Юрий Домбровский - «Неистовый Виссарион» без ретуши

• Название: «Неистовый Виссарион» без ретуши
• Автор: Юрий Домбровский
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-88010-425-3

Вниманию читателей предлагается новая книга Юрия А. Домбровского «"Неистовый Виссарион" без ретуши», посвящённая жизни и творчеству выдающегося литературного критика и публициста В. Г. Белинского. Роман интересен не только малоосвещёнными фактами биографии литератора, но и необычным слогом повествования, как будто извлечённым из разговорной речи девятнадцатого столетия. Произведение написано на основе подборки документов из архивных данных В. Г. Белинского, а также его писем к родным, близким, друзьям и коллегам по литературному цеху.

Роман рассчитан на самый широкий круг читателей и будет полезен всем интересующимся литературой XIX века.

---

Всё чаще он задумывался о Петербурге. Оттуда шёл свежий ветер. И вдруг – как гром среди ясного неба. Он не мог, не хотел в это верить.

Бедный Пушкин! Вот чем кончилось его поприще! Смерть Ленского в «Онегине» была пророчеством… Как хотелось надеяться, что он ранен не смертельно, но «Пчела» уже уверила всех некрологом, написанным Одоевским. Один истинный поэт был на Руси, но и тот не совершил вполне своего призвания. Худо понимали его при жизни, поймут ли теперь?..

7

«Недоучившийся студент» – называл Белинского Пушкин. Хотя осознавал, что автор «Литературных мечтаний» в статьях о Гоголе и Кольцове – талантлив и по-юношески дерзок. Отношение Белинского к Пушкину тоже было далеко не однозначным. «Литературные мечтания» – своеобразный манифест, провозгласивший наступление века русской классической литературы. Впервые Белинский упомянул о русском реализме. Поэзия – реальная, когда в ней отражается жизнь и действительность. Пушкинские «Сказки» или «Анджело» не приводили молодого критика в восторг. Они казались ему далёкими от жизни.

Смерть Пушкина ввела его в большое уныние…

Тем временем друзья собрали средства, чтобы Виссарион мог поехать на Кавказ поправить своё сильно пошатнувшееся здоровье.

В Пятигорске Белинский впервые встречается с Лермонтовым. Хотя они и учились в университете в одно и то же время, но знакомы не были. Поэт, высланный из Петербурга за стихотворение «На смерть поэта», и критик в период «примирения» с действительностью – не нашли тогда общего языка.

Виссарион замкнулся в себе. Казалось, он уже привык к такому «счастью». Если бы своими дурными обстоятельствами он не портил обстоятельств людей, привязанных к нему, то безо всякого бы огорчения почитал бы себя пасынком судьбы. Честная бедность – не есть несчастье. Может быть, для него она даже была счастьем. Нищета или конец такой жизни – всё равно. Он корил себя, призывал чёрта забрать его с руками и ногами – столько близких ему людей пострадали из-за него, слуги покорного. Необходимость жить за чужой счёт – да лучше продать душу с аукциона тому же Сенковскому, Гречу или Плюшару – всё равно, кто больше даст…

Он разговаривал сам с собой, убеждал себя, что будет писать по совести, но предоставит покупщику души своей марать и править все статьи свои как угодно. Может, он ещё найдёт работу и почестнее, но в Москву уже не вернётся. Что там ждать, кроме голодной смерти и бесчестия? Он уедет в Петербург. И служить он решительно отказывается. Какие выгоды даст ему служба взамен потери свободы и независимости? Ровно никаких, даже средства жить, потому что, прежде всего, нужно выплатить свои долги, а их на нём немало. Мысль, что некий Николай Степанович или Сергей Тимофеевич, может быть, упрекают его за бездействия, ложилась на его душу тяжёлым камнем и давила её.

Но что бы там ни было, а надо же, наконец, как-то подумать о совершенном прекращении всех этих неприятных мыслей. Виссарион выпил крынку молока, расплескав его слегка на рубашку, и будто сбросил с груди сей тяжёлый камень. Он принял решение.

Прости и прощай, Москва! Здравствуй, Петербург… С Москвой соединено много прекрасного в жизни – он был прикован к ней. Но и в Петербурге можно найти жизнь человеческую. Затвориться от людей, быть человеком только наедине с собой и в заочных беседах с московскими друзьями. В остальное время, вне своей комнаты, играть роль искателя фортуны. Отчуждение заставит глубже войти в себя, в самом себе искать замены утраченного.

Мысли барахтались, подобно жабе в молоке.

Собираясь наспех, с собой Виссарион взял две части «Вестника Европы» и перечёл в нём несколько критик Надеждина. И вдруг увидел своего московского друга совсем в другом свете. Он извивался, подобно змее, хитрил, клеветал, местами был просто глупцом и писал так плоско, безвкусно, трактирно-кабацки. И как он раньше не замечал этого? А что он написал о Полтаве… В своей критике он превзошёл самого Сенковского. А его перебранки с «Сыном отечества», его глупые остроты… Он читал и всё больше злился. Читал и не понимал, что могло составить этому человеку авторитет. Потом вдруг поймал себя на мысли, что сердится на него лишь тогда, когда читает его критики, презирает и ненавидит его только тогда, когда окунается в его подлые и недоумные гаерства. А так зла к нему не испытывал и даже порой вспоминал о нём с улыбкой.

