Саймон Ван Бой - Все прекрасное началось потом

• Название: Все прекрасное началось потом
• Автор: Саймон Ван Бой
• Издательство: Литагент1 редакция0058d61b-69a7-11e4-a35a-002590591ed2
• Жанр: Зарубежное современное

Афины издавна слыли местом, куда стекаются одиночки.

Ребекка, Джордж и Генри встретились в Афинах.

Их эмоциональная связь – то ли дружба, то ли роман – стала отправной точкой истории.

Истории о жарком городе и неумелых попытках обрести себя, о внутренней красоте и о пронзительных воспоминаниях, берущих начало еще в детстве. Отчасти – но только отчасти! – о любви.

Потому что она была, конечно. Но все прекрасное началось потом.

---

Ребекка ощущала самое суть города, и, чувствуя ее слепую привязанность, город принимал ее как родную.

Когда она открыла глаза, Джордж уже не спал. Он повернулся к ней, улыбнулся и снова предложил сделать массаж.

– Мне пора рисовать, – сказала она. – Только давай сперва по кофейку.

Джордж предложил сходить за свежим хлебом, но Ребекка сказала, что это слишком долго.

Вид у него было мечтательно-довольный. Она даже слышала, как он напевал в душе.

Джордж разглядывал убранство у нее на кухне, медленно потягивая кофе.

Ребекка открыла входную дверь и пожелала ему удачного дня. Он снова махнул ей рукой и, пятясь, ушел. А она потом долго стояла под душем.

Она весь день делала наброски, попивая чай из ромашки. Ближе к вечеру она разделась и продолжила работать в нижнем белье. Когда стало совсем душно, она открыла в душе скрипучие краны и, выждав мгновение-другое, шагнула под струи воды. В желтой стене зияли трещины – вода, нащупывая их, мигом заполняла каждую, впитываясь в голый цемент, успевший просохнуть за ночь.

Она медленно остужала каждую свою клеточку.

Капли воды дробили тонкий налет пота, покрывавший ее тело.

Она наполнила рот водой.

Бабка Ребекки утонула однажды вечером, в конце лета.

Озеро находилось неподалеку от их дома.

Мать Ребекки все видела. Она была тогда еще совсем маленькая. Она побежала домой и рассказала отцу. Задняя дверь распахнулась настежь. Она не могла поспеть за ним, сколько ни старалась, и скоро она оказалась в лесу одна-одинешенька. Она перестала бежать и пошла медленнее. Ей было страшно. Она расплакалась и обмочилась. У нее жгло ноги. Когда она добрела до озера, то сначала увидела только пустынную холодную водную гладь. А следом за тем разглядела на другом берегу озера, на траве, две фигуры: одна металась как безумная, другая будто застыла.

Это было в 1964 году. Матери Ребекки еще не исполнилось шести.

Полицейский сидел с ними за столом на кухне. И то и дело поправлял свой ремень. Они пили чай.

Его шляпа лежала рядом со смородиновым пирогом. «Что будете делать с ее одеждой?» – спросил молодой блюститель порядка.

В столовой громко тикали часы, будто силясь ответить. Потом полицейский кивнул на маленькую девочку, пристроившуюся с куклой на диване.

«А с ней что собираетесь делать?»

Отец, не проронив ни слова, посмотрел на его опорожненную чашку. С тех пор он вообще говорил очень мало.

Полицейский, допив чай, ушел восвояси.

После душа волосы у Ребекки намокли и стали тяжелыми. На Афины опускались вечерние сумерки.

В полумраке ее рисунки ожили.

Город остывал, движение на главном проспекте поутихло. Ее соседи уже стучали ложками об кастрюли. На столах расставляли тарелки. Детей сердито звали к столу.

Она думала о Джордже и об их единственной совместной ночи.

Она пробовала представить себе, о чем думал он. Любовь мужчины похожа на каплю краски на чем-то светлом.

Когда Ребекка работала в Air France, однажды умер один старик – прямо в кресле.

Большинство других пассажиров спало. Она обратила внимание на того старика потому, что у него были открыты глаза. Она бегло просмотрела его паспорт. Он был холостяк. У него были красивые туфли. И родинка на щеке. И массивные часы из чистого золота. Его руки светились в темноте. А ведь на земле его кто-то ждал, думая, что он жив.

Обычно Ребекка жила в гостиницах. И, лежа в постели, иногда разглядывала свою форму, развешенную на стуле.

Это я, думала она.

Вот я какая.

Глава пятая

Отец Джорджа сбежал, когда Джорджу было лет семь.

Джордж унаследовал от него крупную челюсть, придававшую ему еще больше мужественности. Его глубоко посаженные зеленые глаза подмечали то, что другие глаза равнодушно упускали.

В своих сладостных мечтаниях Джордж мнил себя перевоплощением Иоганна Себастьяна Баха: ведь его, как и Джорджа, совершенно недооценивали при жизни, особенно родня.

