадьба расстраивается, потому что, несмотря на убеждения Рокотова, Максим Петрович слышать не хочет о женихе, который укрывается от своего долга.

Но что делает Симской? он болен и живет в городе Сороке у богатой вдовы Смарагды-Хереско. Красавица кукона влюблена в него; но он продолжает любить свою Ольгу, хотя и уверен, что она давно уже стала женою Шелешпанского. Едва оправившись от болезни, Симской отправляется в действующую армию; ни любовь, ни мольбы Смарагды не могут удержать его; они только подвергают его лишним опасностям. В кукону Хереско влюблен бояр Алеско Палади, который видел молодого гвардейца и поклялся убить его. Приготовляясь к отъезду, Симской отправляется в город, по на возвратном пути встречает цыганский табор. В то самое время, как молодая цыганка гадает ему, раздается выстрел, и пробитая насквозь шляпа слетает с головы Симского: этот выстрел сделан бояром Палади. Но чудом спасенный Симской отправляется в армию. Здесь он получает поручение отвезти Сенату тот знаменитый указ, которым великий царь, окруженный под Прутом турецким войском, повелевал своему народу не исполнять его повелений, если б они присланы были из плена. Дорогой, Симской, по совету своего провожатого, заезжает в дом Смарагды Хереско, где сталкивается с бояром Палади. Этот, конечно, хочет тотчас же убить его, но едва успевает достать пистолет, как в ворота входит турецкий ага. Он велит отправить пленного в главный лагерь. Между тем Смарагда умоляет Палади спасти Симского; она даже клянется выйти за ненавистного бояра, лишь бы жив был милый ей русский. Палади соглашается; он освобождает пленного; но в ту же минуту снова является турецкий ага, который догадывается об измене хитрого бояра: Палади на том же месте падает её жертвой, а Симского немедленно отсылают в лагерь. В это время с турками был заключен мир, и визирь, думая, что Симской отправлен в Москву с указом о скорейшем сборе податей, отпускает его.

В Москве Симской, узнав от Мамонова, что Шелешпанскому, просватанному на Ольге, грозит опасность быть насильно взятым на службу и даже лишиться всего своего имения, объявляет об этом Прокудину. Максим Петрович, тронутый великодушием молодого человека, соглашается выдать за него Ольгу, которая, разумеется, в восторге, что Симской остался ей верным. В заключение, мы узнаем, что и Смарагда Хереско вышла за Мамонова.

Таков остов нового романа г. Загоскина. Читателям известно, что г. Загоскин, владеет хорошим слогом, которого правильность прекрасно соединяется с увлекательным балагурством, совершенно русским. Прекрасный слог составляет главное достоинство и нового произведения его, о котором мы не будем распространяться: вдаваться в подробности значит повторять то, что много раз было сказано о прежних произведениях того же автора; а он со времени появления «Юрия Милославскаго» нисколько не изменился в своих литературных произведениях: те же достоинства, столь любимые читателями, те же недостатки, даже построение романа тоже самое.

К 1849 году принадлежит роман «Три Страны Света», соч. Н. Некрасова и Н. Станицкого. Мы можем сказать о нем только следующее: кроме трех тысяч экземпляров, отпечатанных в журнале, «Трех Стран Света» разошлось еще до тысячи экземпляров, отпечатанных отдельно, и так как требования еще продолжаются, то авторы ныне приступили к новому изданию своего романа.

Кроме участия в романе «Три Страны Света», г. Станицкий напечатал в 1849 и 1850 годах рассказ «Жена Часового Мастера» (Совр. 1849, № II), повесть: «Пасека» (Совр. 1849, № XI), рассказ «Необдуманный Шаг» (Совр. 1850, I) и рассказ «Капризная Женщина» (Совр. 1850, № XI).

Одним из самых ревностных деятелей на поприще беллетристики, если не в прошлом, то в два предшествовавшие года, был г. Вельтман. В 1848 и 1849 годах он окончил свой многотомный роман «Саломея» и напечатал несколько частей своего нового романа «Чудодей».