Он медленно выходил из щемящего душу уныния, собирался с силами, беспрестанно думал, развивал свои мысли и строил планы. Главное сейчас – выздороветь, избавиться от этого лимфотозного наводнения, топящего душу, притупляющего способности, убивающего восприимчивость. Доселе он жил отрицательно. Вспышки негодования были единственным источником его деятельности. Чтобы заставить себя почувствовать истину и заняться ею, нужно, чтобы какой-нибудь идиот, вроде Сенковского, исказил её.

Виссарион решил отправиться на Кавказ, это должно помочь. Он начал пить горную воду, а от одной уже дороги, диеты и перемены мест чувствовал себя несравненно лучше. Кавказская природа так хороша, что не зря вдохновляла поэтов. Он перечитывал Пушкина, которого прихватил с собой, всего, до последней строчки. «Кавказский пленник» его здесь, на Кавказе, получал новое звучание. Какая верная картина, какая широкая, смелая, размашистая кисть! Пушкин – его современник. Но он жив. А Пушкина нет. И не будет уже никогда. Его тоже не будет когда-то. Но кто – он и кто – Пушкин…

С каждым новым днём Виссарион чувствовал прилив сил, в теле лёгкость, а в душе ясность. Он пил воду, принимал усердно ванны, ходил прогулочным шагом каждый день вёрст по десять, взбирался на горы. Сверху смотрел на ясное небо, на фантастические облака, на дикую и величественную природу Кавказа и радовался, не понимая чему.

Вставал он рано, опережая первые лучи солнца, улыбался и радостно потирал руки в предчувствии свежести нового дня. Много читал, делая заметки на полях книг, и пил козье молоко, которое каждое утро ему подавал улыбчивый юноша-черкес. Однажды он спросил юношу, почему здесь только мужчины и совсем нет черкешенок. Тот улыбнулся белозубой улыбкой, но ответом не удостоил. Черкешенки посторонним мужчинам не показывались, жили, видимо, где-то в ауле. А так хотелось посмотреть в их чёрные очи. Черкесы же, напротив, вызывали в Виссарионе такую же антипатию, как черкешенки симпатию. Казалось, они только и имеют дурную привычку, чтобы захватить в мучительное рабство пленников и нагайками сообщать убедительность их письмам к родственникам для поощрения их к скорейшему выкупу.

Из окна второго этажа каменного дома, где поселился Белинский, отлично просматривался Эльбрус, хотя было до него не меньше вёрст ста пятидесяти.

«Эльбрус огромный, величавый

Белел на небе голубом», – строчки Пушкина сами собой всплывали в памяти. Машук, при подошве которого жил Виссарион и целебными струями вод которого пользовался, казался по сравнению с ним горкой.

Кавказ подпитывал, омывал летними дождями, окунал в кислые и железные ванны, Сабанеевские, Елизаветинские, Николаевские. Кавказ лечил, хотя полностью поправить сильно пошатнувшееся здоровье не мог. Появился вполне здоровый цвет лица, чистый язык и аппетит, которого в Москве не было. Лекарь уверял, что геморрой его ушёл в своё место, призывал оставить сидячую жизнь и больше ходить, ездить верхом и придерживаться диеты.

8

Второй месяц пребывания на Кавказе уже не приносил Виссариону былого восторга. Кавказская погода, подобно московской, переменчива и капризна. Июнь ещё был относительно порядочный, но к концу изгадился, и до середины июля погода стояла пасмурная и холодная. Потом неделя жары, когда температура достигала сорока восьми градусов: пыль несносная и зловредная, на порошок известковый мелкотолчёный похожая. А после опять гадкая погода. Хотя местные говорили, что осень и начало зимы здесь бывают превосходные; зима умеренная, снег продолжается не более месяца, а уже в марте всё покрывается зеленью и проклёвываются цветы. Вёрст за шестьдесят от Пятигорска снега и вовсе не бывает, а летом трава, как есть, выгорает.

Горы Виссариону уже изрядно поднадоели, ванны опротивели. На Кавказе хорошо пожить с месяц здоровому, а лечиться – и в раю скучно. Постоянно жить в Пятигорске – приятного мало. Людей нет, словом особенно не с кем обмолвиться – не с черкесами же о литературе говорить.

Его опять потянуло в Москву. Намерение перебраться в Питер было скорее плодом минут отчаяния и ожесточения. Теперь, успокоившись на водах, он уже не почитал свой переезд в Петербург неизбежным. Письма в Москву Аксакову, Бакунину, Иванову – были чрезвычайно обстоятельными и едва вмещались в толстую тетрадь. В письмах своих он даже больше упражнялся в литературном слоге, нежели в описании своего житья-бытья. Просил своих друзей об одолжении прислать необходимые ему книги и словари, огорчался, когда присылали не совсем то, что было нужно. Начал писать новый труд под названием «Полный курс словесности для начинающих». Ещё будучи в гимназии, он мечтал о сочинении этой книги: теперь же настало время, потому как мысли на свежем кавказском воздухе об этих предметах созрели основательно.