Эдуард Филатьев - Тайна булгаковского «Мастера…»

• Название: Тайна булгаковского «Мастера…»
• Автор: Эдуард Филатьев
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4425-0017-2

В книге Эдуарда Филатьева, рассказывающей о жизненном пути величайшего Мастера ХХ века, предпринята попытка разгадать тщательно зашифрованные тайны всех крупных произведений Михаила Булгакова, включая тайны самого главного его романа – «Мастера и Маргариты».

---

Критические замечания в адрес своих произведений Булгаков воспринимал очень болезненно. Но с рецензентом из газеты «Коммунист» вступать в споры не стал. Лишь посвятил ему (назвав «дебоширом») несколько фраз в «Записках на манжетах»:

«Господи! Дай так, чтобы дебошир умер! Ведь болеют же кругом сыпняком. Почему же не может заболеть он? Ведь этот кретин подведёт меня под арест!..»

Арест упомянут здесь не случайно – именно арестом пригрозили Булгакову за его статью в местной прессе. Об этом – в рассказе «Богема»:

«Фельетон в местной владикавказской газете я напечатал и получил за него 1200 рублей и обещание, что меня посадят в особый отдел, если я напечатаю ещё что-нибудь похожее на этот первый фельетон.

– За что?..

– За насмешки».

Даже не шибко грамотные комиссары из небольшого северокавказского городка сразу поняли, какая «собака» зарыта в дерзких статьях и пьесах бывшего белогвардейца. И чересчур осмелевшему литератору тотчас заявили о том, что большевики смеяться над собой не позволят. И произведений, противоречащих их вкусам и требованиям, публиковать не будут.

Такой поворот событий Михаила Булгакова, конечно же, не устраивал. И он начал подумывать о том, как бы поскорее покинуть негостеприимный Владикавказ.

Накануне бегства

16 февраля 1921 годы Булгаков отправил брату Константину ещё одно письмо, в котором просил его связаться с родственниками из киевского дома № 13 на Андреевском спуске: «Я тщетно пишу в Киев и никакого ответа не получаю… У меня в № 13 в письменном столе остались две важных для меня рукописи: „Наброски Земск[ого] вр[ача]“ и „Недуг“ (набросок) и целиком на машинке „Первый цвет“. Все эти три вещи для меня очень важны. Попроси их, если только, конечно, цел мой письменный стол, их сохранить. Сейчас я пишу большой роман по канве „Недуга“…

Сообщи мне, целы ли мои вещи и Т[асин] браслет».

Затем (после других просьб и поручений) Михаил Афанасьевич сообщал брату о своих планах на ближайшее будущее:

«Во Влад[икавказе] я попал в положение „ни взад ни вперёд“. Мои скитания далеко не кончены. Весной я должен ехать или в Москву (м[ожет] б[ыть] очень скоро), или на Чёрное море, или ещё куда-нибудь… Сообщи мне, есть ли у тебя возможность мне перебыть немного, если мне придётся побывать в Москве».

Выделенные нами слова («ещё куда-нибудь») явно намекают на то, что Булгаков по-прежнему не исключал возможности своей разлуки с родиной. Об этом же в апреле месяце он сообщал и сестре Надежде:

«На случай, если я уеду далеко и надолго, прошу тебя о следующем: в Киеве у меня остались кой-какие рукописи – „Первый цвет “, „Зелёный змий“, а в особенности важный для меня черновик „Недуг“… Выпиши из Киева эти рукописи, сосредоточь их в своих руках и вместе с „Сам[обороной]“ и „Турб[иными]“ – в печку.

Убедительно прошу об этом…»

Булгаков прощался. Со всеми родственниками. И с рукописями, очень для него «важными».

В связи с планировавшимся отъездом за рубеж возникал вопрос, брать ли с собой на чужбину жену? Михаил Афанасьевич колебался, не зная, что предпринять. Поэтому в письмах родным просто сообщал о том, что Татьяна Николаевна пока ещё с ним:

«Тася со мной. Она служит на выходах в 1-м Советском Владикавк[азском] театре, учится балету…

P.S. Посылаю кой-какие вырезки и программы… Если уеду и не увидимся – на намять обо мне».

Сестре Вере Булгаков написал немного подробнее о том, что успел за это время создать:

«… творчество моё разделяется резко на две части: подлинное и вымученное. Лучшей моей пьесой подлинного жанра я считаю 3-х актиую комедию-буфф салонного тина „Вероломный панаша“ („Глиняные женихи“). И как раз она не идёт, да и не пойдёт, несмотря на то, что комиссия, слушавшая её, хохотала в продолжение всех трёх актов…

Эх, хотя бы увидеться нам когда-нибудь всем. Я прочёл бы вам что-нибудь смешное. Мечтаю повидать своих. Помните, как иногда мы хохотали в № 13?»

