Николай Кожевников - Мемуары Остарбайтера

• Название: Мемуары Остарбайтера
• Автор: Николай Кожевников
• Жанр: Биографии и Мемуары

Г. В. Глушко. родился в 1926 г. в украинской селе. 14 лет стал сиротой и воспитывался колхозом. В 1941 г. село оккупировано Германией, в 1942 г. был угнан на принудительные работы в в польский лагерь для военнопленных, работал остарбайтером, заболел и был продан польскому бауеру. В начале 1945 освобожден Советской армией и прзван. Участвовал в штурме г. Познани и Берлина. По демобилизации с 1950 г. работал на строительстве многих ГЭС. Почетный энергетик СССР.

---

Я слушал непонятные чтения, а сам думал, как жить дальше и с чего её начинать, ту одинокую жизнь. Додумался до того, что испугался той будущей моей жизни и впал в истерику начал плакать и кричать, что я жить без мамы не хочу, и похороните меня с ней.

Прибежал Сергей Лаврентьевич и другие и не смогли меня отодрать от гроба. Говорили, что я упал на маму и не отпускал её, они сделали мне укол и сонного меня отнесли в другую комнату. Не знаю, сколько было время и сколько я спал, но когда проснулся, то голова болела и я увидел, что было много народу во дворе, особенно из школы одноклассников и других учеников и учителей, и впереди стоял директор школы Журавель Федор Семёнович.

Меня завели под руки в хатыну. Там стояли женщины и человека два пожилых мужщин и читали молитвы и пели тихо песни. Как сейчас помню, меня отвели в сторону и двое старшеклассников меня придерживали под руки, а мужчины взяли гроб и стали выносить из хаты. Во дворе гроб поставили на воз и тихо повезли. Я не знаю, как я себя вёл и через слёзы ничего не видел. Меня ребята вели под руки, а я еле переставлял ноги.

Кладбище было рядом 250—300 м. Гроб поставили на табуретки, я на него упал. Кто-то, что-то говорил, я не слышал и плакал. Люди подходили около меня прощались с мамой и меня успокаивали. И женщины пели унылые песни. Когда забивали гроб и опускали его в яму, то потом говорили, что я так голосил, и сами не знают, откуда я такие слова брал, но главное запомнилось мне, что я говорил: «Мамочка, на кого ты меня оставляешь, и зачем ты меня покидаешь, возьми меня с собой». И рвался прыгнуть в яму и меня взрослые еле удерживали, и почти все плакали. Не помню, как они, и кто перетащил меня домой.

На умывальнике висели мамины полотенца и рядом моё. Меня подвели, я умылся, слёз уже не было. Умывшись, зашёл в хатыну. Всё было убрано, на столе стояли цветы и мамина фотография, а в углу заправлена кровать. Всё было так, как мама любила.

Во дворе поставлены уже были столы. День был солнечный и тёплый. Сели поминать. Голова сельсовета и директор школы сказали, что – то, потом выпили, налили и мне вина, я выпил, они все выпили, и я отключился, сказав всем спасибо. Меня отвели в хату, и я уснул.

После похорон мамы у меня в 14 лет началась новая сиротская, самостоятельная жизнь.

Юность и мытарства

Не буду описывать первые дни после смерти мамы, а я их и не помню, только я знал, что кончилась моя беззаботная жизнь, а с чего начинать новую я не знал, и как прошли они, не помню.

Сергей Лаврентьевич забрал меня в Калюженцы и несколько дней я жил у них. Павлик тоже ходил в 7-й класс, и я с ним вместе делал уроки. Сергей Лаврентьевич работал учителем в школе, преподавал географию и историю, и по вечерам, ещё при живой моей маме, рассказывал много интересного о мире. Однажды, он приходит из школы и говорит: «Тебе, Юра, надо вернуться в Сокырынци и продолжить учёбу. На первые дни мы дадим тебе продуктов и немного грошей, а там тебя поставят на „патронат“ и будут обеспечивать продуктами». Думаю, какое-то слово сказал – непонятное. Я знал патронташ, в котором охотники хранили патроны, но не стал его переспрашивать.

Помню в воскресенье нас с Павликом загрузили продуктами, Галя что – то взяла, и мы пошли через Бабаковый двор. К нам присоединились Ольга и Галя Бабаковы, тоже с продуктами. Я вернулся в Сокырынцы в хатыну до бабы Серой, так как там остались все вещи мамы и мои. Как зашли, то Оля, она была старше нас, говорит: «О, как было всё при крестной, так и всё стоит».

Зашла баба Сера, так её звали, а имя её я не знал, говорит: «Я зробыла так, як вона любыла». Посидели, вспоминали маму, а их тётю и крёстную я за ворота проводил, а сам вернулся, сел на ее стул и не плакал. Уже сердце окаменело, осталась только глубокая рана в нём. Я думал, как жить дальше.

На второй день с утра за мной пришёл посыльный и повёл в сельсовет, где предлагали мне определиться в детский дом. Я отказался.

Несколько раз было таких предложений, но я отказывался, приходил домой и запирался, так как со школы приходили и дети, и учителя, но я никого не впускал.

Однажды я вспомнил, что в Прилуках есть двоюродная сестра по батьку, и мама с ней очень хорошо дружила, и часто у них была. Я решил, что пойду к ним, поступлю в ФЗО или найду какую-нибудь работу по найму, в ученики. Думал, всё-таки город и там легче куда-нибудь устроиться.

