Антон Василенко - Я дрался за Украину

• Название: Я дрался за Украину
• Автор: Антон Василенко
• Жанр: История

Книга представляет собой сборник интервью с ветеранами УПА и подполья ОУН* о партизанской войне и подпольной работе в 1930-50-е годы. Интервью были проведены в Ровенской, Волынской, Львовской и Ивано-Франковской областях Украины в 2013—2014 годах. *Организации запрещены на территории РФ

---

А.В. – Что происходило после ареста?

ОИ. – Мне привели туда, где сейчас дирекция железной дороги и начали предлагать сотрудничество. Я думаю: «Может быть, соглашусь, чтобы сбежать». Когда я еще была на свободе, то Галя Дидык дала мне записку с адресом и именами тех, с кем надо встретиться на Донбассе. Я должна была это изучить на память и уничтожить, а пока не выучила – держала эту записку в поясе. И еще у меня был яд. Пришлось решать, что делать – записку уничтожить или яд принимать. И я решила уничтожить записку.

Сразу, когда меня привели, то появился генерал. Ко мне генералов посылали на разговор, такая я была для них важная. Генерал говорит: «Так Вы согласны работать?» А я ему: «Да, может быть… Дайте мне воды». Воды выпила и записку проглотила. Они увидели, что что-то не то и начали меня дополнительно обыскивать. И в ушах смотрели, и под языком. Нашли яд и не дали принять. Потом дали мне поспать, но заснуть я не смогла – думала, что надо бежать, но это было уже невозможно.

Ко мне посадили провокаторшу. Это был у них очень популярный метод работы. Сажают женщину в камеру, и она предлагает что-то передать через нее родным. Мне эта женщина сказала, что ей разрешили передать домой свои теплые вещи, и сказала, что я могу передать в этих вещах записку домой. Я написала в записке: «Если можете – бегите», и сказала, по какому адресу передать это. После этого арестовали мою маму и сестру.

Ой, какое у меня было следствие! Страшное… Один бил по затылку и говорил: «Я тебе мозги вправлю!» Били, унижали, оголяли, били как будто по заду, но могли и по почкам. Как я выжила, не знаю. Но выжила. Налетело как-то восемь человек и говорят: «Поднимай юбку». Я говорю: «Нет, не подниму». «Так мы сами с тебя сдерем». А это еще хуже, и я подняла… Самый страшный палач из них носил фамилию Лавренко. Он меня очень сильно бил, чтобы я сказала адрес из записки, которую проглотила. Потом этот Лавренко приходил ко мне, чтобы я подписала, что у меня дети Вера и Андрей, и их у меня забирают в детский дом. Я говорю: «Они не Вера и Андрей. Он – Владимир, а она Дзвенислава». Он кричит:

– Я тебя говорю – подпиши!

– А как фамилия детей?

– Это тебе не нужно! Ты их никогда не увидишь!

– А увижу! А найду!

– А как ты их найдешь?

– А я буду ходить от села к селу, от дома к дому и у всех спрашивать, сердце подскажет!

– А они когда тебя увидят, то в лицо тебе плюнут!

– Не плюнут! Не плюнут!

А однажды этот Лавренко дал мне выпить какую-то розовую жидкость. Я выпила и потеряла сознание. Когда пришла в себя, то почувствовала, что меня бьют и спрашивают: «Где Марта Пашковская?» Я ответила: «У курицы под крылом». И слышу, как тот говорит: «Ничего не получится».

Осудили нас четверых по одному делу по статье «54—1а, измена Родине» (я, Дарья Гусяк, Катя Зарицкая и Галя Дидык). Потом создали комиссию – кто покается, того отпустят. Зарицкую спрашивали: «Прежние взгляды?» Она: «Прежние!» Дарье Гусяк: «Вас звать на комиссию?» Она: «Нет!» А ко мне подходили и говорили по-другому: «Вот посмотрите на своих детей. Может быть, Вы покаетесь?» В 1955 году выпустили малолеток, в 1956 году – лагеря. Мама мне письмо пишет: «Покайся! Всех отпускают». В лагерях каялись все вместе, а в закрытках (закрытых тюрьмах – прим. А.В.) в одиночку. Меня позвали на комиссию, я им начала рассказывать о детях, и тем их тронула. Мне говорят: «А как Ваши взгляды?» А я и думаю: «Надо что-то сказали, чтобы не было слова «каюсь»! Это же живодеры… Они же с «Чаечки» кожу сняли! Была такая подпольщица «Чаечка», так они ее насиловали вместе, содрали кожу и бросили в шахту. Не надо говорить – «каюсь»! Что угодно, только не «каюсь». И я придумала фразу: «Я не такой уж вам и друг, но не такой уж вам и враг». И начала говорить: «Я не такой уж вам друг…», и тут их глаза изменились, я уже ничего не могла сказать, молчу. А там была такая Тортыгина, еврейка, она мне очень сочувствовала и начала кричать: «Оля! Вы с ума сошли! Что Вы говорите!? Вас же хотят отпустить! Обратно возьмите свои слова!» Сюрпризик я им сделала (смеется). Они думали, что они меня отпустят, потому что у меня дети, и отрапортуют, какие они хорошие. Меня отправили обратно, и я еще семь лет просидела. А в Америке об этом узнали и подняли шум, что в советских тюрьмах еще сидят четыре женщины со старым сроком – Зарицкая, Дидык, я и Гусяк.

