Марк Поповский - Жизнь и житие святителя Луки Войно-Ясенецкого архиепископа и хирурга

• Название: Жизнь и житие святителя Луки Войно-Ясенецкого архиепископа и хирурга
• Автор: Марк Поповский
• Жанр: Религия
• Год: 2017
• ISBN: 5-7373-0121-4, 978-5-7868-0082-2

Мы предлагаем Вам, благочестивый читатель, труд о земной жизни и страданиях святителя Луки (Войно-Ясенецкого), во святых прославленного Церковью, и великого хирурга. Перед Вашим взором предстает многоскорбный путь чрез море житейское, воздвизаемое зря напастей бурею – путь истинно христианский.

Молитвами и любовью святителя да исцелит нас Господь от болезней душевных и телесных! Книга напечатана с некоторыми сокращениями.

---

В половине девятого утра больничный кучер Александр подавал к дому заведующего экипаж. Войно-Ясенецкие занимали довольно просторный деревянный дом помещицы Лилеевой на Троицкой улице, неподалеку от того места, где теперь шоссе Москва – Ярославль прорезает старинный земляной вал. Расстояние от дома до больницы не больше версты, но и это время у врача зря не пропадало. Он брал с собой в экипаж 15–20 карточек с немецкими и французскими словами и учил их в дороге.

«Впечатления моего детства очень однообразны, – вспоминает старший сын Валентина Феликсовича Михаил, – отец работает. Работает днем, вечером, ночью. Утром мы его не видим, он уходит в больницу рано. Обедаем вместе, но отец и тут остается молчаливым, чаще всего читает за столом книгу. Мать старается не отвлекать его. Она тоже не слишком многоречива».

Более подробно о стиле этого до странности «тихого» дома рассказала мне 76-летняя Елизавета Никаноровна Кокина, бывшая горничная Войно-Ясенецких. Она прослужила у Войно-Ясенецких семь лет и даже побывала с ними в Ташкенте. Своих бывших хозяев вспоминала Елизавета Никаноровна через пятьдесят с лишним лет с глубокой нежностью. («Барин! Он! Ах, милые вы мои…» – воскликнула она, увидев фотографии доктора и его жены.) И вот развернулась передо мной жизнь этой семьи с 1911 по 1918 гг., жизнь, увиденная глазами неглупой и наблюдательной деревенской женщины.

Завтракал барин один в восемь утра. Обедать приезжал в пять. После обеда немного отдыхал. Потом в кабинете больных принимал. После вечернего самовара уходил к себе в кабинет. Пишет там, читает, пока весь керосин в лампе не выгорит. Часто его ночью в больницу вызывали. Молча соберется, едет. Никогда не сердился, если вызывали. «Он справедливый был», – несколько раз повторяет Елизавета Никаноровна.

Жили тихо. Раз в месяц приезжала игуменья знакомая из Федоровского монастыря, чайку попить. Большого ума была женщина. Да еще захаживал доктор Михневич с женой Софьей Михайловной. Они вместе в больнице работали. А больше никто не ходил. Воспоминания о жене Михневича почему-то поворачивают мысль Лизы в новом направлении. «Барин не мог видеть чужих женщин. Если бы он хотел – мог бы жениться на любой. Вон он был какой большой да пригожий. Но про это он и думать не хотел. Строг был». Вспоминалось Лизе и такое. Однажды в урочный час позвонила у дверей девушка, попросила провести ее к доктору. Через минуту в кабинете – шум, крик. Девушка выскочила в прихожую, да оттуда бегом на улицу. А Валентин Феликсович к барыне в комнату прошагал, сердитый, и там стал громко рассказывать, что девушка потребовала «нагулянного ребенка вытащить». Долго доктор не мог после этого успокоиться.

Старушка рассказала немудреную историю, которая приключилась в те годы с ней самой. В шестнадцатом году, двадцати двух лет от роду, сошлась она с парнем из своей деревни и понесла от него. Зная, однако, как не любит Анна Васильевна неправды, Лиза во всем ей повинилась. А повинившись, пошла собрать свои вещички: кто же станет ее держать при детях, такую гулящую… Идти, однако, было некуда. Мать в деревне ее и на порог не пустила бы с приплодом. Прошел день, другой, Лизу никто не гнал. А на третий, посоветовавшись с мужем, барыня предложила Лизе остаться и рожать у них. Покидая Переславль в 1917 г., Войно-Ясенецкие взяли девушку с собой в Ташкент[24].

А как относились в доме к детям?

С детьми, рассказывает Елизавета Никаноровна, барин и барыня очень ласковы были. Никогда их не наказывали, даже слова грубого не говорили. Только Мишу за баловство мать в чулан иногда ставила. Да скоро и выпускала. Про чулан Михаил Валентинович не помнит, но ласковый доброжелательный тон, принятый в семье, глубоко запал в его память. Развлечений, поездок, подарков в семье, однако, было мало. Как редчайшее событие вспоминается, что однажды отец катал детей на лодке. В первый раз увидели они: папа сильный, прекрасно управляется с веслами, хорошо плавает. Невелико чудо – доктору Войно-Ясенецкому в те годы не исполнилось и тридцати пяти лет. Таким же почти недостоверным подарком брезжит где-то в далеком прошлом семейное посещение кинематографа. Едва ли родители не хотели доставить детям удовольствия. За скудостью детских радостей угадывается скорее занятость отца и скудость материальных возможностей семьи.