Но какие бы планы ни строились, все они могли в одночасье рухнуть, узнай власти о медицинском образовании Булгакова. Его тотчас мобилизовали бы в Красную армию. Вот почему в письме (от 26 апреля) он в очередной раз просит сестру Надежду не вести никаких «.лекарских» разговоров…

«… которые я и сам не веду с тех пор, как окончил естественный и занимаюсь журналистикой».

8 мая владикавказская газета «Коммунист» сообщила читателям, что булгаковскую пьесу «Парижские коммунары» собираются ставить в Москве. Да, такие планы существовали. Но от автора потребовали переделок. Булгаков ничего исправлять не пожелал, и по его просьбе сестра Надежда забрала пьесу.

Тем временем подотдел искусств, в котором служил Михаил Афанасьевич, расформировали. Театр, где работала его жена, закрыли. И тотчас…

«… грозный призрак голода постучался в мою скромную квартиру, полученную мною по ордеру».

Пришлось срочно сочинять пьесу-агитку «Сыновья муллы», прославляющую новые большевистские порядки. Писалась она в соавторстве со знатоком местных обычаев, владикавказцем Т. Пейдзулаевым. В «Записках на манжетах» Булгаков назвал его «помощником присяжного поверенного, из туземцев».

«В туземном подотделе пьеса произвела фурор. Её немедленно купили за 200 тысяч. И через две недели она шла.

В тумане тысячного дыхания сверкали кинжалы, газыри и глаза. Чеченцы, кабардинцы, ингуши, после того как в третьем акте геройские наездники ворвались и схватили пристава и стражников, кричали:

– Ва! Подлец! Так ему и надо!»

И наиболее темпераментные из зрителей палили в потолок из пистолетов.

Впоследствии Булгаков всячески открещивался от этой своей пьесы, а в рассказе «Богема» даже написал:

«… если когда-нибудь будет конкурс на самую бессмысленную и наглую пьесу, наша получит первую премию…»

Ещё более уничтожающая характеристика «Сыновьям муллы» дана в повести «Записки на манжетах»:

«В смысле бездарности – это было нечто совершенно особенное, потрясающее. Что-то тупое и наглое глядело из каждой строчки этого коллективного творчества…

Вы, беллетристы, драматурги в Париже, в Берлине, попробуйте! Попробуйте, потехи ради, написать что-нибудь хуже! Будьте вы так способны, как Куприн, Бунин или Горький, вам это не удастся. Рекорд побил я! В коллективном творчестве. Писали же втроём: я, помощник поверенного и голодуха. В 21-м году, в его начале…»

И всё же, какой бы эта пьеса ни была, за неё Булгаков получил деньги («Записки на манжетах»):

«– Сто тысяч… У меня сто тысяч!..

Я их заработал!..

… Бежать! Бежать! На 100 тысяч можно выехать отсюда. Вперёд. К морю. Через море и море, и Францию – сушу – в Париж!»

Но много ли это – сто тысяч? Деньги таяли катастрофически быстро. В рассказе «Богема» Булгаков признавался:

«Семь тысяч я съел в 2 дня, а на остальные 93 решил уехать из Владикавказа».

Ехать было решено в Тифлис («Богема»):

«Почему именно в Тифлис? Убейте, теперь не понимаю. Хотя припоминаю: говорили, что:

1) В Тифлисе открыты все магазины.

2) – “ – есть вино.

3) – “ - очень жарко и дёшевы фрукты.

4) – “ – много газет, и т. д. и т. д.».

Этому-то «множеству газет» Булгаков и намеревался предложить свои фельетоны. А пьесами планировал заинтересовать театры солнечной Грузии. Заработав таким образом необходимую сумму, он и собирался через Батум отбыть в Турцию.

Однако большой уверенности в том, что планы эти осуществятся, у него не было. И в конце мая он отправил сестре Надежде письмо, полное неопределённостей:

«… сегодня я уезжаю в Тифлис-Батум. Тася пока остаётся во Владикавказе…

В случае отсутствия известий от меня больше полугода, начиная с момента получения тобой этого письма, брось рукописи мои в печку…

В случае появления в Москве Таси, не откажи ей в родственном приёме на первое время по устройству её дел».

Операция «Батум»

Столица Грузии очень быстро разочаровала Булгакова. В «Записках на манжетах» он воскликнет:

«Что это за проклятый город Тифлис!»

Причина недовольства заключалась в том, что на берегах Куры ни его пьесы, ни фельетоны никого не заинтересовали. Это выяснилось почти сразу, как он приехал в Тифлис. Пришлось написать родственникам письмо, которое Михаил Афанасьевич, видимо, считал прощальным:

«2-го июня 1921 года

Тифлис, Дворцовая № 6, Номера „Пале-Рояль“ (№ 15) Дорогие Костя и Надя, вызываю к себе Тасю из Владикавказа] и с ней уезжаю в Батум, как только она приедет и как только будет возможность. Может быть, окажусь в Крыму…