Альберто Васкес-Фигероа - Черное дерево

• Название: Черное дерево
• Автор: Альберто Васкес-Фигероа
• Жанр: Триллер

Повесть «Чёрное дерево» («Ebano») написана в динамичной манере кинематографического сценария. Описанные события разворачиваются в Африке, основные действующие лица: фотограф европеец и его жена африканка, выдающаяся спортсменка и отчаянная идеалистка, пытающаяся привлечь внимание западного мира к своей несчастной, бедной африканской стране. Во время их свадебного путешествия по Африке женщину похищают, и именно с этого момента начинается «одиссея» несчастного мужа в поисках своей жены, которую ведут тайными и запутанными тропами через весь континент до Аравийского полуострова с тем, чтобы продать за весьма значительную сумму некоему шейху.

---

– Сто франков помогут?

– Вполне возможно, что и помогут.

– Вот, считайте.

– Публика начинает собираться здесь часам к восьми. До того как ляжете спать зайдите ко мне… Но, очень прошу, не упоминайте «Группу» в разговоре… И никому не рассказывайте о том, что вашу жену похитили… Я сам не очень осведомлен, но люди здесь рассказывают, что эти охотники за рабами – что–то вроде обширной организации… Что–то похожее на мафию… Поддерживают и помогают друг другу, а когда кто–то начинает расследование в отношении кого–нибудь из их сообщества, то с ним расправляются… И здесь, в Форте–Лами, кто угодно может быть вовлечен в торговлю людьми: греческие торговцы, португальские перевозчики, половина бродячих торговцев «хауссас», арабские продавцы тканей, египетские купцы, люди, занимающиеся импортом из Нигерии, и даже государственные служащие в самом Чаде… Кто угодно!

– Даже вы?

Бармен поднял бокал и полотенце, которым полировал стекло:

– Думаете, если бы я занимался торговлей неграми, то стоял бы здесь и сушил стаканы?..

Но осекся смущенно, поняв, что его комментарий был не совсем удачным. И, как показалось, даже обрадовалось, когда в бар вошли двое, по виду охотники, потные и покрытые с головы до ног пылью, уселись в центре барной стойки, потребовали холодного пива и с мрачным выражением на загорелых лицах начали обсуждать, как большой носорог ушел от них, выскользнув буквально из рук.

– Триста километров! – возмущался старший из них, призывая бармена в свидетели. – Нет! Тысячи километров по этим адским дорогам, да еще эта засуха и как результат все покрыто пылью, и, в конце концов, эта тварь ухитрилась убежать от нас живой и невредимой… Целую неделю потеряли.

Давид медленно тянул свой виски и молча рассматривал этих двоих. Судя по всему они принадлежали к той разновидности «белых охотников», кого теперь самих можно было рассматривать как реликвию, бродящую по континенту, заселенному живыми ископаемыми, благословенными остатками того африканского изобилия тех времен, которые прошли и никогда уж более не вернутся. Времена «Зеленых холмов» и «Снегов Килиманджаро», грандиозных сафари и удивительных приключений, времен, когда животных убивали без счета и без причин… Времена «охотничьих трофеев» и романтических легенд об этой земле, что, в конце концов, и уничтожили самую красивую фауну когда–либо существовавшую на Земле.

Это были люди, которых Надия ненавидела всем своим существом, кто до сих пор жадно цеплялся за древние представления, будто Африка никогда не будет ничем иным, но только огромными охотничьими угодьями, населенными «боями» тихими и послушными, готовыми повсюду таскать тяжелые ружья и без конца услужливо кланяющиеся и приговаривающие: «Да, бвана.»

– Маньяки, гомосексуалисты, умственно отсталые, импотенты! И вот эти людишки приезжают сюда убивать слонов и носорогов, – возмущалась она, вне себя от сжигавшей ее ярости. – Убивать издалека животных больших и благородных, не подвергая себя опасности – это один из низких, мерзких способов избавиться от собственных комплексов неполноценности.

– Вообще–то, я не думаю, что все выглядят, как ты их описала, – пытался возражать он. – Некоторым нравится охотиться, чтобы поучаствовать в каком–нибудь приключении.

– В приключении?! Убить тридцать тысяч слонов за один год – это ты называешь приключением? Это разновидность преступной деятельности, которой могут заниматься только трусы, не смеющие убивать себе подобных, лишь потому, что знают – их за это повесят… Маньяки, гомосексуалисты, импотенты!..

Когда они в своих спорах доходили до этого места, Давид предпочитал отмалчиваться, позволяя Надие выговориться полностью. Стоило ему возразить, как они безнадежно увязали в бесполезной словесной баталии, в ходе которой Надия начинала волноваться все больше и больше и, в конце концов, совершенно терял контроль над собой.

Однажды они дня два не разговаривали, после того, как Давид попытался немножко, без особенного энтузиазма, заступиться за охотников и с того времени пришел к выводу, что в их отношениях эта тема под запретом – «табу».

