Василий Лягоскин - Дома мы не нужны. Книга шестая: В мире Болотного Ужаса

• Название: Дома мы не нужны. Книга шестая: В мире Болотного Ужаса
• Автор: Василий Лягоскин
• Жанр: Альтернативная история

Злая прихоть развоплощенного Спящего бога послала полковника Кудрявцева и его товарищей в край гиблых болот. Первые мгновения этого «путешествия» во времени и пространстве не пережили сразу несколько десятков землян. Оставшиеся в живых не сдаются; здесь, в краю, практически лишенном живительных лучей солнца, они только теснее сплачиваются вокруг командира. А ведь надо еще и аборигенам помочь в их вечной борьбе с Болотным Ужасом!

---

– Пойдем, оценим, чем так ценен этот товар.

Пошли все четверо. Кассия, плетущегося чуть позади, Марк в компанию не включил. А скоро тот и вовсе затерялся в толпе – как только высокородные этой толпы достигли. Люди – и римляне, и дикари – расступались прежде, чем на них падали скупые тени четверки. Словно это решительный, полный гнева взгляд легата рассекал надвое толпу. А вот Марко этот взгляд ничуть не испугал. Глаза Вождя, убивающего взглядом, словно насмешливо говорили сейчас:

– И что ты сделаешь? Смахнешь рукой в сторону; убьешь железкой, что болтается на твоем поясе? Давай – убивай! И тогда я приду сам. И приведу с собой все племена. Буду в полном праве.

Два взгляда долго мерялись бы силой и жгучей ненавистью, если бы в это противостояние не вмешалась своим нежным голосочком Ливия. Впрочем, сейчас даже супруг не назвал бы этот голос нежным; он мог бы поспорить своей твердостью и решительностью с обоими взглядами:

– Показывай свой товар, посланник Вождя.

Марко все-таки склонился перед высокородной римлянкой. Может, он пытался скрыть от нее какие-то мысли? Или вожделение, привнесенное извне? Правой рукой он, так и не разгибая спины, махнул в сторону бочонков, выстроенных двумя равными горками. В них – как быстро подсчитал легат – было ровно по две дюжины надежных емкостей, не дающих протечек в течение целой человеческой жизни. Он даже возгордился было мастерством сородичей, но все внутри перебил вопрос:

– А почему тут две партии? За кого они предлагают сторговать другие две дюжины бочонков? За нее?

Он бросил украдкой взгляд на жену консула, на Теренцию Квинтиллу. Ответный взгляд был кротким, и каким-то отсутствующим – словно Теренция, а вместе с ней Ира Жадова, уже готова была одарить дикарей, явившихся на торг, своим талантом – песней, которой этот торг и заканчивался. Легат давно подозревал, что именно ради этих волнующих сердце мгновений приходит на торг большинство жителей болот.

Зато взгляд Спартака, Лентулла Батиата, был полным ответной ярости – направленной, конечно же, не на него, на Марка, сородича и друга консула, а на надменное сейчас лицо выпрямившегося вновь Марко. Словно консул тоже разглядел за этой прежде вполне смиренной физиономией гнусный оскал его Вождя.

– Нет! – за торговца дикарей сейчас действительно отвечал его Вождь, – эти бочонки (он махнул рукой в сторону горки товара слева) мое племя готово отдать Риму… почти даром. За безделицу, которая не может принести никакой пользы. За Камень.

Легат, а вместе ним и остальные, услышавшие сейчас кощунственные до жути слова, невольно содрогнулись. И было отчего! Камень, точнее, Камни, были главной ценностью каждого племени. Римлян в том числе…

– Хотя, – подсказал в душе Левин, – кто мы по сути, как не такое же племя, подобное болотникам. Чуть организованнее и чище. Главным же отличием римлян от этих несчастных (Борис махнул рукой Марка на ближних дикарей, и те отшатнулись) я считаю то счастливое обстоятельство, что нашим предкам когда-то на заре времен достались эти земли.

Теперь их общая рука обвела кругом всю округу и остановилась, едва не ткнувшись в грудь Марко, прикрытую шкурой неизвестного животного.

– За такие слова, – мрачно сообщил дикарю Марк Туллий, – тебя надо предать смерти. Самой мучительной, какую только можно придумать. И предам!

Легат наклонился к низкому по сравнению с римлянином дикарю, и прошептал – яростно и непреклонно; только для его ушей:

– И предам! Того, кто говорит сейчас твоими устами!

Словно кто-то в неведомой дали устрашился его ярости; а может – отвлекся на новое «Ах!» Ливии. Тело дикаря сложилось в глубоком поклоне; потом он рухнул на колени, а следом и всем телом на влажную траву. Но Марку Туллию было не до него. Он одним гигантским прыжком оказался подле супруги – у той самой груды бочонков, которую предложили в обмен на реликвию римлян. Рука Ливии Терции едва не касалась верхнего бочонка, и дрожала – словно вокруг была не обычная серость и хмарь; словно налетел свирепый заряд ветра, принесшего с собой холодные белые крупинки.

Лицо Ливии было еще бледнее; на нем зловеще чернели сухие сейчас, потрескавшиеся одномоментно губы, не перестающие шептать:

– Там Зло… Зло… Зло…

Легат не стал церемониться; Борис внутри буквально взвыл: «Она же сейчас упадет! Эти бочонки пьют из нее жизнь!». Марк подхватил легкое тело супруги на плечо, и буквально побежал в крепость, в свой дом, стенами которого он надеялся оградить свою любовь от любого Зла. Оказалось, что оно не вездесуще. Уже через несколько прыжков легат ощутил, как женское тело на плече тяжелеет; словно вместе с жизненной силой в Ливию вливаются и вполне плотские килограммы. А уже за воротами крепости Ливия достаточно твердым голосом попросила: «Отпусти меня».