«Мебель в Переславском доме была до последней степени неказистая, – вспоминает Михаил Валентинович. – Сбережений ни тогда, ни потом отец не имел». И как бы перекликаясь с этим признанием, звучит певучий голосок Елизаветы Никаноровны: «Им, Ясенецким, форсить-то не из чего было. Вина, табаку в доме не держали, сластей тоже никогда не бывало. Книг только по почте много шло. Книг было много. Ни в киятры, ни в гости они не ездили. И к ним редко кто ходил…»[25]

Бедность годами держала семью в тисках. В 1913-м, после рождения четвертого ребенка, пришлось рассчитать кухарку. Весь год копили деньги на поездки Валентина Феликсовича в Москву для научных опытов, а потом в Киев – для сдачи докторских экзаменов. Денежные дела Войно-Ясенецкий всю жизнь считал малозначительными, но постоянная бедность и у него вырвала в конце концов строки раздражения. В 1914 г. в письме из Киева, жалуясь жене на плохое самочувствие и настроение, он добавляет: «Порче настроения помогает и пальто мое, которое как-то вдруг все больше стало расползаться и вытираться и постоянно напоминает мне о том, что у нас и гроша за душой нет. Товарищи по университету, которых я встречаю, все отлично одеты и все недовольны, что мало у них частной практики: всего на 250–300 рублей в месяц»[26].

Переславская больница и до приезда нового врача была не из худших. Здесь, по словам отчета, уже десять лет работали «дельные хирурги». И операций производили они вполне достаточно. За 1907 г., например, – 254, за 1909 г. – 266. Но вот пришел новый заведующий, и в 1911 г. число оперативных вмешательств возросло до 370, а в 1913-м – до 424. И это только в стационаре. В амбулатории Войно-Ясенецкий вместе с фельдшером делал за год от 636 до 693 «малых» операций. Таким образом, число хирургических вмешательств в Переславской больнице за год превышало тысячу.

Почти шестьдесят лет спустя я обратился к главному врачу Переславль-Залесской районной больницы Ярославской области. Я просил сообщить, как теперь работает лечебница, сколько в ней врачей, коек, какие операции там делают. Ответил мне врач-хирург Потков. Письмо его дышало самоуважением. Нынешняя больница в Переславле, конечно, не чета старой. Есть тут и водопровод, и канализация, и электричество. Число коек выросло в десять раз и достигло 320, сотрудников в стационаре – 80! И в поликлинике еще 34! А хирург тут нынче не один, как в 1913 г., а семеро их – хирургов. Да еще уролог и анестезиолог есть. Достижения налицо, тем более, что больница строится, развивается, и врачей будет скоро еще больше. А как работают врачи? Сколько операций делает вся эта хирургическая братия? Изрядно, – отвечает доктор Потков, – за 1971 г. в стационаре семь хирургов произвели 909 вмешательств. И три-четыре хирурга поликлинические сделали за тот же год 636 «малых» операций. Итого – полторы тысячи. С первого взгляда действительно изрядно, но если сравнить с 1913 г., получается смешновато: один Войно-Ясенецкий делал тысячу операций в год, а десяток сегодняшних хирургов – полторы тысячи[27].

Впрочем, для представления о профессиональном уровне больницы важно не столько количество операций, сколько то, что медики называют «хирургическим потолком». Для современного хирурга «потолок» Войно-Ясенецкого попросту недостижим. Главный врач Переславской больницы делал в своей операционной решительно все, что делали хирурги начала двадцатого века. В первый же год он предпринял 78 различных операций на глазах, многократно удалял щитовидную железу, совершил несколько радикальных операций на среднем ухе, вырезал раковые опухоли в желудке и в мозгу, оперировал как акушер, уролог, гинеколог. Многое сделал в хирургии желчных путей, желудка, селезенки, головного мозга. При этом опробовал все виды анестезии и наркоза и окончательно убедился в несомненных преимуществах еще мало изученной регионарной анестезии. Работу, которую делал в Переславле земский врач Войно-Ясенецкий, в наше время могут повторить разве что специалисты шести или семи хирургических специальностей. Думаю, что и в пору хирургического энциклопедизма находилось мало врачей, владеющих скальпелем столь же универсально.

Отношения с властями в Переславле сложились для Валентина Феликсовича благоприятно. Его уважали «отцы города», Переславская земская управа более цивилизованная, чем в Фатеже и Балашове, охотно ассигновала деньги на реконструкцию и оборудование больницы. За два-три года был построен новый заразный барак, двухэтажное здание прачечной и дезинфекционной камеры. Было капитально отремонтировано и вновь обставлено хирургическое отделение, оборудован рентгеновский кабинет. Все то, о чем тщетно годами просили у земства его предшественники, Войно-Ясенецкий получил без унижений. За него ходатайствовала его непрерывно возрастающая слава хирурга. Любили своего врача и горожане. Более чем через полвека я встречал в Переславле пациентов Валентина Феликсовича. Они с благодарностью вспоминали его имя. Гимназистка 1914 г. и ученик на телеграфе, впоследствии делавший тут революцию, бывшая крестьянская девочка, ныне домашняя хозяйка, и сын священника, унаследовавший занятие отца, эти, теперь уже очень старые люди говорили о том, что в дни их юности имя доктора Войно-Ясенецкого в городе был окружено глубочайшим почтением.