Элеонора Пахомова - Белое братство

• Название: Белое братство
• Автор: Элеонора Пахомова
• Жанр: Эзотерика

«Белое братство» – вторая книга о приключениях Замятина и Погодина. Одна из её сюжетных линий уводит читателя в Тибет, вслед за разорившимся олигархом, который вознамерился найти Шамбалу. Пока общественность гадает, сошел он с ума или же знает нечто такое, что неведомо простым смертным, в Москве происходят события совсем уж странные: лжеэкстрасенс Вадим Успенский вдруг начинает пророчить страшную правду. Есть ли здесь связь и что таится за темной изнанкой совпадений, расскажет «Белое братство».

---

Группа дожидалась его в кондиционированном салоне, рядом с машиной стоял невысокий тибетец и махал Мирославу белой лентой. Тибетец оказался гидом от встречающей стороны, лента – приветственным шарфом. По правилам пребывания в регионе иностранцев гид должен сопровождать группу на протяжении всего путешествия. Он не без труда накинул шарф на шею гостю, возвышающемуся над ним почти на две головы. «Таши деле», – сказал он, что означало «Приветствую», и почтительно склонил голову. Обменявшись с ним любезностями, Мирослав запрыгнул в салон. Ожидающие его участники экспедиции, обмотанные такими же шарфами, выглядели уморительно, но понуро. Похоже, все они испытывали мигрень разной степени тяжести из‑за смены климата. Мирослав тоже ощущал некоторое давление в висках, к счастью, вполне терпимое. Он забрался в конец минибаса и занял место у окна. Машина плавно покатила по ровному асфальту, а гид поспешил заверить, что путь до Лхасы займет примерно полтора часа.

Поначалу они двигались по главной улице уезда Гонггар. За окном мелькали невысокие двух‑трехэтажные строения – причудливый микс старой китайской архитектуры и вполне современных построек. Судя по вывескам на китайском и английском языках, к проезжей части примыкали в основном отделения банков, офисы других, не опознанных Погодиным, заведений и кафе. За черту обжитого Гонггара они выехали довольно скоро и тут им открылись виды величественного тибетского нагорья. Нет, не открылись, обрушились, будто каскад холодной воды на затуманенные головы. Погодин ощутил, как ухнуло куда‑то вниз сердце, и жадно приник к окну. Горы были повсюду, огромные, испещренные причудливым рельефом. Гряда за грядой их изломанные пики уходили в бескрайнюю перспективу, а микроавтобус, такой крошечный на фоне этих гигантов, двигался букашкой в волнующей близости к ним. Погодин подумал о том, что тибетское нагорье похоже на неспокойный океан с набегающими одна на другую волнами, рябыми от сильных ветров. Сходство усиливали клочковатые облака, путающиеся средь вершин и напоминающие морскую пену. В какой‑то момент автобус достиг узкого моста на бетонных сваях, растянутого на несколько километров над низиной реки Ярлунг‑Цангпо, части знаменитой Брахмапутры. Пока ехали по нему, Мирославу представлялось, будто расступившиеся горы‑волны вот‑вот оживут, дрогнут и обрушатся на них могучей стихией.

Дорога шла то вдоль диких мест, то мимо обжитых территорий. Кое‑где на скалах можно было разглядеть разноцветные изображения Будд и мантры, выведенные тибетской вязью. Вдоль обочин встречались лотки с фруктами, реже – вереницы паломников с четками и молитвенными мельницами, в долинах – пасущиеся стада яков и коз. Горный серпантин баюкал путников извилистыми поворотами и неожиданно пробуждал удивительными видами, возникающими за очередным витком.

Так к девятому часу вечера микроавтобус доехал до Лхасы, исторической столицы и самого крупного города Тибета. Роднянский к этому моменту задремал, тихо посапывая в мягком кресле, Стрельников задумчиво смотрел в окно. Столица сразу выдала себя оживленным трафиком. Машин было много, они лавировали в хаотичном потоке, подрезая друг друга, и неистово сигналили. Водитель минибаса не отставал, то и дело стуча ладонью по центру руля. Еще минут сорок их автомобиль упорно двигался к пункту назначения, пока наконец не въехал на территорию, огражденную шлагбаумом.

Логичным было предположить, что они приближаются к отелю, но картина, представшая взгляду, сбивала с толку. Минибас двигался в сторону здания, которое уместно смотрелось бы в архитектуре Арабских Эмиратов. Но в Тибете? Конструкция, возведенная по самым последним строительным веяниям, была огромной и походила на скопление египетских пирамид, сделанных из стекла, бетона и стали. Центральная пирамида была сплошь прозрачной, с каждой стороны от нее веером располагались еще по три громадины. Перед зданиями разливалось большое искусственное озеро, из центра которого бил высокий фонтан, а за ним темнел нерукотворный амфитеатр гор. Конструкция сверкала на фоне красного закатного солнца, медленно клонившегося к ломанному контуру хребтов. Похоже, с аскезой на время акклиматизации решено было повременить. «Боже правый», – тихо выдохнул Роднянский, моргая сонными глазами. «Натерпитесь еще, – оптимистично пообещал Стрельников, по‑видимому, довольный произведенным эффектом. – А пока разбираем ключи на ресепшене, заселяемся, спим».

