Алексей Ухтомский - Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941)

• Название: Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941)
• Автор: Алексей Ухтомский
• Жанр: Биология
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-9909419-7-7

В 1922 году университетские студенты-физиологи проходили летнюю практику под Петергофом в бывшей царской резиденции, «нашей прекрасной Александрии», как они ее называли. В ту пору у А. А. Ухтомского завязалась недолгая переписка с И. Каплан, а позже (с 1927 по 1941 год) он активно переписывался со своими ученицами Е. Бронштейн-Шур и Ф. Гинзбург. Диапазон научных и нравственных проблем в публикуемых письмах тех лет был довольно разнообразен – от закона доминанты и понятия «хронотоп» до секретов психологии творчества и толстовского вопроса: «Для чего пишут люди»?

---

Теперь надлежит сделать экстракт (резюме) для перевода на один из иностранных языков, и Вы облегчили бы меня, если бы исполнили эту работу. Хорошо было бы, чтобы экстракт, охватывая все существенное, не превысил 5–7 страниц, напечатанных машинкою того формата, который я посылаю! Конечно, если не хотите, я сделаю это сам.

Я спросил Вас, «довольны ли Вы моими докладами», не для того, чтобы получить от Вас «благодарность», но чтобы знать по существу Ваше впечатление и от моего доклада и от доклада Вашей работы. Теперь, перечитав со вниманием изложение этой последней, Вы сможете дать обстоятельный ответ. Вы не охотница писать письма. Но все-таки, быть может, взяли бы на себя труд написать мне свое искреннее впечатление?

Я был бы очень доволен, если бы Вы сделали свои подробные замечания и переделки в посылаемой копии и возвратили мне эту копию с указаниями, скажем, недели через полторы. К тому же времени исполнили бы и экстракт! Все это Вы могли бы занести в лабораторию мимоходом из качественного анализа в какой-нибудь внелекционный день. Но усердно прошу не оставлять в лаборатории бумаги на служителей, – их следует передать с рук на руки, с предупреждением о важности их, Ник. Петр. Резвякову или Мих. Ив. Виноградову.

Остающуюся пока у меня Вашу книжку с протоколами перешлю Вам в близком будущем. Так хорошо, что мы писали подробно протоколы – по ним можно было оттенить многие важные детали, которые иначе прошли бы даром.

Простите! Всего Вам лучшего. Не посетуйте на нескладное письмо, голова у меня еще не в порядке, и пишу я с трудом.

Ваш А. Ухтомский

14

3 мая 1923

Дорогая Ида, я не совсем отдаю себе отчет, зачем нужно было меня «надуть» касательно понедельника! Я очень Вас ожидал сдуру! Не подумайте, однако, что я претендую, – я очень Вам благодарен и за то, что вспомнили меня в субботу. Ныне же пишу по следующей причине. Ко мне пристают павловцы, чтобы я доложил им на физиологических Беседах о Доминанте и связанных с нею работах. Я пока чувствую себя слишком скверно и слабо, чтобы взять на себя какие-нибудь обязательства и обещания. Я ответил пока лишь принципиальной готовностью сделать им доклад и повторить доклад Вашей работы. При этом мне хотелось бы, чтобы доклад Вашей работы был сделан Вами. Дело, конечно, не в перечитывании вновь того, что читано мною в Обществе Естествоиспытателей. Вы, я надеюсь, взяли бы на себя не без удовольствия самостоятельную переработку материала. А после работы сокращения и конденсирования доклада для иностранного резюме это было бы и нетрудно.

Дело это не спешное, время есть. Так подумайте и возьмите на себя этот труд, во всяком случае, полезный для Вас.

Преданный Вам А. Ухтомский

Мне более чем досадно, что дело не двигается с другими темами о Доминантах, но что же тут я мог бы сделать?

15

13 августа 1923. Петроград

Дорогая Ида, Вы говорили мне и М. И. Виноградову, что имеете в виду работать в Александрии этим летом. Вы знаете, что со своей стороны я очень радовался бы, если бы Вы исполнили Ваше желание. Я хочу сообщить Вам о наших текущих александрийских делах и о материальной обстановке, какую могу предложить Вам.

В нижнем жилом доме Александрии, где мы работали в прошлом году, нам оставлено до 1 октября всего лишь две комнаты внизу, притом вместе с химиками (Валентиной Васильевной и Верой Федоровной). Химики занимаются своей перегонкой эфирных масел и смол из хвои, а в нашем распоряжении – два стола, на которых работают трое: две новых работницы, которых я пока еще не успел узнать, и М. М. Бирштейн. На столе М. М-ны есть свободное место, которое Вы могли бы использовать.

Что касается жилья для Вас, то в домиках Александрии ничего предложить Вам не могу. Происки Дерюгина в мое отсутствие сделали то, что студенческий корпус у нас отнят; возможно было получить всего одну комнату в учебном домике, т. е. в известном Вам флигеле Костычева. Но М. И. Виноградов без меня успел поместить там двух новых работниц, и больше туда не устроишься. Можно Вам предложить помещение вне ограды Александрии, очень близко от ее ворот, в Знаменке, в том доме, где живет М. М. Бирштейн. Там есть свободная комната наверху, вполне удобная, по словам М. М-ны. От лаборатории мы имеем возможность дать Вам 300 миллионов в месяц на наем комнаты.

