Филип Керр - Бледный убийца

• Название: Бледный убийца
• Автор: Филип Керр
• Издательство: Центрполиграф
• Жанр: Исторический детектив
• Год: 1995
• ISBN: 5-218-00039-6

Во втором романе трилогии «Бледный преступник» Гюнтер возвращается на свою прежнюю службу в берлинскую криминальную полицию – руководству спецслужб нацистской Германии понадобились его незаурядные знания и богатый опыт работы для раскрытия тайны серии зверских убийств, совершенных в столице таинственным маньяком. И вскоре в руки Гюнтера попадают достоверные данные о причастности к преступлениям группы чинов из СС. Он оказывается перед дилеммой: изобличить гнусных изуверов или пойти на сделку с собственной совестью...

---

– Кто такой берлинец? – улыбнулся я. – Хороший вопрос. Ни один клиент не просил меня прыгнуть через обруч, чтобы посмотреть, умная ли я собака. Видите ли, я обычно не показываю трюков, но для вас сделаю исключение. Берлинцам хочется, чтобы их считали исключительными. Надеюсь, вы меня внимательно слушаете, потому что я уже начал представление. Да, они любят чувствовать себя исключительными, хотя в то же самое время стремятся соблюдать приличия. Большинство берлинцев одеваются одинаково. Шарф, шляпа и ботинки, в которых дойдешь до Шанхая и не натрешь себе мозолей. Так получилось, что берлинцы любят ходить, поэтому многие из них завели себе собак: злых, если хозяин мнит себя мужественным, или умных, если хозяин претендует на что-то другое. Мужчины расчесывают свои волосы чаще, чем женщины, и отращивают такие огромные усы, что в них можно охотиться на диких свиней. Туристы считают, что многие берлинские мужчины не менее женщин любят изысканно одеваться, но это выдумки некрасивых женщин, которые хотят принизить мужчин. Нельзя сказать, правда, чтобы последнее время в Берлине было много туристов. При национал-социализме турист такая же редкость, как и Фред Астер в ботфортах.

Люди в этом городе едят сливки с чем угодно, даже с пивом, а к пиву они относятся исключительно серьезно. Женщинам нравится, когда на пиве в течение десяти минут сохраняется пена, как и мужчинам, впрочем; берлинки не возражают, если им самим приходится за него платить. Почти все, у кого есть машины, носятся с бешеной скоростью, но никому никогда не придет в голову проехать на красный свет. У берлинцев испорчены легкие, потому что воздух очень грязный и они слишком много курят; они обладают чувством юмора, который кажется жестоким, если вы его не понимаете, и еще более жестоким, если понимаете. Они покупают дорогие шкафы в стиле Бидермейер, надежные, как крупноблочные дома, а потом вешают маленькие занавесочки за стеклянными дверцами, чтобы не было видно, что они там хранят. Это типично идиосинкразическая смесь стремления к показухе и к скрытности. Ну, как вам моя речь?

Фрау Ланге кивнула.

– Не считая замечания об уродствах берлинских женщин, ваша речь прекрасна.

– Оно было неуместно.

– А вот здесь вы не правы. Не отказывайтесь поспешно от своих слов, а то перестанете мне нравиться. Очень даже уместно. Скоро вы узнаете почему. Сколько вы зарабатываете?

– Семьдесят марок в день плюс оплата расходов.

– А какие могут быть расходы?

– Трудно сказать. Поездки. Взятки. То, что помогает получить информацию. На все вы получите квитанции, кроме взяток. Боюсь, тут вам придется верить мне на слово.

– Ну что ж, будем надеяться, что вы правильно решаете, на что стоит тратить деньги.

– Пока на меня не жаловались.

– Полагаю, вы хотите получить аванс. – Она протянула мне конверт. – Здесь тысяча марок наличными. Вам этого достаточно? – Я кивнул. – Естественно, я хочу получить расписку.

– Конечно, – сказал я и расписался на листке бумаги, приготовленном ею. По-деловому, подумал я. Да, она была действительно настоящей леди. – Кстати, а почему вы выбрали именно меня? К своему адвокату вы не обращались, – добавил я задумчиво, – а я ведь не давал объявлений.

Она встала и, не спуская с рук собаку, подошла к столу.

– У меня была одна из ваших визитных карточек, – сказала она, протягивая ее мне. – Вернее, у моего сына. Я нашла ее почти год назад в кармане одного из его костюмов, которые отсылала в фонд «Зимней помощи». – Она говорила о благотворительной программе, проводившейся Немецким трудовым фронтом. – Я ее сохранила, чтобы вернуть сыну. Но, когда упомянула о ней, он, кажется, посоветовал мне ее выбросить. Только я этого не сделала, подумала, авось когда-нибудь пригодится. Как видите, я не ошиблась. Не так ли?

Это была одна их моих старых визитных карточек, еще тех времен, когда я не работал с Бруно Штальэкером. На обратной стороне был даже записан мой старый домашний телефонный номер.

– Интересно, где он ее раздобыл? – спросил я.

– Помнится, он сказал, что у доктора Киндермана.

– Киндермана?

– Если не возражаете, я сейчас расскажу о нем.

