Джордж Оруэлл - Да здравствует фикус! Дочь священника (сборник)

• Название: Да здравствует фикус! Дочь священника (сборник)
• Автор: Джордж Оруэлл
• Жанр: Проза
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-094119-3

«Да здравствует фикус!» – горький, ироничный, во многом автобиографичный роман.

Главный герой – Гордон Комсток, непризнанный поэт, писатель-неудачник, вынужденный служить в рекламном агентстве, чтобы заработать на жизнь. Он презирает материальные ценности и пошлость обыденного уклада жизни, символом которого становится фикус на окне. Во всех своих неудачах он винит деньги, но гордая бедность лишь ведет его в глубины депрессии…

Комстоку необходимо понять, что кроме высокого искусства существуют и простые радости, а в стремлении заработать деньги нет ничего постыдного. Что же спасет его?

«Дочь священника» – роман, совсем не похожий на саркастичный «Скотный Двор» и мрачную антиутопию «1984». Роман, который познакомит вас с иным Оруэллом◦– мастером психологического реализма.

Эта история◦– жестокая насмешка над устаревшими нравами и устоями общества, живущего в религии без веры и ограничивающего свободу человека выбирать свой жизненный путь.

---

Гордон все это знал, но сейчас его занимало другое. В кругах света под фонарями рядом с подтянутой фигуркой Розмари он виделся себе неряшливым и безобразным. Очень сокрушало, что с утра не побрился. Украдкой сунув руку в карман и ощутив привычный страх, не потерялась ли монета, Гордон с облегчением нащупал ребро двухбобового флорина, основу его нынешнего капитала. Всего же имелось четыре шиллинга четыре пенса. Ужинать, разумеется, не пригласишь. Опять таскаться взад-вперед вдоль улиц; в лучшем случае по чашке кофе. Гадство!

– Вот так, – задумчиво резюмировал он. – Как ни крути, все сводится к деньгам.

Замечание оживило диалог. Розмари быстро повернулась:

– Что значит «все сводится к деньгам»?

– То и значит, что у меня все вкривь и вкось. А на дне всего монета, всегда монета. Особенно в отношениях с тобой. Ты же действительно любить меня не можешь. Деньги преградой между нами, я это чувствую, даже когда тебя целую.

– Гордон, ну деньги здесь при чем?

– Деньги при всем. Будь их побольше в моем кармане, ты больше бы меня любила.

– Да с какой стати! Почему?

– Так уж сложилось. Разве непонятно, что чем богаче парень, тем достойнее любви? Посмотри-ка на меня – на мое лицо, мои отрепья, на все остальное. Ты полагаешь, я не изменюсь, имея пару тысяч в год? С приличными деньгами я стал бы совершенно иным.

– И я бы тебя разлюбила.

– Это вряд ли. Сама подумай: после свадьбы ты бы спала со мной?

– Ну что ты спрашиваешь! Ну, естественно, раз мы стали бы мужем и женой.

– Так-так! А предположим я вдруг оказался бы неплохо обеспечен, ты тогда вышла б за меня?

– Зачем об этом? Ты же знаешь, мы не можем позволить себе завести семью.

– Но если бы могли, а? Вышла бы?

– Не знаю, наверное. Тогда, пожалуй, да.

– Вот! Сама говоришь «тогда» – когда денежки засияют.

– Нет! Прекрати, Гордон, тут не базар, ты все переворачиваешь!

– Ничуть, чистейшая правда. Как всякой женщине, в глубине души тебе хочется денег. Хочешь ведь, чтобы я был на хорошей, солидной работе?

– Не в том смысле. Хотела бы я, чтоб тебе больше платили? Конечно!

– То есть я должен был остаться в «Новом Альбионе»? Или сейчас вернуться туда сочинять слоганы для хрустяшек и соусов? Правильно?

– Нет, неправильно. Никогда я такого не говорила.

– Однако думала. Любая женщина думает так.

Он был ужасно несправедлив и сознавал это. Чего уж Розмари не говорила и, вероятно, не способна была ему сказать, так это насчет возвращения в «Альбион». Но его завело. Неутоленное желание все еще мучило. С печалью некоего горчайшего триумфа он пришел к выводу, что прав – именно деньги мешают ему овладеть желанным телом. Деньги, деньги! Последовала саркастичная тирада:

– Женщины! В какой прах они обращают все порывы наших гордых умов! Не можем обойтись без них, а им от нас всегда нужно одно: «Забудь о чести и совести, лучше зарабатывай побольше! Ползай перед боссом и купи мне шубку получше, подороже, чем у соседки!» На всякого мужчину находится хитрая сирена, которая, обвив шею растяпы, затягивает его глубже и глубже – на лужайку перед собственным домиком, домиком с полированной мебелью в рассрочку, патефоном и фикусом на подоконнике. Женщины, вот кто тормозит прогресс! То есть, вообще-то, я насчет прогресса сомневаюсь, – буркнул он, не совсем довольный последней фразой.

– Гордон, ну что ты мелешь? Во всем виноваты женщины?

– По сути, виноваты. Это же они свято уверовали во власть денег. Мужчинам просто деваться некуда. Вынуждены покорно обеспечивать подругам их домики, лужайки, шубки, люльки и фикусы.

– Да ну, Гордон! Женщины, что ли, изобрели деньги?

