Джонатан Келлерман - Частное расследование

• Название: Частное расследование
• Автор: Джонатан Келлерман
• Издательство: Новости
• Жанр: Триллер
• Год: 1995
• ISBN: 5-7020-0856-1

Психологический триллер, автор которого, признанный мастер этого синтетического жанра, тщательно исследует внутренний мир своих героев, глубины их подсознания. В центре сюжета — поиски внезапно исчезнувшей миллионерши, бывшей голливудской звезды Джины Принс, которые ведут врач-психотерапевт Алекс Делавэр, в силу обстоятельств ставший сыщиком, и его друг — профессиональный детектив Майло Стерджис.

---

— Что вы предлагаете, сэр?

— Чтобы кто-то сел и поговорил с Мелиссой. Объяснил ей, почему Макклоски организовал это покушение на миссис Дикинсон.

Он заметно расслабился.

— Объяснить причину. Да-да, я понимаю вашу мысль. Но здесь есть одна проблема.

— Что за проблема?

— Никто не знает, почему он это сделал. Этот негодяй так и не сказал ничего, и никто не знает причины. А теперь извините меня, доктор, но мне действительно пора уходить.

5

В понедельник Мелисса была в прекрасном настроении, выполняла все, о чем я просил, вела себя вежливо, не испытывала больше пределов дозволенного, никаких намеков на силовую борьбу, как в прошлый раз. Но держалась менее общительно, была не так расположена к разговору. Спросила, нельзя ли вместо этого порисовать.

Типичный пациент-новичок.

Как будто все происходившее вплоть до настоящего момента было чем-то вроде пробного испытания, а сейчас работа начиналась всерьез.

Она начала с таких же кротких произведений, как и те, что были мне подарены во время первого нашего сеанса. Но затем быстро перешла на более глубокие тона, появились небеса без солнца, клочья серого цвета, тревожные образы.

Она рисовала печального вида животных, анемичные садики, одиноких детей в статичных позах, перескакивая с сюжета на сюжет. Но ближе ко второй половине сеанса нашла тему, на которой и остановилась: ряд домов без окон и дверей. Громоздкие, пьяно накренившиеся строения из старательно изображенных камней, стоящие среди рощиц скелетообразных деревьев под мрачным, заштрихованным небом.

Несколькими листами позже добавились серые тени, приближавшиеся к домам. Серый цвет переходил в черный, а тени приобретали очертания человеческих фигур. Очертания мужчин в шляпах и долгополых пальто, с громоздкими мешками на плечах.

Она рисовала с такой яростью, что прорывала бумагу. И начинала сначала.

От карандашей и мелков оставались одни огрызки; они «съедались», словно растопка. Каждое оконченное произведение радостно кромсалось на куски. И таким образом она работала три недели подряд. Когда время сеанса истекало, она уходила из кабинета, ничего не говоря, маршируя, словно маленький солдат.

Когда пошла четвертая неделя, она стала отводить последние десять-пятнадцать минут для тихих настольных игр: «Горки и лесенки», «Безумные восьмерки», «Поймай рыбку». Мы не разговаривали. Она стремилась выиграть с большой решимостью, но особого удовольствия явно не получала.

Иногда ее привозил ко мне на прием Датчи, но постепенно все чаще это стал делать Хернандес, который все еще смотрел на меня с предубеждением. Потом начали появляться и другие сопровождающие: череда смуглых, худощавых юношей — молодых людей, от которых пахло трудовым потом и которые были так похожи между собой, что я не мог их отличить друг от друга. От Мелиссы я узнал, что это были пятеро сыновей Хернандеса.

По очереди с ними приезжала крупная, рыхлая женщина примерно одного возраста с Датчи, с прической из тугих кос и щеками, похожими на кузнечные мехи. Это она говорила по телефону низким голосом с французским акцентом. Мадлен, кухарка и горничная. Она всегда приезжала взмокшая от пота и с утомленным видом.

Они все исчезали, как только Мелисса переступала через порог, и возвращались за ней точно к концу сеанса. Их пунктуальность и стремление не встречаться со мной глазами говорили о том, что Датчи проводил с ними соответствующую работу. Те несколько раз, когда Датчи приезжал сам, он оказывался наиболее ловким из всех и сбегал, даже не заходя в приемную. Он так и не выполнил мою просьбу о сборе данных. Мне следовало бы возмутиться.

Но с течением времени это волновало меня все меньше и меньше.

Потому что Мелиссе, похоже, становилось лучше. Без него. Без них всех. Через десять недель после начала лечения это был совершенно другой ребенок — не отягощенный никаким бременем, заметно более спокойный; она перестала мять руки и ходить туда-сюда по комнате. Позволяла себе улыбаться. Расслаблялась во время игры. Смеялась моим шуткам из репертуара начальной школы. Вела себя как обычный ребенок. И хотя она по-прежнему не хотела говорить о своих страхах — и вообще ни о чем существенном, — ее рисунки стали менее неистовыми, а мужчины с мешками стали постепенно исчезать. На каменных фасадах домов, которые теперь стояли абсолютно прямо, стали возникать, словно раскрывающиеся почки, окна и двери.