Джордж любил просиживать ночи напролет в кафе фешенебельного района Колонаки, почитывая иностранные газеты. Он потягивал свежемолотый кофе по-гречески и ел вязкую пахлаву – с ножом и вилкой. А когда никто не смотрел – подливал себе в кофе горячительного.

К спиртному он пристрастился лет в четырнадцать, равно как и к долгим блужданиям по Портсмуту, в штате Нью-Хэмпшир, где учился в интернате. То был строгий, серый городок с затяжными туманами, застилавшими окна припортовых домов, с церковью, увенчанной длинным белым шпилем, сверкавшим на фоне вспененного белыми облаками неба.

Пьянство давало Джорджу ощущение тихого счастья. Как если бы он беспрерывно ждал чего-то с радостным нетерпением. Оно помогало ему сосредоточиться на мгновении и думать о безумных вещах, о которых, будучи трезвым, он и помыслить не мог. Когда он напивался, прошлое представлялось ему в виде далеких, подернутых дымкой развалин – чего-то такого, на что можно было не обращать внимания.

Джордж учился в знаменитом Эксмутском интернате. Полы там всегда сверкали как зеркало. Вместе с ним учились и другие мальчишки, такие же, как он. И меж собой все они прекрасно ладили. Если кому-то присылали из дома съедобную посылку, ее делили поровну. Точно так же мальчишки делились и подушками, и телефонными карточками, а по ночам, когда выключали свет, они подолгу что-нибудь дружно обсуждали.

По воскресеньям можно было видеть, как мальчишки в черных плащах с капюшонами, точно призраки, медленно бредут вверх по склону к церкви, растянувшись длинной вереницей от самого школьного двора. Летом они носили белые сорочки с воротничками на пуговицах, оранжевые галстуки в полоску, форменные коричневые пиджаки в горошек и коричневые шорты с коричневыми носками. Каштановые туфли на шнурках рекомендовались, но не навязывались.

По вечерам им разрешали смотреть телевизор в общей комнате и угощаться конфетами – в ограниченном количестве.

По воскресеньям каждому мальчику надлежало писать домой. Вот письмо, которое Джордж однажды написал домой матери:

С возрастом Джордж стал тяготиться строгостями школьной жизни. Другие мальчишки превратились в механические подобия самих себя. Один мальчик спрыгнул с крыши. Директор сказал, что он умер по дороге в больницу.

В отличие от многих мальчишек, избавившихся в подростковом возрасте от детского благодушия, Джордж попросту не смог укрепиться в мысли, что жизнь полна разочарований, поскольку:

1. Людьми движет тщеславие.

2. Жизнь заканчивается до того, как начинаешь что-нибудь в ней понимать, а потому она, очевидно, лишена всякого смысла.

Вместе с тем Джордж стал распущенным, взрывным, беспечным и сентиментальным. У учителей старших классов при виде его всегда опускались руки – бывало, они даже следили, чтобы воспитатели отбирали у него спиртное, не делая, как ни странно, соответствующих записей в дисциплинарном журнале. Когда его рвало, мальчишки помладше дышали вонью, заполнявшей коридоры, а потом громко обсуждали это за завтраком. В конце концов кто-то из смотрителей посоветовал Джорджу не закусывать ни до, ни во время выпивки – так, по крайней мере, от него будет меньше вони.

Джордж нашел себе и другое прибежище от одиночества – музыку. Особенно ему полюбился И.С. Бах. То была истинная нежность – любовь, заключенная в музыкальную форму. Джордж слушал его музыку беспрестанно. Ее было столько, что не переслушать, к тому же она ему никогда не надоедала. Джордж часто, и не без удовольствия, говаривал, что за всю свою жизнь Бах сочинил столько музыки, что, вздумай кто-нибудь переписать полное собрание его музыкальных сочинений, у него ушло бы шестьдесят три года беспрерывной работы на то, чтобы скопировать вручную все от первой нотной страницы до последней.

А еще Бах воспитывал детей. Джордж полюбил его и за это. Не в пример отцу Джорджа, Иоганн Себастьян Бах не бросил своего родного сына – даже когда кормил его не больше двух раз в день, а спать укладывал на солому.

Чуть погодя – лет в пятнадцать, пока другие мальчишки менялись фотографиями девчонок, вырванными из библиотечных книжек, или покуривали в школьном саду, Джордж проникся неизбывной любовью к языкам и классической истории. Учителя снова поверили в него, а их внезапно возродившаяся покровительственная симпатия к нему некоторым образом укрепила его природную склонность к доброте.

К своему шестнадцатому дню рождения (о нем его мать совсем забыла) Джордж переводил по воскресеньям целые главы с латыни на современный английский. Помимо того, он любил древнегреческие мифы о богах и героях. Ему нравилось рисовать себе в мыслях, как все эти персонажи дружно танцуют на сцене под органную музыку восемнадцатого века – того же Баха. Он даже пробовал смастерить из картона миниатюрный театр, но бросил эту затею после того, как склеил себе пальцы и ему пришлось провести целый день в обществе школьной медсестры, когда-то служившей в армии и не любившей классическую музыку.