Глава 6

В застенках каземата Вадим Сигизмундович испытывал сильный дискомфорт. Дискомфорт не только физический, вызванный жесткой койкой, затхлым сырым духом тюремных стен, непотребным нужником и неприятным соседством, но в большей степени моральный. Он, интеллигент Бог его знает в каком поколении, сидит (стыдно сказать) в КПЗ, в обезьяннике! И за что? За мелкое хулиганство! Мелкое! Одно уже это слово казалось Успенскому оскорбительным, принижающим его человеческое достоинство. А в сочетании с понятием «хулиганство», которое само по себе вызывало стойкую ассоциацию с мелким пакостничеством, и вовсе унизительным. Нет – уничижающим! Получалось, что он напакостил не просто мелко, а мелко‑мелко, как какая‑нибудь псина, пометившая соседский забор. Это было мучительно и несправедливо в отношении него. Так попрать человека из‑за жалкого недоразумения…

Хорошо, что его мама не дожила до появления этой постыдной отметины в биографии сына, которого всегда считала ребенком нравственным, подающим надежды большого интеллектуала. Моментами, лежа на узких нарах и разглядывая серый тюремный потолок, похожий на неровную поверхность луны, испещренную кратерами, Успенский думал о том, что, если бы его закрыли по статье, допустим, политической, ему, пожалуй, сиделось бы легче. Морально. Не потому, что он имел какие‑то политические амбиции или, чего хуже, стремился изменить мир. А просто потому, что политическая статья с понятием интеллигентность вязалась тесней, чем судьба и воля. Тогда его пребывание в этом ужасном месте воспринималось бы им не как нечто унизительное, а как мученическая жертва во славу пусть размытой, но высокой цели. Тогда и уборку прилегающей территории в воспитательных целях можно было бы производить с гордо поднятой головой, со взглядом отрешенным и снисходительным в сторону надзирателей – сломленных рабов презренной деспотической, системы. А не так, как сейчас, – судорожно вцепившись в древко метлы и стыдливо пряча лицо от толстокожих бесцеремонных надсмотрщиков.

Сейчас ведь как все происходило – не воспитательные работы, а натуральная психологическая атака, нацеленная на подрыв его эмоционального равновесия. Выйдет Вадим Сигизмундович во двор, возьмется за метелку, а эти животные давай ржать да улюлюкать. Вот на днях, например, метет себе Вадим Сигизмундович двор… Ну, как метет – возит туда‑сюда этим общипанным веником (что им выметешь, он, небось, еще Солженицына помнит…). Но Вадим Сигизмундович все равно метет дисциплинированно, никого не провоцирует, внимание к себе старается не привлекать. А они, увальни в погонах, на него пальцами тычут и ржут. «Давай, – говорит один другому, – его цепью на всякий случай за ногу к дереву привяжем? Он же ведьмак, а мы ему метлу выдали. Вдруг он на нее сядет и улетит?» И гогочет, паскуда, на весь двор. Да еще так заразительно, что все вокруг подхватывают. «Эй ты, колдун недоделанный, умеешь на метле летать?», – это уже Успенскому. Вадим Сигизмундович от прямого к нему обращения растерялся, весь вспыхнул, уставился на вопрошателя, а что сказать не знает. «Да ладно, Слава, не задирай ты его. Вдруг он правда что может. Вон зенки какие вылупил, прям буравит. Сейчас нашепчет чего… А что? У меня жена во все это верит. Как поедет к матери в Беларусь, обязательно всех местных бабок обойдет…» Так Вадим Сигизмундович все пятнадцать суток только взглядом и отбивался. Ох уж этот взгляд…

Тогда, почти два года назад, он шел на кастинг программы, породившей глумливую и алчную ведьму, преисполненный негодования. Душа требовала высказать всё организаторам бардака, который вводил в заблуждение и без того заблудший и несчастный люд. Пожалуй, это был самый решительный поступок за всю его жизнь. Причиной внезапной метаморфозы послужил реактивный психоз, постигший Успенского после всех пережитых волнений. Ресурсы человеческой психики не безграничны, она хрупка. А Вадим Сигизмундович и так слишком долго существовал в состоянии сомнамбулическом, страшась взглянуть правде в глаза, трезво оценить свою жизнь. Но когда он допустил надежду на лучшее, умозрительный туман, окутывавший все эти годы его настоящее, рассеялся сам собой. Неприглядность реальности, скрывающаяся за его дымкой, обнажилась, и желание перемен стало навязчивым, нестерпимым. Оно было так велико, что Успенский даже заставил себя пройти через дикий, коробящий ритуал, испытывая отвратительную ломку. «А вдруг получится? Ну, вдруг?», – уговаривал он себя, умываясь кладбищенской водицей, и в голове его самопроизвольно рисовались радужные картины. И что в итоге? Надежда, которая за время между визитами к ведьме окрепла, набрала красок и вольного ветра, словно огромный веселый аэростат, готовый унести Вадима Сигизмундовича в лазурную счастливую высь, в одночасье превратилась в мираж, покачнувшийся в мареве и растаявший. Успенский снова обнаружил себя в пустыне жизни одиноким и отчаявшимся. Только после обнадеживающей встряски реальное положение вещей показалось ему более удручающим, чем раньше. Лучше бы он и не знал этой надежды никогда, так бы и жил сомнамбулой.