Рисунки, которые она все дарила и дарила мне с гордостью.

Что это, прогресс? Или здесь просто семилетний ребенок, надевающий веселую маску, чтобы сделать приятное своему доктору?

Если бы я знал, как она ведет себя за стенами моего кабинета, то мог бы правильно оценить ситуацию. Но те, кто мог бы рассказать мне об этом, бегали от меня, как от чумы.

Даже Айлин Уэгнер куда-то пропала. Я звонил несколько раз к ней в офис и разговаривал с ее телефонисткой, хотя звонил именно в рабочее время. Видимо, не очень хорошо идут дела. Она, наверно, работает где-то еще, чтобы сводить концы с концами.

Я позвонил в отдел медперсонала Западной педиатрической клиники, чтобы узнать, не работает ли она где-нибудь еще, но у них ничего другого не значилось. Я опять позвонил к ней в офис, просил передать ей, чтобы она мне перезвонила, но ничего не дождался.

Это было странно, если учесть, с каким рвением она устраивала ко мне Мелиссу, но странным было вообще все связанное с этим делом, так что я уже привык.

Памятуя то, что говорила мне Айлин о бурно протекающей у Мелиссы школьной фобии, я узнал у девочки, как называется ее школа, нашел в телефонном справочнике номер телефона и позвонил туда. Назвавшись лечащим врачом Мелиссы и не уточняя профиля, когда секретарша машинально сочла меня педиатром, я сказал, что хотел бы поговорить с учительницей Мелиссы; некая миссис Вера Адлер подтвердила, что девочка действительно пропустила много занятий в начале полугодия, но с тех пор ее посещаемость стала безупречной, а общение со сверстниками явно улучшилось.

— А до этого у нее были проблемы с общением, миссис Адлер?

— Нет, я бы так не сказала. Я хочу сказать, доктор, что с ней вообще никаких проблем не было. Но она была довольно замкнутым ребенком, какая-то застенчивая, что ли. Пребывала в своем собственном мире. Теперь же она больше общается с другими детьми. Она что, болела тогда, доктор?

— Ничего особенного, обычное недомогание, — сказал я. — Я просто хотел справиться, как у нее дела сейчас.

— Ну, у нее все хорошо. Мы в самом деле начинали уже беспокоиться, когда она так много пропускала, но теперь все очень хорошо. Это приятная, очень умная девочка. Мы так рады, что у нее все устроилось...

Я поблагодарил ее и положил трубку, чувствуя себя ободренным. Мысленно послал к черту этих взрослых и продолжал делать свое дело.

На четвертом месяце лечения Мелисса вела себя в кабинете так, как если бы это был ее второй дом. Входила неторопливо, с улыбкой, и сразу устремлялась к столу для рисования. Она знала здесь каждый уголок, замечала, если какая-то книга стояла не на своем обычном месте, и незамедлительно водворяла ее обратно. Она все восстанавливала. У нее была необычайная способность видеть детали, и это согласовывалось с той перцептуальной чувствительностью, которую описывал Датчи.

Ребенок, чувства которого работают на полную мощность. Для нее жизнь никогда не станет скучной. Но сможет ли она когда-нибудь быть спокойной?

В начале пятого месяца она объявила, что готова снова разговаривать. Сообщила мне, что хочет работать вместе, одной командой, — так, как я предлагал в самом начале.

— Хорошо. С чего бы ты хотела начать?

— С темноты.

Я засучил рукава, готовый собрать воедино все до последней крупицы мудрости, накопленной за всю предшествующую жизнь. Сначала я научил ее распознавать физические признаки, сигнализирующие о наступлении состояния тревожного беспокойства, — что она чувствует, когда приходит этот беспричинный страх. Потом я обучил ее глубокому расслаблению, которое переходило в настоящий гипноз из-за того, что она очень легко перемещалась в мир воображаемого. Она научилась самогипнозу за один-единственный сеанс, могла впадать в транс за считанные секунды. Я показал ей сигналы, которые она могла подавать с помощью пальцев, пока находилась в трансе, и наконец начал процесс ее возвращения к нормальному психическому состоянию.

Усадив ее в кресло, я велел ей закрыть глаза и представить себе, что она сидит в темноте. В темной комнате. Увидев, как напрягается ее тело и как она сигнализирует поднятым указательным пальцем, я отвел напряжение внушением глубокого покоя и благополучия. Когда она опять расслабилась, я заставил ее вернуться в темную комнату. Мы повторяли это снова и снова, пока не добились, чтобы она выдерживала пребывание в этой воображаемой темноте. Примерно через неделю она научилась справляться с образом темноты и была готова встретиться с реальным противником.