– Сейчас, милая, – Марк Туллий лишь крепче прижал к себе родное тело, в котором он помнил каждый изгиб, каждую клеточку, и взбежал с этим таким бесценным грузом на крепостную стену.

Он отпустил Ливию на то самое место, где они круг назад наблюдали за живым диском из безжалостных кровососов. Позади остановились, шумно переводя дыхание, консул с женой, Теренцией. И, конечно же, незаменимый прокуратор, которому легат кивнул: «Пусть трубы возвестят об окончании торга!». Это был самый короткий, и самый необычный торг на памяти Марка. А еще этот круг был необычным тем, что Ливия Терция впервые за их долгую, вполне счастливую жизнь, в третий раз выкрикнула свое: «Ах!». Теперь ее пальчик показывал в то место, где недавно грудились бочонки…

– С «живой» и «мертвой» водой, – подсказал Борис.

Теперь бочонков не было. Ни одного. И это означало одно – все то зло, что таилось в емкостях с «мертвой» водой, будет разнесено по болотам. А потом – вернется сюда, в крепость; вместе с ордами дикарей. Которые пока не покинули утоптанный пятачок торга. После того, как мощно и повелительно взревели римские трубы.

Легат знал, чего ждут дикари. Песни. Великого чуда, которым одаривала и их, и своих сородичей Теренция Квинтилла. Лишь четверо здесь, включая саму супругу консула, знали, что в такой миг в женском теле просыпается ее вторая ипостась, Ира Жадова, чей колдовской дар не уступал целительскому волшебству Светы Левиной. В груди Марка вдруг разгорелся злой костер:

– Не много ли хотите, болотники? На этот раз вы уйдете в болота, не прикоснувшись к волшебству римского пения…

– Марк, – коснулась его плеча супруга, явно догадавшаяся о его намерениях, – не делай этого. Пусть дикари унесут в свои болота не только зло, что принес сюда посланник Вождя, но и малую толику добра. Может, эта толика как раз и перевесит – когда кто-то там (она подняла голову к темному небу) будет решать, быть ли мирозданию, или…

– Хорошо, – кивнул легат, – Теренция – твой выход.

Супруга консула остановилась на том самом месте, где недавно легат остановил Ливию, едва не шагнувшую в пропасть. И задумалась, явно выбирая песнь, подобающую такому необычному завершению торга. А потом открыла рот, чтобы излить на окрестности слова, которыми очень редко одаривала даже сородичей.

– Аве, Мария! – разнеслось над окрестностями, и дикари все, как один, рухнули на колени.

– Нет, не все! – отметил Марк Туллий.

Наслаждаться божественной песней ему мешала торчащая, словно столб, фигура Марко – посланника Вождя, убивающего взглядом. И легат, слушая последние слова песни, послал ему мысленный наказ, вспомнив любимую присказку Бориса Левина:

– Иди, дикарь! Иди, и передай своему Вождю: «Кто к нам с мечом придет, от меча и погибнет!».

Эти слова словно сломали, наконец, невидимый стержень, державший спину Марко ровной. Он тоже склонил колени перед волшебством, творимой Ирой Жадовой.

Глава 2. Вождь. Рожденный повелевать

Из поколения в поколение, от извечных времен вождем в болотных племенах выбирали самого сильного, самого умелого охотника. Или торговца – как в племени, владевшей тайной волшебного сока. Это действительно было тайной, тщательно оберегаемой племенем. Ибо – лишись эта кучка оборванных, носивших грязные шкуры дикарей своего единственного источника дохода, и судьба их была бы предрешена. В этом жестоком мире, ограниченном непроходимыми топями, места жалости не было даже внутри племени. Что уж говорить о конкурентах, которые смяли бы племя в один круг. Убили бы без жалости ради тайны зарослей трав, дающих жизненно необходимый сок.

– Или съели бы, – усмехнулся Вождь, убивающий взглядом, вспомнив другого вождя – того, что с гордостью носил единственный клочок меха на себе – в самом уязвимом месте, в паху, – говорят, что они считают человечину деликатесом… будут вам деликатесы – изысканные, римские.

Вождь знал много таких непонятных остальным словечек; часто пользовался ими, вызывая растерянность в перемазанных илом лицах. Когда-то, в детстве и юности, его называли по-простому – Джонсоном. Тогда он держал язык за зубами, и даже не мечтал, чтобы возглавить племя. А потом что-то произошло; он сам не понял что. Только проснулся в уверенности, что отныне мир должен принадлежать ему. Причем, весь мир – и кучка грязных оборванцев, и болота, и даже… римская провинция. Вся! С гордыми высокородными, склонившими спины и головы перед ним, могучим Вождем; особенно женщины – мягкие, чистые, пахнувшие приятно и волнующе. Во снах Джонсон грубо мял руками такую податливую женскую плоть. Лица были иными – не римскими, по большей части какими-то узкоглазыми и покорными. А сам Вождь в тех снах был сильным, могучим; от него резко пахло металлом, и еще смертоносным «порохом». Значения последнего слова он не знал. Не знал и другого, еще более будоражившего кровь – «Америка». Это слово обычно всплывало в памяти в сочетании с другими: «Америка превыше всего!». И еще – «капитан Америка»; последнее он почему-то примерял к собственной персоне; так же, как не такое пафосное «капитан Джонсон».