Кирилл Берендеев - Сентябрь прошлого века. Сборник детективов

• Название: Сентябрь прошлого века. Сборник детективов
• Автор: Кирилл Берендеев
• Жанр: Триллер

Почему молодой человек, выходец из Киргизии, жестоко убил соотечественницу, с которой едва знаком? Отчего дряхлый старик, подкараулив красный автобус, начал стрелять по нему? И куда пропал известный ученый, проводивший засекреченные опыты в своей лаборатории? Ответы на эти и другие вопросы ищет автор сборника. А следом за ним придется включиться в поиски и вам, читатель.

---

И это одиночество так взволновало, поразило меня, что я проснулся немедля, и проснувшись даже, тяготился им, не находя места. И только затем, спохватившись, пошел жарить яичницу и греть воду для кофе. Закурил, отвлекся, долго смотрел в окно, – кофе успел убежать.

Охранником я работаю два через два по двенадцать часов, во второй выходной снова пошел в отделение. К Диденко я зашел около десяти, раньше он не появлялся на работе. Пока ожидал появления, прочел заключение патологоанатома. Когда положил лист, Стас уже вошел.

– Даже не двужильный, – повторил он, кивнув на результаты. – Знал, что любое волнение его прикончит, и все равно пошел. Он же весь в осколках после Сталинграда, наш вивисектор сказал, что с таким приданым живут лет двадцать от силы. А он…. И чего пошел, теперь можешь сказать? Ты ж, вроде, у нас теперь это дело ведешь.

Настроение у него было отменное, видно, вчера гора с плеч упала, Диденко уточнил, сразу три «глухаря» закрыли, да еще каких, всю ночь гудели с ребятами в японском ресторане.

Я пожал плечами. Из головы почему-то не выходил отец, вернее, его молчаливый уход, оставивший новую пустоту. Странную пустоту, не такую пугающую как прежде, – менее темную и холодную. Сумерки. Или, напротив? Мысли приходили разные, но все не про то.

– Значит, потому и пошел, что осколки начали шевелиться. Результаты освидетельствования показывали одно: малейшее волнение могло убить, и убило. Осколок перекрыл доступ крови в мозг. По мне так еще удачная смерть. Но он рассчитывал успеть сделать свое дело до того, как случится неизбежное. Это как убийство с самоубийством, два в одном. Понимал, наверное, что шанса сказать о себе не будет, вот и подготовил все доводы заранее. Мы должны были понять, если бы он завершил дело.

– И как ты думаешь, что он собирался сделать помимо стрельбы в красный автобус? – я молчал, не зная ответа. Мы просидели так довольно долго, Диденко несколько раз брался за листы результатов вскрытия, и проглядев, откладывал. Снова смотрел на меня, сквозь сизые клубы табачного дыма; мне почему-то вспомнился сон об отце. Я потер виски, встал, прошелся. Никак не проходило. И отец ушел, и Таня. Ну она ладно, последние месяц-два мы с ней не могли слова связать. Я больше молчал, она дулась. Сидели перед телевизором, иной раз не включая. Вроде и вместе, и каждый сам по себе. Потом, нет, еще прежде, за полгода до ухода, она заговорила о тяжести ожидания. Раньше целовала так, будто прощались навсегда, часто плакала, и всегда ждала, даже когда приходил под утро, ждала так, что я боялся говорить, куда отправляюсь: на розыск, на операцию, где схлопотал две пули и ножевое ранение. Боялся и не мог не сказать, мне нужны были и ее слова и потаенные слезы и поцелуи, я нуждался в них с каждым разом все больше.

Потом перегорела. Заговорила не о том, куда иду, а почему. Вспоминала избитых свидетелей, взятки, поборы, шантаж, вымогательства. Но ведь и прежде знала, я ничего не скрывал от нее. Когда познакомились, подарил колье, купленное на деньги от закрытого дела. И после дарил – много и часто, и всегда все принималось с любовью. Потом просто принималось. И только за полгода стало отвергаться, как что-то враз оказавшееся ядовитым. Или будто отрава подействовала лишь сейчас.

После мы спорили и ссорились из-за этого. Потом замолчали. Месяцем позже я помогал ей паковать вещи и сгружать в такси, она взяла все, кроме последних подарков. Потом я внизу нашел шубу, кольца, серьги, часы, – подаренное за прошедший год. Она взяла только колье и броши, парфюм, еще какие-то мелочи, по-своему отделив зерна от плевел. Мне показалось, в последний раз плюнула в душу. Или так любила? «Я устала бояться за тебя, и бояться тебя», – последняя фраза, которую она произнесла, выходя из квартиры, провожать до такси не велела. Когда я вышел, через полчаса, сам не понимая зачем, – увидел вещи. В ярости пнул шубу, попытался раздавить кольца, сережки…. Ушел в дом. Мне звонили, я не подходил к телефону.

Дверь открылась: дежурный привел еще одного свидетеля.