И вот сейчас, наблюдая за этими людьми, грязными, уставшими, обожженными солнцем и покрытые пылью, глотающие одно холодное пиво за другим, стараясь «очаровать» бармена своим рассказом, как они преследовали в течение недели раненного в бок носорога, ему стали понятны причины, по которым Надия ненавидела их. С подобными разновидностями рода человеческого она прожила бок о бок с самого детства и, наверное, тысячу, а то и более раз, слышала подобные истории, повторяемые при каждом удобном или неудобном случае.

Говорили громко, стараясь втянуть в разговор и Давида, расширив, таким образом, необходимую аудиторию, без которой рассказ об их подвигах настоящих и мнимых не имел бы никакого значения, но он предпочел игнорировать их, удалиться, поскольку сразу же почувствовал в их словах и жестах ту агрессивность, всегда нервирующую его, то желание говорить все больше и больше, и все более громким голосом, стараясь заглушить соперника, хотя это и приводило к тому, что начинали говорить все больше и больше глупостей, и все более громким голосом, порой срывающимся на крик, и тоном авторитарным, не допускающим никаких возражений.

В этом мире охотников разных было более чем достаточно, и Давид инстинктивно избегал встречи с ними, преследуемый каким–то непонятным, нездоровым чувством страха: охотники за деньгами, охотники за женщинами, охотники за теми, кто превысил скорость, охотники за культурой… и все они имеют обыкновение громким голосом, чтобы быть услышанными как можно дальше, рассказывают о своих убитых «носорогах», о женщинах, с которыми удалось переспать, о своих хитростях и о том, сколько им пришлось испытать, пройти, пробежать… и о своих глубоких знаниях в области литературы, живописи или науки.

Рядом с такими людьми Давид ощущал себя, словно загнанная дичь – этакая разновидность мечтателя, представитель «аудиториус перфектибус», кто, будучи пойманным, способен выдерживать в течение часов беспрерывную болтовню, не проявляя при этом признаков смелости и воли, чтобы решительно развернуться и уйти или послать болтуна–оппонента к чертовой матери.

И то была самая ненавистная черта его характера – эта неспособность взбунтоваться и его бессилие пред чужим хамством, его страх пред тем, что грубое слово может ранить себе подобного, кто бы он ни был этот «себе подобный».

И в тот день, когда ему удастся переступить через самого себя, превозмочь свои страхи и сомнения или в тот день, когда он сможет стать ироничным или … более простым по отношению к другим …, сможет не теряться, столкнувшись с чужой иронией – этот день станет для него переломным, потому что сумеет сделаться тем, кем никогда не был – типом довольным самим собой, и почувствует, что у него получилось изменить свой характер так, как оно всегда этого хотел, и как ему это нужно было сделать.

– Дело в том, что ты чрезвычайно положительный, – неоднократно повторяла Надия, – слишком хороший и потому тебя принимают за глупца и за человека бесхарактерного… Воспротивься этому, взбунтуйся! Дай понять им иногда, что и можешь быть таким же…

– Начать с тебя?

– Почему бы нет? Думаешь, это многое изменит? Полагаешь, что какой–нибудь наш спор чуть ли не до драки приведет к тому, что я перестану любить тебя?

– А может наоборот – сделает так, что полюбишь еще больше?

– Мало вероятно…

– Ну, тогда оставим все как есть… Не смогу я это изменить… Никогда у меня не получится!

Но вот сейчас, сидя в том баре, слушая и не слыша разглагольствования тех охотников, Давид спрашивал себя: а неужели и в самом деле у него не получится измениться или … наоборот, он уже начал меняться.

Сейчас он в полной мере ощущал, как наполняется ненавистью, такой ненавистью, какую никогда до этого ни при каких обстоятельствах не испытывал, ненавистью, позволяющей ему, наверное первый раз в жизни, быть жестоким и безжалостным по отношению к тем, кто отобрал у него Надию.

Он спросил себя: а сможет ли убить человека?, но готового ответа пока не было, хотя и понимал, что очень скоро найдет ответ и на этот вопрос, потому что рано или поздно наступит такой момент в его жизни, когда придется взглянуть в глаза реальности. Надия была похищена людьми, для которых ни жизнь, ни смерть не имели особенного значения и вполне возможно, что возникнет такая ситуация, при которой перед ним встанет выбор: либо убить, либо умереть самому.

И когда это произойдет, когда выбор потребуется сделать в считанные секунды, нужно быть уже готовым и нужно понимать, что тот вред, который он может нанести врагу, всегда будет меньше, чем вред, который враг нанесет ему.

Игнорировать этот простой факт – значит обманывать самого себя и это не приведет ни к чему хорошему и единственное, что пугало его в этой ситуации – это не понимание того, что подобная нерешительность есть следствие его природной доброты и болезненной робости, на что в свое время указывала Надия, или полное и абсолютное отсутствие характера.