Виктор Бычков - Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая

• Название: Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга вторая
• Автор: Виктор Бычков
• Издательство: ЛитагентПрогресс-Традицияc78ecf5a-15b9-11e1-aac2-5924aae99221
• Жанр: Культурология
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-89826-464-2, 978-5-89826-485-7

Монография представляет собой фундаментальное, многоуровневое исследование по глобальным темам и проблемам современной эстетики, философии искусства, художественной культуры, проведенное ведущими специалистами в этих сферах и написанное в эпистолярном жанре, возрождающем лучшие отечественные традиции живых научных дискуссий.

В чем суть символизации как одного из сущностных принципов искусства, определяющих его эстетическое качество? Как трансформировалось символическое художественное мышление от античной мифологической символики через эстетику символизма до символических аспектов актуального искусства? В чем суть духа символизма? Является ли дух сюрреализма апокалиптическим? Что общего между романтизмом, символизмом и сюрреализмом? Как соотносятся миф, символ и художественность? Каким образом в художественности, т. е. в эстетическом качестве искусства, кодируется жизненно важная для человечества информация, восходящая через символическое мышление к древнейшим пластам мифологического сознания? И каковы многообразные аспекты собственно эстетического опыта, в пространстве которого только и функционирует подлинное искусство, и его главная предпосылка – эстетический вкус? Все эти, как и многие другие, как правило, малоизученные инновационные проблемы эстетики и философии искусства, рассматриваются авторами в контексте живого и непосредственного анализа конкретных произведений искусства, как классических, так и самых современных. При этом любая значимая проблема вызывает научную полемику авторов. Читателям всегда представляется несколько точек зрения на предмет, среди которых видное место занимают философские, искусствоведческие, естественнонаучные, теологические взгляды и представления, и он волен выбирать из них наиболее близкие для себя. Через всю книгу проходит принцип отстаивания высокого эстетического качества искусства.

---

Триумфалистический мотив полностью отсутствует на картине Гюстава Моро. К ней приложима эстетическая категория жуткого. В этом заключается принципиальная новизна его интерпретации прадревнего мифа, тогда как большинство художников XIX века предпочитали изображать сам момент схватки, когда стала несомненной победа Тесея. Типичным примером такого подхода является статуя Жюля Этьенна Раме (1796–1852), установленная в Люксембургском саду в 1826 году. Явно, что Моро ее видел, но сознательно отошел от традиционного мотива. Тесей замахивается дубиной на поверженного, но еще живого Минотавра, одной рукой опирающегося о землю, а другой – пытающегося предотвратить смертельный удар. Скульптурная группа отличается повышенной динамикой в отличие от полной созерцательного покоя фигуры Тесея работы Антонио Кановы, когда герой, опираясь левой рукой на огромную дубину, философически спокойно рассматривает труп критского чудища…

…все пошло-поехало в сторону классицизма…

(25.01.14)

…не дожидаясь вмешательства насмешливой тени, приоткрою завесу над запутанным ходом ассоциаций, вовлекающих в лабиринт «Воображаемого музея»; сознаю: возможны старческие повторения…

исходный пункт всех рассуждений в данном письме: выставка Пикассо: «Минотавромахия»…

…Некто в черном тяжко вздохнул, но ничего не сказал…

…созерцание которой положило начало кристаллизации в герменевтическом сознании музейно-трансцендентальной структуры, имеющей для меня экзистенциальный смысл. Она образовалась (точнее, продолжает образовываться) на основе нескольких «случайных» эстетических переживаний. Первые два из них носили подготовительный характер и не заставляли предполагать их дальнейшее применение: что-то вроде заготовок, набросков неизвестного назначения. Первое переживание: страсбургская картина, оживившая в душе интерес к образу Минотавра (в латентном состоянии, однако, в ней с детства присутствующий; о своем раннем увлечении античной мифологией я уже писал, чтобы отметить условия для стяжания анамнестического опыта в конкретном, в известном смысле, предестинированном виде). В том же 2012 году, возвращаясь в гостиницу после долгого пребывания в музее Гюстава Моро, решил пройтись по Люксембургскому саду, побывать в котором – несмотря на сравнительно частые посещения Парижа – никогда не хватало времени. Там-то я и натолкнулся на скульптурную группу работы Раме, мог бы пройти равнодушно мимо, но поразился ее динамике и возможности созерцать ее в сюрреалистических ракурсах, сделал несколько снимков про запас. И все же где-то в глубинах сознания началась работа осмысления типа сочетания несочетаемого, данного в мифическом образе Минотавра. Третье переживание связано с недавним посещением графики Пикассо, что и послужило непосредственным поводом заняться сочинением данной эпистолы. Все три встречи с Минотавром носили, так сказать, случайный, непреднамеренный характер. Вышеупомянутые художественные образы не были целью моих «эстетических путешествий» и возникали на обочине проезжей дороги (в первом случае целью было посещение «оккультной выставки» в Страсбурге; во втором – вообще никакой цели не было, просто возвращался в гостиницу приятным путем; в третьем случае появилось немного свободного времени и захотелось посмотреть выставку Пикассо за два дня до ее закрытия). Однако эти «случайно» полученные впечатления постепенно стали складываться в определенную структуру, на основе которой возникла потребность уже во вполне сознательном и целенаправленном осмыслении сочетания несочетаемого в мифическом образе Минотавра. С одной стороны, видно, как шел процесс транслирования мифологической традиции с сохранением в той или иной степени иконографического канона, выработанного еще в эпоху архаики. Традицию модифицировали в различных контекстах, но все же в неизменном соотношении с исходным мифом. Гравюра Пикассо являет пример другой тенденции, когда художник творит свой собственный приватный миф. Что это показывает? Вероятно то, что существует архетип в метафизической сфере, способный к самым различным и даже противоречивым модификациям, но это и делает убедительным сам тип сочетания несочетаемых элементов в образе Минотавра. По шкале, предложенной метафизическим синтетизмом, мы имеем дело с первым астрально-оккультным типом символизации, но затем проходящим по другим ступеням: вплоть до сюрреалистического (вспомним, что образ Минотавра имел большое значения для сюрреалистов).