Тот самый мужичок лет сорока, которого отчаянно отпихивали детины из ППС. Я подсел, интересуясь, откуда он взялся, вроде бы не видел его до выстрела. Оказалось, единственный из красного автобуса, кто не поленился пропихнуться к следователям. Тогда его не послушали, так может сегодня. Ведь он отменил какую-то очень важную встречу, а потому сразу попросил у Диденко выписать ему на этот счет справку, и хотел дать показания, а так же свою версию случившегося.

– Разбирайся, – произнес Стас. – А мне пора свою работу делать.

И вышел. Я стал выспрашивать: свидетель показал, что находился на переднем сиденьи, вслед за кабиной водителя, как раз смотрел в окно, когда все случилось. Видел вспышку, ему показалось, пистолет был направлен прямо на него, впрочем зрение не идеальное, да и автобус трясло.

– Кроме вас, еще кто-то момент выстрела видел, как думаете? – он кивнул уверенно. Рядом с ним стояло двое, тоже смотрели в окно, сзади сидела девушка, да автобус был полон, многие на нем до метро добираются, особенно приезжие, кому не хочется платить лишние деньги, а кому-то они не мелочь, произнес он с укором.

Я предложил ему закурить, он отказался.

– Стараюсь избегать вредных привычек, накладно. И вам советую.

– Вернемся к выстрелу. Что говорили в автобусе?

– Псих, сдурел на старости лет. Многим показалось, что стреляли из травматики, кто-то думал, игрушечный пистолет. Ведь пуля никуда не попала. Ее нашли? А отверстие? – я покачал головой. – Значит, игрушечный, – с некоторым разочарованием произнес он.

– Нет, настоящий, больше того, наградной.

– Тогда должен был попасть, вы хорошо искали? – кажется, больше вопросов задавалось мне. Я напомнил мужичку о правилах поведения, он сразу сник.

– Я просто хочу понять, что случилось. У меня версия есть, думал, пригодится. Ведь вы тоже хотите разобраться. И я видел, как вы документы из старикова пальто доставали. Много документов.

– Что за версия? – все видели, но никто ничего не хочет рассказывать.

– Я думаю, он мстил кому-то. Долго выслеживал, но опоздал. Понимаете, он узнал человека на другой стороне проспекта. Поспешил к нему, а тот его увидел и все понял. Побежал прочь, старик бы его не догнал, потому выстрелил.

– А почему бы ему не пропустить автобус?

– Он в сторону пустыря побежал, автобус проедет, и все, из пистолета не достанешь. Знаете, я тоже служил в свое время, – сказал и замолк.

Я откинулся на спинку и долго смолил, глядя в потолок. Добрался до фильтра, но тут же начал новую. Видел ли я кого-то на той стороне проспекта? Вроде нет. Переход был чист, а вот из тех, кто могли идти вдоль – нет, не вспомню. Был вроде кто-то или нет? Темное пятно… все время смотрел на старика, на противоположную сторону проспекта, на шоссе наискось, затем увидел краем глаза движение его руки, и все. Остальное тут же пропало из поля зрения.

– Можно окно открыть? – я очнулся. – Я плохо переношу табачный дым.

– А вы почему так решили? Видели кого-то?

– Нет, не видел, но подумал, ведь он долго целился. Мне показалось, очень долго. Понятно, на самом деле, секунду, но автобус будто подъехал к траектории. И потом странно, – сказал мужичок, вздрагивая, наверное, еще раз все вспомнилось: – он ведь стрелял в автобус, а даже отверстия вы не нашли.

– Он мог промахнуться.

– Отдача, да конечно. Но как вам версия? Ведь может же быть такое?

По мне он целился в лобовое стекло, резко поднял руку и выстрелил, выждав от силы полсекунды. Да, рука не двигалась, цель он подпускал, меня так же учили. Или, если брать в расчет слова мужичка, упускал? Я поднялся, открыл фрамугу. Проверить эту версию не представляется возможным. Возле перекрестка трава регулярно косится, следов на ней не оставишь. Если кто и отбежал, мог оглянуться, увидеть, что произошло и спокойно пойти по своим делам. В суматохе после выстрела о таком никто не вспомнит. Но кто это мог быть? Да и мог ли быть вообще?

Отец всегда говорил, что месть удел «слабых, подлых людишек», никогда нельзя опускаться до отмщения, воздать по заслугам может только суд, только суд, разобравшись во всех тонкостях происшествия, может решить, виновен этот человек, и какого наказания заслуживает. А месть сразу убивает обоих: и неважно, кто из них палач, а кто жертва, оба перестают быть. Один потому что убит, другой, потому что убил самого себя. Когда пойдешь по моим стопам, помни, что и ты не суд, и не позволяй себе даже в мыслях подобного. Ты понимаешь, сын?

Кажется, отец никогда не называл меня по имени, только так, и я его именовал исключительно отцом, мне это нравилось. Вроде бы мы с ним не то, что на равных, но на одной доске. Я похрустел костяшками пальцев, кому сейчас его слова? Даже я их перестал слышать, прежде внимательный настырный ученик, быстро сломался, и пошел своей дорогой. И только ночами просит прощения и жаждет слова. Прежнего, твердокаменного, – как единственную точку опоры в расползшейся жизни.