– Кто изобрел – не важно. Важно, что женщины создали этот культ. У них какое-то мистическое поклонение деньгам, добро и зло для них всего лишь «есть деньги» или «нет денег». Вот погляди на нас. Отказываешься со мной спать потому только, что в кармане моем пусто. Да-да! Сама минуту назад так сказала. – Он взял ее за руку, Розмари молчала. – Но будь у меня завтра приличный доход, ты тут же со мной ляжешь. Не потому, что торгуешь своими ночами, не так грубо, разумеется. Но внутри глубинное убеждение, что мужчина без денег тебя не достоин. Ты чувствуешь – слабак какой-то недоделанный. Ведь Геркулес, ты почитай у Ламприера[13], божество и силы и достатка. И этот миф – закон благодаря женщинам!

– Гордон, надоело уже твое тупое мужское долдонство! «Женщины то», «женщины се», как будто все они абсолютно одинаковы.

– Конечно, одинаковы! О чем всякая женщина мечтает, кроме надежного семейного бюджета, пары младенцев и уютной квартирки с фикусом?

– Господи, твои фикусы!

– Нет, дорогая, фикусы твои! Твое племя их холит и лелеет!

Стиснув его ладонь, Розмари звонко расхохоталась. У нее действительно был изумительный характер, да и тирады его ей казались столь очевидной ерундой, что даже не раздражали. Собственно, обличая женщин, Гордон тоже говорил не вполне серьезно. Основа сексуальных поединков всегда игра; в частности, такие забавы, как ношение маски врагов либо защитниц феминизма. Дальнейшую прогулку сопровождал вечный дурацкий спор о вечной борьбе мужчин и женщин. Полетели все те же (вдохновенно метавшиеся второй год при каждой встрече) дискуссионные стрелы насчет мужской грубости, женской бездуховности, врожденной подчиненности слабого пола и безусловного блаженства такой покорности. И разумеется: а Кроткая Гризельда? а леди Астор? а боевой клич мамаши Панкхорст?[14] а восточное многоженство? а судьба индийских вдов? а благонравная эпоха, когда дамы цепляли к подвязкам мышеловки и, глядя на мужчин, жаждали их кастрировать?.. Взахлеб, без устали, с веселым смехом над нелепостью очередного встречного довода. Радостно воевать, идя так, рядом, держась за руки и тесно прижавшись. Они были очень счастливы, эти двое, представлявшие друг для друга постоянный объект насмешек и бесценное сокровище. Впереди замелькал свет алых и синих неоновых огней. Они подошли к началу Тоттенем-корт-роуд. Обняв Розмари за талию, Гордон увлек ее в глубь ближайшего переулка. Счастье потребовало немедленного поцелуя, и два продолжавших веселиться дуэлянта плотным сдвоенным силуэтом застыли под фонарем.

– Гордон, ты мил, но жутко глуп! Я не могу любить такого старого зануду.

– Правда?

– Правда и только правда.

Не выпуская его из объятий, она слегка откинулась, невинно, однако весьма чувствительно для джентльмена прижавшись низом живота.

– Жизнь все-таки хороша, а, Гордон?

– Изредка бывает.

– Если бы только почаще встречаться! Неделями тебя не вижу.

– Да уж, хреновые дела. Знала бы ты, каково вечерами в моей одиночке.

– Времени просто ни на что, кручусь допоздна на этой свинской службе. А что ты делаешь по воскресеньям?

– Господи! Пялюсь в потолок, терзаюсь мрачными думами, что ж еще?

– А почему мы никогда не ездим за город? Там можно вместе побыть целый день. Давай в следующий выходной?

Гордон насупился. Вернулась отлетевшая на радостные полчаса мысль о деньгах. Поездка за город была не по карману, и он уклончиво перевел сюжет в план общих рассуждений:

– Неплохо бы, конечно. В Ричмонд-парке довольно славно, Хэмстед-хиз похуже, но тоже, пожалуй, ничего. Особенно с утра, пока толпы не набежали.

– Ой нет, давай куда-нибудь на настоящую природу! В Суррей, например, или в Бернхам-Бичез. Представляешь, как там сейчас хорошо – рощи, опавшие листья, тишина. Будем идти, идти милю за милей, потом перекусим в пабе. Будет так здорово! Давай!

Паскудство! Вновь наваливались деньги. Поездка в такую даль, как Бернхам-Бичез, стоит кучу монет. Он быстро стал считать в уме: пять шиллингов сам наскребет, пятью «поможет» Джулия; стало быть, пять и пять. И тут же вспомнилась последняя из бесконечных клятв никогда не «занимать» у сестры. Не меняя спокойно-рассудительного тона, он сказал:

– Идея заманчивая. Надо только подумать, что и как. Свяжемся на неделе, я тебе черкну.

Они вышли из переулка. В угловом доме помещался паб. Опираясь на руку Гордона и встав на цыпочки, Розмари заглянула поверх матовой нижней части окна:

– Смотри, Гордон, на часах уже полдесятого. Ты, наверно, жутко голодный?

– Ничуть, – быстро и лживо ответил он.

– А я так просто умираю от голода. Зайдем куда-нибудь, что-нибудь поедим.

Опять деньги! Через секунду придется сознаться, что у него только четыре шиллинга четыре пенса и ни гроша больше до пятницы.

– Есть как-то не того, – сказал он, – а вот чашечку кофейку бы не мешало. Пошли, кажется, кафетерий еще открыт.

– Гордон, не надо в кафетерий! Здесь, чуть дальше, такой миленький итальянский ресторанчик, где нам дадут спагетти и бутылку красного вина. Я обожаю спагетти! Пошли туда.

Сердце упало. Никуда не денешься, не скроешь. Ужин на двоих в итальянском ресторане – это минимум пять бобов.