В идеале прохождение по этим ступеням должно было бы (когда, неизвестно) привести к метафизическому синтезу, способному не только пассивно использовать образы древней традиции или вырывать их из мифологического контекста, но создавать произведения, основанные на реальном опыте восхождения сознания в духовный мир. Сумрачной альтернативой такому пути является окончательная аннигиляция культуры в черной дыре материалистической цивилизации или, говоря словами В. В., ее Апокалипсис. Однако поскольку сфера архетипов находится за чертой «мира сего», то всегда остается надежда на созерцательное общение с ними, вопреки всем катастрофическим контекстам, в которых протекает наша эмпирическая жизнь.

(19.02.14)

…число поставил, но ничего написать не удалось; охвачен сомнениями: послать нацарапанный текст в виде фрагмента или набраться терпения и довести дело до конца, теряющегося в труднообозримой дали, поскольку в последнее время меня стали осаждать минотавры со всех сторон и в разных видах, предлагая и о них сказать словечко…

(21.02.14)

Оказалось, что немало минотавров обитает и в берлинских пространствах. На днях сходил в Altes Museum, хотел отснять для себя и вас изображение Тесея, элегантным и метким ударом поражающего быкоголовое чудище на краснофигурной амфоре (ок. 460 г. до Р. Х.): как назло, амфору унесли для каких-то музейных надобностей, оставив в витрине соответствующую служебную бумажку; впрочем, грех жаловаться, в музее набирается и без аттической амфоры достаточно материала для изучающего минотаврианскую иконографию; еще в январе – для очистки совести (не все же довольствоваться репродукциями) – я решил наведаться в давно мной не посещаемый Altes Museum с его богатым собранием античной керамики, предполагая встретить в музейном лабиринте хотя бы одного Минотавра. Оказалось же, что их там несколько и прелюбопытных; никаких угрожающих воплей не испускают, тихо сидят в застекленных витринах. Фотоаппарата я тогда не захватил, о чем горько пожалел; теперь пришел экипированным надлежащим образом, но Минотавра и след простыл… пошел ловить других в музейном лабиринте; в маленькой комнатке обнаружил золотую пластинку, вероятно, с самым древним (из сохранившихся до наших дней) изображением завершающего момента в битве Тесея с критским чудищем…

…чувствую: надо остановиться – теплый, предвесенний ветер явно заносит меня на Крит, иными словами, возвращает к истокам; само по себе это неплохо, но возникает опасность далеко уклониться от первоначального замысла… потеряться в лабиринте музейных ассоциаций… пожалуй, поставлю теперь точку, кроме того, велик соблазн возобновить триаложные беседы хотя бы присылкой вам этого фрагмента.

(Продолжение следует)

С дружескими чувствами и наилучшими пожеланиями

Ваш виртуальный собеседник В. И.

303. В. Иванов

(26.02–07.03.14)

Дорогие друзья,

отправив вам фрагмент письма о гравюре Пикассо, я решил дать себе некоторую передышку и воздержаться от дальнейшего ныряния в бурлящий поток минотаврических образов. Подобную ситуацию, грозящую увлечь меня в плавание по мифическим просторам с непредсказуемым результатом, мне пришлось пережить во время работы над эпистолярным этюдом о «Юпитере и Семеле». Однако может ли экзистенциально окрашенная герменевтическая процедура протекать иначе? При академическом подходе к истории искусства она тоже имеет место в исследовательском сознании, только выносится за скобки (ее нередко непрошенные порождения «прячутся в стол» и только иногда – за чашкой кофе – стыдливо или в припадке дьявольской гордыни демонстрируются молчаливым друзьям). В любом случае поток ассоциаций подвергается строгому контролю. Его направляют по заранее намеченному маршруту, заботливо предохраняя ученого от беспрокого блуждания по мифологическим лабиринтам. Но – приватным образом – небезынтересно проследить герменевтические процессы, протекающие в душевных глубинах и ведущие к образованию собственного «Воображаемого музея», в котором произведения искусства предстают в виде сложных взаимодействующих структур, синтезирующих элементы, несочетаемые в пределах эмпирически данного мира. Такие процессы, однако, имеют не только субъективное значение, через них возможен прогляд в метафизически обусловленные связи и соотношения в истории искусства. Созерцательное переживание современной гравюры может спонтанно пробудить мифологический анамнесис. Рисунок на аттической амфоре дает повод обладателю «Воображаемого музея» острее почувствовать эстетические проблемы начала третьего тысячелетия.