Г. Вельтман так давно известен в русской литературе, что теперь казалось бы совершенно лишним предлагать характеристику его таланта; но мы решаемся высказать ее, особенно потому, что начало и блистательнейшая пора авторской деятельности г. Вельтмана слишком отдалены от современности, так что, можно думать, без оскорбления его достоинств, едва ли большинство читателей сохранило отчетливое воспоминание об его первых произведениях, заслуживших ему известность.

Затейливость воображения – вот в двух словах главнейшая черта таланта г. Вельтмана. Действительно, если вы не забыли содержания произведений его; «Кащея бессмертного», «Странника», «Святославича-вражьего питомца»., «Сердца и Думки», «Александра Филипповича Македонского», то вы помните, что в них всего более поражала нас затейливость вымысла, доходившая даже до причудливости. Г. Вельтману почти исключительно нравится мир сказочный, – мир, где воображению разгул привольный. Наша почти фантастическая старина, так доступная для сказки, была особенно ему приятна. И не только в романе, а даже в исторических и филологических догадках и заметках, разбросанных в разных сочинениях, г. Вельтман никогда не мог избавиться от исключительного преобладания своего воображения над всеми другими способностями. Зато, вспомните, какие невиданные и неслыханные узоры вышивало оно на канве старины и сказки!

Как узоры, выведенные талантом несомненным и замечательным, они часто бывали прекрасны; но, увы! совершенства нет ни в чем. Какой-то умный человек сказал, что избыток, также, как и недостаток, иногда служить признаком слабости; другими словами, сделать более, чем нужно, тоже, что.?. сделать слишком мало. Эти слова, которых справедливость часто оправдывается на деле, как нельзя лучше могут быть приложены к чрезмерной затейливости г. Вельтмана.

Задача искусства – воссоздание действительности. Спрашивается, достаточно ли одного воображения для выполнения этой задачи? Конечно, нет.

Воображение есть простая, общая всем людям способность творить образы, для создания которых материалом служат природа, действительность. Первоначальная деятельность воображения заключается в отражении форм действительно существующих предметов. Отпечатлевая на себе эти предметы, воображение, при помощи памяти, удерживает полученные впечатления и даже возобновляет их по прошествии долгого времени. В этом случае образование впечатлений может быть сравнено с действием дагерротипа, где видимая форма предметов, отпечатлеваясь на металлической пластинке, удерживается на ней постоянно. Но этим непосредственным творчеством или отражением предметов не ограничивается работа воображения. Оно, при помощи ума, сочетает (комбинирует) отпечатленные и удержанные на нем памятью образы, увеличивает и уменьшает их, сравнивает подобные и противополагает различные, для тою, чтобы из этого сочетания создавать новые образы. Это – творчество посредственное. Образы, созданные воображением в этой сфере деятельности, уже не составляют точного отражения действительности: она является в них измененною. Таким путем составился весь запас образов, начиная от так называемого фигурного языка до фантастического мира, этого миража действительности, где образы существующих предметов до того увеличены и уменьшены, так изменены и сплетены между собой, что часто теряют всякое подобие с своими первообразами. Это сфера вымысла.

Возражение, как ясно доказывает сотворенный им мир фантастический, есть едва ли не самая ненасытная из всех человеческих способностей. Оно всегда неугомонно-деятельно. Все доводить до крайности есть его наслаждение, и нет такой крайности, которой бы достигнуть оно не отважилось: как будто беспрерывная производительность только более раздражает, чем удовлетворяет его. Таково оно в жизни практической, в искусстве, в литературе. Но если такова прихотливость, необузданность его, то очевидно, что его одного недостаточно для поэтического творчества, которое требует красоты, меры в созданиях, тогда как в одиночестве ему всегда легко дойти до чудовищности. Очевидно, что поддаться исключительному его преобладанию значит распроститься с здравым смыслом и вкусом.