Тюремное фото Ольги Илькив, 1953 год

Но все же, ко мне уже как-то по-другому относились. Разрешили писать два письма в год, посылки я посылала и немножко зарабатывала. Мы с другими женщинами делали сетки и продавали, я сделала вышитую рубашку из списанной простыни. В той рубашке я и выступаю сейчас. Однажды меня награждали, давали орден Княгини Ольги ІІІ степени. Меня знали и должны были наградить, но даже при Ющенко говорили, что нельзя ничего говорить со сцены. Был такой Петр Олейник (председатель Львовской облгосадминистрации – прим. А.В.), он сказал: «Нельзя говорить». А я отвечаю: «Я же не могу не поблагодарить». Он говорит: «Скажите „Слава Украине!“ и все». А я думаю: «Ты меня учить будешь?» И когда вышла к микрофону, то начала говорить все то, что хочу. После этого подбежал ко мне певец Орест Цимбала и начал расспрашивать меня. Узнал, что я писала стихи в тюрьме, сфотографировал мою тетрадку – ту, которую я хранила. Потом помог издать и всячески меня сейчас поддерживает. Книга моя вышла под названием «В тенетах двох закриток» («В сетях двух закрытых тюрем» – прим. А.В.). Я сидела в двух закрытых тюрьмах: Александровском и Владимирском централе, поэтому и книгу так назвала. А мою песню «Повстанческое танго» сейчас поют в театрах. Ее начали петь еще когда я сидела в тюрьме.

Моя тетрадка с записями сохранилась потому, что был в тюрьме такой Шупляк, который меня не шмонал при обыске. А другой говорил: «У меня громкая украинская фамилия Шевченко, но я уже русский». А я думаю: «Вот ты это сказал, как будто бы я порадоваться за тебя могу, что ты уже русский». А он говорит: «У Вас детки, покайтесь». В конце концов, я решила: «Спрошу Зарицкую». Зарицкая говорит: «Оля, Вы не смотрите на меня. У моих детей есть „мама“ — весь Львов знает, что это дети националистов. А ваши дети погибнут. Но чтобы Вы были уверены в правильности своего решения, то давайте будем молиться святому Николаю». Я помолилась и после этого думаю: «А почему бы не написать раскаяние?» Ну и, одним словом, я покаялась и ради детей вышла из тюрьмы раньше, в 1964 году. Когда писала раскаяние, то начала так: «Я родилась на том куске земли, который горел. И я горела вместе с ним». Галя Дидык увидела и говорит: «Оля, это что, Вы пишете диссертацию о националистах?» А я ей: «Галя, я по-другому не могу».

Справка об освобождении, выдана 6 февраля 1964 года

Был у меня еще один следователь, Козлов. И он мне как-то говорит: «Вы знаете, Ваши детки получили в детдоме фамилию Бойко». Я думаю: «Правду говорит или лжет? Не верю! Кагэбисту – не верю! Кагэбист не человек! Не верю!» А потом, в каком бы мы ни были боксе, на какой остановке, я всегда писала на стенах, что если кто-то есть из Львова – пусть поинтересуется, имеют ли дети такой-то и такой-то детдомовские фамилии такие-то. Оказалось, что Козлов сказал правду. Перед тем, как меня освободили, мне прислали письмо с фотографией моих детей. Они такие красивые там были, стояли вместе. Это Козлов помог.

Когда я пришла в детдом к своим детям, то выглядела так, что всем было понятно, что я вышла из тюрьмы. На улице некоторые люди, кто старше, сочувствовали, а дочь стеснялась. Сначала дети думали, что я бандитка, потому что их так воспитали. Но прошли годы, и они все поняли, сейчас гордятся мной. По иронии судьбы дочь сейчас живет в том доме, где меня арестовали.

Ольга Илькив с дочерью Дзвениславой. Львов, 1970-е годы

Каждый день в тюрьме я думала, что умру, потому что там очень холодно, стены были не то в снегу, не то в инее. У меня был кожух, так его отобрали. Но Бог меня миловал, я ему молилась всегда, и Богородице молилась. И дожила до этих лет, и еще хочу написать мемуары. Если Бог мне на это даст здоровья, то так тому и быть. А сейчас я молодежи хочу сказать, что только тот одержит победу и получит свободу, кто идет путями Бандеры. Я сейчас смотрю, что делают ребята из «Свободы» и думаю: «Так они идут путями Бандеры!» Их бьют, им головы разбивают, а они идут вперед (разговор происходил за два месяца до начала украинских революционных событий 2013—2014 годов – А.В.). И когда я с ними встречаюсь, то говорю: «Вы себя пожалейте!», а они мне: «А вы себя жалели?» И они правы!

Я когда-то считала, что кагэбисты – это не люди. Я даже не представляла, что у них есть человеческие чувства. Моя ненависть была такова, что я ими пренебрегала. Вот и все. Но сейчас, когда я смотрю в прошлое, то понимаю, что они были людьми, и иногда очень глубоко чувствующими. Вы знаете, этот кагэбист Шевченко после моего освобождения писал мне поздравления на каждый праздник. Я ему отвечала. Сначала на русском, а потом стала по-украински. Но если я и молюсь за кагэбистов, то только за тех, что были в России украинцами и имели украинское сердце. Там работало много украинцев, а во Львове – москалей. Такую политику они проводили.