Арне Гарборг - Усталые люди

• Название: Усталые люди
• Автор: Арне Гарборг
• Издательство: Паблик на ЛитРесеd7995d76-b9e8-11e1-94f4-ec5b03fadd67
• Жанр: Литература 19 века

«Друзья – плохая порода. Они на то лишь и годны, чтобы у вас обедать, да стоять, повесив головы, перед вашей могилой. Последнее исполняют они всего охотнее. „Наконец-то мы от него избавились!“ думают они среди вздохов, и в радости своей способны даже собрать по подписке крон 200 в пользу вдовы. Так (приблизительно) говорил я адвокату Ионатану, сидя с ним после обеда за бургундским (настоящим бургундским, – у этого малого есть-таки сношения!) и он, по обычаю своему, принялся читать мне мораль…»

---

– Брак по рассудку представляет собой гораздо менее риску, находила она. – Конечно, плохо, если не удается сойтись характерами, но в сущности это не так еще опасно; во всяком случае, тут можно еще успокоиться на том, чтобы жить так, как живут между собою все ваши знакомые, с которыми вы вместе обедаете. А между тем, бывает, что люди начинают, симпатизировать друг другу и тогда, супружество является приятной неожиданностью, тогда как в браках по страсти, как мне кажется, оно часто становится тягостным.

Я отвечал, что и я также относился с полным уважением к интеллигентному разумному супружеству, но что я всегда считал большим преимуществом, когда разумный рассчет совпадал со склонностью… – Это моя дань сентиментальной нравственности. Вы-же, по-видимому, скорее готовы стать на сторону стариков, которые говорят, что прежде всего надо искать соответствия в общественном положении, состоянии и воспитании; любовь-же есть нечто такое, что приходит потом само собой?

– Старики всегда правы, – заметила с улыбкой фрекен Бернер.

– Ну, конечно, трудно было-бы полагаться на то, что любовь «придет», но вы, очевидно, думаете, что образованные люди в крайнем случае сумеют обойтись и без любви.

– Да… им-же все равно и так часто приходится обходиться без неё.

Под конец я не мог удержаться, чтобы не спросить ее, уж не была-ли она втайне занята работой над каким-нибудь романом; насколько я мог судить, у неё был порядочный запас впечатлений, кое-что может быть было даже пережито (ей 28 лет,), и воззрения её были упорядочены и выдержаны. Она отклонила намек с самым благопристойнейшим презрением.

– Тем не менее вы одна из немногих, которые могли-бы иметь право на это, – продолжал я, желая сказать ей комплимент; – но я должен признаться, что мое уважение к вам нисколько не уменьшается от того, что вы оставляете в покое чернильное маранье.

Она улыбнулась. У неё приятная, интеллигентная, тихая улыбка, – «geräuschlos», как сказали-бы немцы.

Вот эта не могла ли-бы быть мне женой?

* * *

Гардангер.

Немножко романтизма, пожалуй, недурно для разнообразия. Это освежает и умиротворяет. Становишься тих, сосредоточен в себе, религиозен; делаешься пантеистом. Душа уподобляется этому блестящему фиорду с его чудной двойственной пучиной… по внешности голубой, как небо, ясной, как воздух, улыбающейся; на дне-же беспросветной, мрачной, черной, с перепутавшимися водорослями, – затонувшими лодками и телами утопленников; в этой ошеломляющей пучине отражаются, как в зеркале, земные долины и крутые откосы гор, погруженные в сосредоточенное, задумчивое молчание. Время от времени медленно движется лодка, оставляя за собою след, пересекающий эту спокойную опасную гладь.

Час за часом способен я сидеть здесь, на горе, и смотреть; смотреть, забывая думать; мир исчезает, превращаясь в ничто, в прекрасное, бессодержательное видение, какое он, конечно, в действительности и есть. Медленно, точно насекомое, скользит по фиорду лодка, среди ослепительного солнечного сияния, а в лодке сидит животное человек с головой, полной мелких огорчений и забот, которые он принимает за серьезное дело.

Тишина. Безмолвие. Жужжанье шмелей; журчание ключа. Сияние и блеск. Медленные, мерные удары весел. Покой тысячелетий… Не странно-ли, что все это в конце концов не более, как водород и кислород, углерод и азот, HO2 и НО3…

Тот-ли, другой-ли отвратительный м-р Смиф прибыл вчера на собственной яхте с женой и детьми, крупным и мелким скотом и занял весь отель. Я-же, будучи не более как нищим норманном, по этой самой причине все время подвергался самому ноншалантному обращению, как со стороны (шведа) содержателя отеля, так и со стороны его норвежской челяди; единственным, действительно благоволившим еще ко мне лицом, была маленькая, не совсем еще испорченная отельная служанка, родом из Бергена… Ну, а тут у меня просто на просто отняли комнату и просили быть столь любезным, – разделить комнату с другим норвежцем, – с какою-то, как сдается мне, несчастною кандидатскою душою из Христиании.

Это начало владычества туристов.

Начало «славе Норвегии» на новый лад, а вместе с тем и «восхитительного Гардангера».