На второй день встал пораньше, потому что по утрам в ворота ученики тарабанят и зовут меня в школу, и чтобы с ними не встречаться, я побежал через выгон, и панским лесом, мимо ставка, прошёл на Осычник 3—4 км. Вышел на перекрёсток дорог Ромны-Прилуки и Сокырынци – Дейманивка.

Стал голосовать, но никто не останавливался, так как машины были гружёные, а в кабине места не было. Я пошёл в Охиньки. С горки бегом, а по селу до моста пешком-шагом. На мосту, через реку Удай, машины шли тихо, и я на одну подцепился, смотрю с зерном, я влез и благополучно доехал до Прилук, около 30 км.

Прилуках, на повороте соскочил с машины, не доезжая почты, на ул. Ленина, где жила Дуся. Дома у них никого не было, все на работе.

Я Прилуки немного знал, особенно базар, и пошёл туда и пока болтался, там меня «шпана» приметила и повели меня в подвал, а там был их штаб, и они меня всё расспросили и сказали, что будешь у нас работать. А один из старших сказал, что у него пальцы длинные и будет карманником, мы научим, как таскать кошельки. Я сказал, что подумаю. Они мне дали два дня на раздумье. Отпустили.

Меня вывели, и я знал, что за мной следят, и пошёл по магазинам, и там затерялся в толпе. Когда я пришёл, Дуся была дома. Она уже знала о смерти мамы и, когда я зашёл, то она со слезами кинулась обнимать меня и жалеть. Когда она успокоилась, я рассказал ей о своих делах и о том, что меня «шпана» хочет завербовать к себе. Она спросила, сказал ли я откуда приехал, как меня звать и фамилию. Она испугалась их. Я им сказал, что звать меня Виктор, а фамилию сейчас не помню, что приехал до родственников, которые живут за табачной фабрикой, а сам из Васкивцыв. Я их обманул. У Дуси отлегло.

Муж у неё работал на ж/дорожной станции по сопровождению вагонов с ценными грузами и был в отъезде.

Уходя на работу, Дуся сказала, чтобы я не выходил на улицу, а играл во дворе. В их доме жили две еврейские очень хорошие и добрые семьи, и дети их были ровесники мне, и я с ними дружил уже раньше. Родители их знали хорошо мою маму, ещё по жизни её в Прилуках и знали, с какого она роду. Знала об этом и Дуся, но мне не приходило в голову расспросить их о маме.

Через два дня приехал дядя Миша. После наших разговоров, и выслушав моё желание, он резко мне сказал: «Нечего тебе в Прилуках делать, шпаны здесь своей хватает, возвращайся в Сокырынци и заканчивай 7-й класс. В детдом не иди, там тебе будет трудно, а иди в сельсовет, и они обязаны поставить тебя на патронат, тем более такое большое село. В колхозном Уставе сказаны льготы на содержание детей-сирот».

На второй день мы с Дусей попрощались, а дядя Миша вывел меня до школы механизации, там остановил машину, он был в форме ж/дорожной милиции, а машина шла как раз в Васьковци через Сокырынци и довезли меня прямо до сельмага, домой.

Дуся собрала мне большую торбу (сумку) с продуктами, а дядя Миша дал ещё и 20 рублей (2 червонца). На второй день я в школу не пошёл, а пошёл в корчму. Как порядочный поел, деньгами рассчитался и пошёл домой.

Бабушка Сера была очень рада, что я вернулся, а то ей некому было принести ведро воды. Она была на несколько лет старше мамы, но была очень толстая, глухая и много лежала.

В школу я не пошёл, а хотел, но было очень стыдно, т.к. прогулял больше месяца.

Ко мне прибежали школьники и сказали, что меня зовёт директор школы. Я его очень уважал, но боялся. Пошёл.

В директорской Федор Семёнович встретил меня добродушно и предложил сесть. Разговор начался на воспитательную тему, а там сидело еще два учителя, которые ему поддакивали. Я слушал и у меня невольно стали течь слезы. В конце я сказал Федору Семёновичу, всё правильно, но в школу я не пойду, пока меня не поставят на патронат. Голодный я в школу ходить не буду, а поеду в Прилуки, там меня берут на Реммаше учеником токаря. Я не врал. Это мне сказал Михаил Соломонович, сосед Дуси, что такая возможность у него есть.

Директор встал и говорит: «Никуда ты Юра не поедешь, тебе надо закончить семь классов и потом поступишь в техникум. Ты учишься хорошо и догонишь отставание. Подошёл, положил мне руку на плечо, как никто мне не делал. «Иди, узнай уроки, и завтра приходи в школу, а я пойду сегодня в Сельраду и твой вопрос решим». Пожал мне руку, как отец и проводил меня до дверей.

Этим 10—15 минутным разговором Федор Семёнович убедил меня, что надо учиться и вернул меня к жизни.

А сам он закончил жизнь трагической и нечеловеческой смертью, всей семьей вместе с другими односельчанами казненый фашистами и их приспешниками, отобравших сотни человеческих жизней, ни в чём не повинных людей. В Срибном в школе 23.02.1943 г. фашисты сожгли живьём более 400 человек и из Сокырынец было 125 человек.