Я вытащил из бумажника новую визитку.

– Это не столь важно, но теперь я работаю с партнером, пусть у вас будет моя новая карточка. – Я протянул ей карточку, и она положила ее на стол рядом с телефоном.

Когда она села в шезлонг, лицо ее приняло серьезное выражение, как будто у нее в голове что-то переключилось.

– А теперь я расскажу, почему пригласила вас, – сказала она мрачно. – Я хочу, чтобы вы выяснили, кто меня шантажирует. – Она замолчала, потом с неловкостью переменила свою позу в шезлонге. – Простите, мне трудно об этом говорить.

– Не торопитесь. Любому становится не по себе, если его шантажируют. – Она кивнула и отпила из своего бокала с джином. – Итак, примерно два месяца назад, может быть, немного раньше, я получила конверт, в котором лежало два письма, написанные моим сыном мужчине. Доктору Киндерману. Конечно, я узнала почерк сына и, хотя я не стала читать письма, знаю, что они интимного содержания. Мой сын – гомосексуалист, господин Гюнтер, о чем я не так давно узнала. И это не было для меня ужасным открытием, на что рассчитывал негодяй, пославший письма. Я поняла это из его записки. Он также написал, что у него есть еще несколько таких писем и он пришлет их мне, если я заплачу ему тысячу марок. Если же я откажусь, то ему не останется ничего другого, как послать их в Гестапо. У нашего правительства отношение к этим молодым несчастным людям совсем не такое просвещенное, как во времена Республики. Любая связь между мужчинами, какой бы незначительной она ни была, в наши дни расценивается как преступление. Если выяснится, что Рейнхард – гомосексуалист, он, без сомнения, попадет в концентрационный лагерь лет на десять. Поэтому я заплатила, господин Понтер. Мой шофер оставил деньги в том месте, где было указано, и примерно через неделю я получила не пачку писем, как ожидала, а всего лишь одно письмо. К нему прилагалась еще одна анонимная записка, из которой я узнала, что автор передумал: он беден, и я должна буду выкупить письма по одному, их у него осталось еще десять. С тех пор я получила назад четыре письма и уплатила почти пять тысяч марок. Каждый раз он требует все больше и больше.

– Ваш сын знает об этом?

– Нет. И, по крайней мере сейчас, я не вижу причины, чтобы страдали мы оба.

Я вздохнул и собирался уже было возразить, но она остановила меня.

– Вы хотите сказать, что это затруднит поимку преступника и что Рейнхард может знать что-нибудь полезное для вас. Вы абсолютно правы, конечно. Но выслушайте мои доводы, господин Гюнтер. Во-первых, мой сын очень импульсивный человек. Скорее всего, его реакция будет – послать шантажиста к черту и не платить. Это, несомненно, приведет к аресту. Рейнхард – мой сын, и, как всякая мать, я безумно люблю его, но он очень беспечен, в нем нет никакого прагматизма. Я подозреваю, что человек, шантажирующий меня, очень тонкий знаток человеческой психики. Он прекрасно понимает, как мать и вдова должна относиться к своему единственному сыну, особенно такая богатая и довольно одинокая, как я.

Во-вторых, я имею некоторое представление о мире гомосексуалистов. Покойный доктор Магнус Хиршфельд написал несколько книг на эту тему, одну из которых, скажу вам с гордостью, я сама издала. Это тайный и довольно вероломный мир, господин Гюнтер. Рай для шантажистов. Так что, вполне возможно, этот негодяй знаком с моим сыном. Даже любовь между мужчиной и женщиной может стать причиной для шантажа, особенно если речь идет о супружеской неверности или о нарушении чистоты расы, что особенно беспокоит этих наци.

Когда вы установите личность шантажиста, тетя расскажу все Рейнхарду, и пусть уж он сам решает, что делать. Но до тех пор он ничего знать не должен. – Она вопросительно посмотрела на меня. – Вы согласны?

– Ничего не могу возразить против ваших доводов, фрау Ланге. По-видимому, вы все хорошо обдумали. Могу я видеть письма вашего сына?

Доставая папку, лежащую рядом с шезлонгом, она кивнула, но затем вдруг засомневалась.

– А это необходимо? Читать эти письма, я имею в виду.

– Да, – сказал я твердо. – А записки от шантажиста вы сохранили?

– Все здесь. – Она протянула мне папку. – Письма и анонимные записки.

– Он не просил вернуть ему записки?

– Нет.

– Это хорошо. Значит, мы имеем дело с начинающим. Тот, кто уже когда-то занимался таким делом, требовал бы, чтобы вы возвращали его записки при каждой оплате. Чтобы у вас не оставалось никаких улик.

– Да, я понимаю.

Я посмотрел на то, что так оптимистично назвал уликами. Текст записок и адрес на конвертах отпечатаны на машинке, бумага и конверты хорошего качества, без каких-либо особых примет, письма опущены в разных районах Западного Берлина: 3-35, 3-40, 3-50, причем все марки посвящены пятой годовщине прихода нацистов к власти. Это уже кое-что. Годовщина отмечалась 30 января, значит, человек, шантажирующий фрау Ланге, по-видимому, не часто покупает марки.