Геннадий Прашкевич - Теория прогресса

• Название: Теория прогресса
• Автор: Геннадий Прашкевич
• Жанр: Повести

Издание открывается динамичной приключенческой повестью «Война за погоду». Фашистская подводная лодка высаживает десант на полярном острове Крайночном и захватывает советскую метеостанцию. Разбираться во всей этой истории, разбираться по-взрослому, жестко, приходится юному радиолюбителю Вовке Пушкарёву.

В романе «Теория прогресса» двое школьников с очень недурным воображением приходят однажды к, казалось бы, очень простой мысли: если ты каждый день будешь стараться совершить что-то необычное, доброе, то и сам к концу дня непременно станешь лучше, чем был утром. К сожалению, жизнь не похожа на наши мечты, у нее свои законы и правила.

Короткая экспериментальная повесть «Столярный цех», заключающая том, является одной из первых серьезных литературных работ автора. Она написана в 1962 году и несет все самые характерные приметы того времени.

---

Но лучше бы боцман не врезался так глубоко в Вовкину жизнь. Лучше бы не запрещал спускаться в машинное отделение, где сладко и жарко пахло перегретым маслом. И не запрещал бы проводить время на баке, откуда даже в туман можно было кое-что впереди увидеть. И уж конечно, не мешал бы подкармливать веселых ездовых собачек, которые жили на корме в поставленной для них металлической клетке.

Собачек на остров Крайночной везли Вовкина мама – метеоролог Клавдия Ивановна Пушкарёва и радист. Но о нем разговор особый. О маме, например, писали в центральных газетах еще до войны – как о знаменитой зимовщице. А вот с радистом, считал Вовка, не повезло.

Ведь что такое полярный радист?

Ну, даже собачкам понятно, что, прежде всего, это человек сильный, уверенный, умеющий пробивать дорогу в рыхлом снегу, умеющий трое суток пролежать без всякой еды в снегу, если застала его пурга посреди тундры. Ну, само собой, настоящий радист должен уметь из самой слабенькой рации выжать все, на что она способна. Как, скажем, знаменитый друг отца – радист Кренкель. Эрнст Теодорович (Вовка только так его звал) зимовал на Северной Земле, работал на Земле Франца-Иосифа. С Новой Земли, с каменистых ее берегов связывался по радио с антарктической экспедицией американца Берда! Летал на сгоревшем потом германском дирижабле «Граф Цеппелин», плавал на ледокольном пароходе «Челюскин», держал надежную твердую связь с родной страной, дрейфуя на льдине с папанинцами!

Или отец… В неполные сорок четыре Вовкин отец успел обжить пол-Арктики.

Новая Земля… Остров Врангеля… Незаметные островки на северо-востоке… Отец, как и Кренкель, ни при каких обстоятельствах не срывал сеансов радиосвязи. А дело это ох какое не простое – достучаться из полярной мглы до далеких советских портов, до пробирающихся во льдах обросших инеем караванов!

А Леонтий Иванович… Он и смотрел как-то косо. И очки носил в простой железной оправе. Никакой выправки, некоторое брюшко торчит, а даже капитан Свиблов осторожничал с лысым пассажиром. А тот всем только улыбается: братцы, братцы. То шапку снимет, пригладит ладонью блестящую лысину, то вскочит, услышав склянки, будто только сейчас узнал, что «Мирный» вышел в открытое море. И смотрит, смотрит внимательно из-под круглых очков, бормочет. «Удача – это то, что вы добиваетесь сами, а неудача – то, что добивает вас».

Будто не полярник, а философ какой-то.

Даже собачки не любили Леонтия Ивановича.

Радист кормил их раз в сутки и Вовку предупреждал: «Ты, братец, не порть собачек. Не подкидывай им лишние куски. Ездовая собачка, братец, тощая должна быть. Жирная собачка нарту не потянет». И подпрыгивает, попискивает, как радиозонд, поблескивает железными очками. Нет, такой так называемый радист, конечно, не сможет прятаться в тылу у фашистов и корректировать огонь наших батарей!

3

Вовка имел право так думать. Несмотря на свои четырнадцать лет, он много раз бывал в кабинете пермского военкома.

Тот злился: «Опять пришел?»

«Ну…»

«Поздоровался?»

«Ага, поздоровался».

«Тогда – до свиданья».

«Я вам справку принес».

«Какую еще справку?»

Вовка выкладывал на стол исписанный от руки листок.

«Заявление…» – близоруко вчитывался военком. – Да уж, насмотрелись мы на такие заявления. «Я, Пушкарёв Владимир, прошу направить меня в действующую армию…» Ничего нового. «Настоящим подтверждаем, что Пушкарёв Владимир занимался в клубе любителей-коротковолновиков…» Военком складывал листок и возвращал Вовке: «Ну и что? Подумаешь, любитель! Твое дело – учиться. Ты слово оккупант пишешь через одно к. Я твоему отцу сообщу».

«Не сообщите вы ему ничего!» – срывался Вовка.

«Это почему же?»

«Да потому, что он на Крайнем Севере!»

Это была правда. Радист-полярник Павел Дмитриевич Пушкарёв по своей воле, помогая Родине, с одна тысяча девятьсот сорок первого года безвыездно работал на острове Врангеля. Конечно, Вовка понимал, что и в годы войны тоже нужно заниматься обживанием далеких островов, но обидно. У других ребят – отцы на фронтах бросаются с гранатой под танки, а у него… Поэтому и говорил: «На Крайнем Севере!»

«Спецчасти?»

Вовка кивал. А то!

Конечно, спецчасти.

Метеорологи и радисты работают на победу.

Сидеть на полярных островах – испытание не из легких.