Вот, стало быть, условия жизни и работы в настоящем году! Как видите, они жалки по сравнению с тем, что у нас было прошлым летом. Но при желании дело делать можно. По опыту прошлого лета, Вы успели бы закончить тему о «доминанте-истериозисе» за остающиеся недели сезона.

Я очень просил бы Вас поскорее сообщить мне, будете ли работать, дабы я мог, не теряя остающихся драгоценных дней, свезти в Александрию то, что Вам будет нужно. Надо также поскорее решить, занимать ли для Вас комнату в Знаменке.

Что касается меня, я выпущен из тюрьмы две недели тому назад. О своем будущем ничего твердого не знаю и сказать не могу: будут ли последствия всей этой истории, и какие, – пока не видно. И тем сильнее хотелось бы мне, чтобы начатая Вами у меня тема была Вами закончена, пока я могу это видеть и знать.

Ужасно рад был бы Вас увидеть или, по крайней мере, получить от Вас весточку. Должен, однако, предупредить, что мою переписку перехватывают, – с момента ареста в мае и до сих пор ни одного письма до меня не дошло. Поэтому посылайте не на мое имя, а по такому адресу: «Вас. Остр., 16 линия, д. № 29, Никифору Ивановичу Лачугову (х)». Последний знак (х) будет условным, – будет значить, что письмо с передачей мне. Можно также посылать в Петергоф: «Естественно-научный Институт в Александрии, Марии Мироновне Бирштейн (х)». Условный знак тот же.

Я предполагаю ездить в Александрию еженедельно на несколько дней. Понедельники и вторники, во всяком случае, буду бывать в Петрограде. В эти дни между 12-ю и 2-мя буду бывать в университете, в лаборатории. Если бы Вы собрались навестить меня, то в те же дни утром до 12-ти или вечером после 5-ти я мог бы встретить Вас у себя на прежней квартире.

Ну, простите пока. Всего Вам хорошего.

Ваш А. Ухтомский

16

21 августа 1923

Дорогая Ида, сегодня утром я получил Ваше письмо и хочу, до отъезда в Петергоф, Вам ответить.

Из тона моего предыдущего письма Вы заметили, я думаю, что я не очень настойчиво звал Вас в Александрию; это оттого, что обстановка работы этого года была бы, пожалуй, не совсем приятна и легка для Вас.

Со своей стороны, я должен был предложить Вам Александрию, так как Вы думали туда поехать. Но я описал Вам наши нынешние, далеко не блестящие условия.

Таким образом, не тяготитесь мыслью, что огорчили меня, отказавшись от работы! Огорчен я очень только тем, что долго не буду Вас видеть и не придется мне отдохнуть душою в беседе с Вами!.. Набирайтесь силами и энергией для окончания университета. С радостью помог бы Вам, если бы нашел какую-либо возможность! Дипломная работа у Вас готова, – это работа прошлого лета. Она, по словам Словцова, уже набирается в печать.

Что касается меня и моих дел, то ничего определенного о своей судьбе не знаю. Документы и переписку все еще держат. При желании могут, конечно, состряпать какое угодно дело о «контрреволюции», благо это такое удобное понятие по своей растяжимости и неопределенности. Ведь вот Эренбург в своем прелестном «Хулио Хуренито» с достаточною логичностью обвиняет сферы в контрреволюции за то, что они до сих пор не уничтожили и, как видно, не хотят уничтожить искусство, творчество и понятие свободы! Так что о себе могу лишь повторить Ваше слово: «Хорошо, что хоть на свободе!» Но, может быть, такая неопределенность судьбы имеет свои хорошие стороны? Она настраивает человека в более мужественных тонах! Человек, уверенный в себе и в своем положении, так легко становится невыносимым животным! Конечно, для научной работы неопределенность очень мешает, ибо не дает мысли спокойно отдаться одному, определенному делу. Так много было у меня научных замыслов на лето весною; так бессмысленно провелось лето; и так близка опять зимняя толчея с лекциями, разными заседаниями и минимумами! Остающиеся свободные недели буду экспериментировать с моими тремя специалистами. Пожелайте нам успеха, чтобы наклюнулись искомые плоды от труда!

Отрадного у меня лично мало, – живу серо и безразлично, как сера, тускла и безразлична Александрия нынешнего лета, грезящая старыми воспоминаниями, залитая лужами среди мокрых деревьев и тоскливо ожидающая солнышка, которое едва напоминает о себе из-за нависших по-осеннему облаков, бесконечных, однообразных облаков… В Вашей прошлогодней тетрадочке есть рисунок от 22 сентября с припискою: «холодно, сумрачно». Вот это настроение и царит во мне и в нашем прошлогоднем пепелище!