Кандидат оказался идиотом. Он уверяет, будто по речи моей слышит, что я родом из Бергена… Кажется, на этот раз я действительно имел право разгорячиться…

И я разгорячился. «Да, так это всегда бывает», заговорил я. «М-р Смиф и брат Лундстрем… они просто на просто выгоняют нас из нашего собственного дома. Старая Норвегия превращается в летнюю санаторию для английских торговцев каменным углем; брат Лундстрем и г. Шульце-Мюллер строят отели и набивают карманы; „норвежский народ“ превращается в кельнеров, а „норвежская женщина“ в проститутку на утеху европейским туристам… Простой, честный норвежец, жаждущий ненасытной душой своей посетить долины Норвегии, и с этой целью путешествующий пешком, в скором времени просто таки не найдет себе нигде пристанища, по крайней мере в том случае, если он не будет болтать по английски. О, слава Норвегии! О, поступательное движение вперед родной земли под благословенным правительством народа! Одно только существо во всей стране не понимает того, куда мы идем, и существо это зовут Стортингом. Крестьянское сословие с ошеломляющею быстротою летит вниз по наклонной плоскости ипотек; иностранцы, участок за участком, скупают наши земли, все, что имеет какую-нибудь ценность, – рудники, сады, незастроенные еще пустыри, водопады. Стортинг сидит и смотрит на это, и радуется, что „деньги прибывают в стране“… Еще каких-нибудь пятьдесят лет, и наша комедия норвежского государства превратится в сагу! А тем временем какие-то семинаристы бродят себе и декламируют „будущность Норвегии!“» О, да, о, да!

– Да, да, говорит кандидат со сдержанностью будущего государственного человека: «Развитие туристской жизни, разумеется, имеет свои темные стороны. Но, извините меня, я слышу по вашему говору, что вы родом из Бергена…»

…Я уезжаю завтра-же с первым пароходом.

* * *

(Берген).

Как-бы то ни было, в конце концов, из этого вышло мало проку… одна только скука. Чувствую сегодня катцен-яммер по всей линии и готов был-бы заливаться смехом висельников… если-бы утренняя газета не возвестила мне, что наступил уже август. При этом я вдруг ощутил в груди порыв радости… в таком случае дня через два я могу и уехать…

Но… Да, разумеется.

Разумеется. Ведь я же уж почти «отвык». Ни следа какого-бы то ни было влечения. Я собираюсь быть олицетворением рассудка. Но как-бы то ни было… однако же…

Только-бы уехать!

V

Христиания, 20-го (или вернее 21-го) августа.

Удивительный малый этот Георг Ионатан. Например, хоть эта идея, – собирать коллекцию картин!

Да если бы он еще хоть что-нибудь смыслил в живописи! А то ведь сам хвастается, что не в состоянии отличить Таулова от Веренскиольда. «Черчение – вот единственно, что меня интересует, потому чертить я умею и сам!» говорит Ионатан.

А между тем, он затевает эту коллекцию. «Это создает известную обстановку, дает положение, говорит он. В нашей стороне человек, заведомо для всех обладающий полсотнею картин, является уже чем-то замечательным, выдающимся, чем-то беспримерным, – как-бы в роде единственного белолицого в среде краснокожих. А если хочешь преуспевать на жизненном поприще, то, прежде всего следует постараться внушить к себе удивление в среде своих сограждан. Надо окружить себя блестящим ореолом, понимаете? Деньги, которые затрачиваются на эти глупости, возвратятся вам сторицею».

Я отвечаю ему, что подобный ореол скорее напугает краснокожих. Они будут чувствовать к нему почтение, но станут избегать его. Считая его любителем художества, литературы, они будут видеть в нем представителя богемы, человека непрактичного. Черт возьми, что может смыслить в делах кассы для бедных или в устройстве клоаков человек, интересующийся чем-то таким оторванным от земли, как искусство!

Он, по обычаю своему, пожимает плечами.

– Тут есть нотка патриотизма, которая придется по вкусу, говорит он.

– Патриотизма?.. Ну, разумеется, хорошо, если находится человек, способный время от времени бросить сотни две крон на искусство…

– Я скажу вам одно, – серьезно говорит Ионатан. – Настудит время, когда Европа будет стремиться в Христианию для того, чтобы видеть норвежцев, подобно тому, как теперь стремится она в Италию, чтобы видеть флорентинцев. Понимаете, какую деньгу зашибут тут оптовые торговцы; и время их скоро наступит.

Я пожимаю плечами.

Сегодня вечером в присутствии доктора Квале, живописца Блютта и моей незначительной особы, он торжественно снял покрывало с последней купленной им картины… которую, я почти готов думать, он купил ради меня. Он-же ведь прекрасно знает, что это она была моей «прежней» пассией. Впрочем, это вовсе не портрет… Это внутренность комнаты, и она является лишь одним из предметов обстановки. Картину эту написал её отец; это из того еще времени, когда она не была замужем. Художественный интерес картины составляет особая тонкость в пользовании светом, или, если угодно, тенями; но я видел только ее, мою когда-то так горячо любимую Элину. Она стоит на заднем плане и смотрит в окно. Удивительно изящно вырисовывается она в матовом, светло-сером свете, падающем из окна. Я узнал каждую её черту. Маленькая характерная голова (с густыми рыжевато-белокурыми волосами, подобранными на затылке) имеет именно то самое грациозное положение, и осторожный, пытливый, боковой взгляд полузакрытых глаз; матовая, смуглая шея с нитью кораллов нежно выделяется в полумраке; из-под роскошных волнистых волос любопытно выглядывает маленькое розовое ушко с цыганской золотой серьгой; на красивые высокие плечи и изящную, но мускулистую фигуру накинут красновато-коричневый дамаский утренний капот; нижняя часть немножечко слаба. У меня совсем защемило на сердце; но это скоро прошло. К сожалению, она представляет собою законченную уже главу.