Но если честно, если уж совсем честно, то с таким испытанием вполне могла справиться мама (не зря вспомнило про нее Главное Управление Главсевморпути, когда понадобилось сменить полярников на острове Крайночном). Даже он, Вовка, мог бы справиться с таким испытанием. Вот не берете меня на фронт, считал он, отправьте на длительную зимовку. Я дело знаю. Я – сын полярников. Я не спутаю анероид с барометром и стратус от кумулюса отличу. А понадобится, справлюсь с алыком – ременной собачьей упряжью, соединяющей в себе свойства хомута, чересседельника, подпруги, постромок – всего сразу.

Мысленно Вовка не раз гонял нарту по тундре.

В правой руке – остол. Левая на баране, есть там такая деревянная дуга. Ветер в лицо, перекликаются собачки. На «Мирном» в металлической клетке грызлись от скуки семь крупных ездовых псов, но Вовка бы с ними справился. Тем более что сразу подружился с вожаком упряжки – Белым. На фоне сугробов такого заметить трудно, разве что по черным глазам и носу. И Белый тоже полюбил Вовку: ведь пацан не очень прислушивался к словам Леонтия Ивановича и время от времени подбрасывал собачкам сэкономленные за чаем сухари.

«Белый! Где твоя мамка, Белый?»

Услышав про мамку (была у них такая игра), Белый ложился на доски пола и внимательно смотрел на Вовку. Конечно, не мамку свою он вспоминал, а ожидал какой-нибудь подачки. А все равно как бы и вспоминал. Далеко от Белого находилась сейчас его мамка. Ее еще в Архангельске Леонтий Иванович обменял у англичан с морского конвоя на новенький гелиограф Кэмпбелла. Наверное, плыла сейчас мамка Белого к берегам Англии, а ее новый хозяин – штурман эсминца «Саллен» Берт Нельсон – гордился русской ездовой собакой и ласково трепал ее густой теплый затылок, настороженно посматривая на небо – не пикирует ли из низких облаков на его эсминец тяжелый «Юнкерс»?

В Северном море опасно, а вот в Карском…

Ну прямо стыдно становилось Вовке за жирный угольный дым буксира, которым пахло, наверное, даже на дне моря. И за боцмана Хоботило, начинавшего суетиться, чуть только пробивалось сквозь облачность низкое полярное солнце, становилось стыдно. И за капитана Свиблова в белом шарфике, всегда как бы лебезившего перед маминым радистом. И даже за себя. Да, и за себя тоже. Ведь вот не уговорил пермского военкома отправить молодого радиста на самый опасный участок фронта. Пусть курсы любителей-коротковолновиков Вовка так и не закончил и справка у него липовая, но детекторные приемники знает и азбуку Морзе отстукивает быстро. Конечно, не двести знаков в минуту, как Колька Милевский, но с элементарными погодными сводками справится. И вообще… Будь Вовка капитаном «Мирного», буксир не прятался бы в тумане… Будь он капитаном «Мирного», шли бы сейчас прямо на Крайночной, не шарахались трусливо из жмучи в морозгу. А появись фашистская подлодка, бежать не стали бы, а полным ходом пошли на таран!

Но Вовка был пассажиром.

Иждивенцем, как противно говорил боцман.

И взяли его на борт только потому, что с Крайночного буксир уходил в Игарку, а в Игарке жила Вовкина бабушка – Яна Тимофеевна Пушкарёва. Одна только мама знала, каких трудов стоило договориться с Главным Управлением Главсевморпути о том, чтобы Вовку взяли на борт «Мирного». «Так что не лезь лишний раз боцману под ноги, – ругалась она. – Не мозоль ему глаза».

«А чего он иждивенцем обзывается?»

«Да потому, что занят, а ты под ногами вертишься!»

«А чего он отобрал мой свисток?»

«Ох, Вовка! Займись учебой».

На голове у мамы – рыжая меховая шапка. Длинные меховые уши красиво падают на грудь. Вся ладная, крепкая, а мыслит неверно. «Займись учебой!»

Но с мамой не поспоришь. Она вся в бабушку. Волевая.

На острове Врангеля (еще до войны) мама разыскала в пургу заблудившегося в тундре геолога. По рыхлому снегу без лыж прошла за сутки почти двадцать километров. Переплывала на байдарке знаменитую Большую полынью. Душа в душу жила с местными эскимосами. С одним (его звали Аньялик) Вовка даже подружился. Аньялик приезжал в Ленинград учиться в Институт народов Севера и приходил к Пушкарёвым в гости. Курил короткую трубку, пил чай, звал маму на остров Врангеля. «На острове без тебя пусто, умилек, – говорил, сладко щуря глаза. – Мы олешков для тебя пасем, умилек. Мы тебе зверя морского бьем. Все эскимосы тебя ждут, Клавдя!»

Или бабушка. Она уже десять лет живет в Игарке. «При могиле деда».

Дед умер в начале тридцатых, а баба Яна все равно в Ленинград не возвращается. «Мне легче так. При могиле». Хотя на самом деле живет не при могиле, а в обыкновенном низком бараке, срубленном из черной лиственницы. Через весь барак тянется длинный коридор, заставленный бочками, кадушками, ларями и сундуками. В таком коридоре удобно играть в прятки, качать «зоску», стучать медяками о косяки. Яну Тимофеевну побаиваются все взрослые, потому что была она крупная и жилистая, лихо умеет ругаться и всегда попыхивает самодельной деревянной трубкой. Когда баба Яна приезжала в Ленинград, в большой пятикомнатной квартире Пушкарёвых сразу начинало пахнуть трубочным табаком и все начинали смеяться и вспоминать. «А ты слушай да ложку не выпускай из руки, – покрикивала баба Яна на Вовку. – Я из тебя Амундсена сделаю!»