Линкольн Пейн - Море и цивилизация. Мировая история в свете развития мореходства

• Название: Море и цивилизация. Мировая история в свете развития мореходства
• Автор: Линкольн Пейн
• Жанр: Прочая научная литература
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-17-083383-2, 978-5-17-103238-8

До изобретения паровоза – то есть до XIX века – культура, торговля, эпидемии и войны быстрее распространялись по морю, чем по суше.

И если поставить наши взаимоотношения с океанами, морями, озерами, реками и каналами в центр исторической концепции, то мы увидим, что существенная часть истории человечества зависела от того, имели ли народы выход к судоходным водам.

Перенос акцента с суши на море позволяет по-новому взглянуть на многие тенденции и принципы всемирного развития. И автор книги задумал описать морскую историю на примере разных регионов, последовательно показывая процесс, в результате которого разные области мира оказались связаны между собой. Благодаря этому становится ясно, как взлет и падение цивилизаций могут быть соединены с морем. Ведь покорение водной стихии – ради торговли, войны, освоения пространства или переселения народов – всегда было движущей силой мировой истории.

---

Куда более серьезной задачей было сдвинуть судно с места. Корабль Хатшепсут изображается с четырьмя огромными рулевыми веслами, его тянут за собой тридцать лодок, на каждой из которых от двадцати до сорока гребцов. Компьютерный анализ параметров судов, перевозивших в Фивы двух 720-тонных колоссов Мемнона[100] спустя примерно столетие после эпохи Хатшепсут, подтверждает точность этих изображений. Кварцит, из которого вырезаны колоссы, добыт либо в каменоломне недалеко от Мемфиса, примерно в 675 километрах ниже Фив и на противоположном берегу Нила, либо в каменоломне возле Асуана – на том же берегу Нила, что и Фивы, примерно в 220 километрах вверх по течению. Анализ показывает, что самоходное судно семидесяти метров в длину и двадцати четырех метров в ширину могло подняться вверх по течению от Мемфиса к Фивам усилиями команды из 36–48 гребцов. Буксировка баржи – как показано на рельефе обелиска Хатшепсут – потребовала бы целого флота из тридцати двух судов, каждое с тридцатью гребцами.

Если же колоссы Мемнона доставлялись из Асуана вниз по реке, то трудность была не в том, чтобы набрать достаточно тяги для транспортировки судна против течения, а в том, чтобы управлять ходом судна и не дать ему обогнать буксирующие лодки или лечь бортом на берег. Для предотвращения таких случаев к переднему (расположенному ниже по течению) концу баржи крепили тросом деревянный плот, а к корме привязывали тяжелый каменный якорь. Геродот, живший в 400-х годах до н. э., говорит, что в результате «плот стремительно увлекается вперед[101] течением и тянет за собой судно, а камень, влекомый по дну позади судна, замедляет ход до той скорости, при которой судно слушается руля». По всей видимости, описанный Геродотом процесс – усовершенствованный способ управления судном, появившийся в ранний период строительства пирамид.

В отличие от царских судов, на которые шли доски из кедровой древесины – длинные, прямые, благоухающие, стойкие к гниению, – простые лодки строились из местной древесины, доски из которой были короткими. Сикомор вырастает лишь до десяти-двенадцати метров, акация редко достигает шести, при этом прямые деревья редки. Из-за такого качества досок Геродот и писал: «строить из них[102] – значит укладывать одну к другой, как кирпичи». Он не указывает размер описываемых им лодок, однако в одной из надписей, относящихся к периоду шестой династии, упоминается «грузовая лодка из древесины акации,[103] шестидесяти локтей [тридцать один метр] в длину и тридцать локтей в ширину, построенная всего за семнадцать дней». Поскольку более длинных досок для кораблестроения нет в Египте и сейчас, современные египетские корабелы применяют «кирпичный» способ строительства и по сей день.

Судоходство в повседневной жизни

Несмотря на отсутствие свидетельств об использования лодок в обыденной жизни – в отличие от крупных экспедиций и придворных нужд, – важность речных судов ясна из изображений. Они появились уже в период Древнего царства и донесли до нас образ жизни египтян, который сохранялся тысячелетиями. Некоторые сцены рисуют мужчин, несущих глиняные кувшины или мешки с пшеницей и ячменем по доскам, проложенным между судном и берегом. В одних случаях кувшины сложены горой на палубе, в других их содержимое помещают в общее хранилище и везут одним объемом. Такие изображения были неким подобием пропаганды, призванной оправдать централизованную государственную власть, почти полностью контролировавшую местную, межрегиональную и внешнюю торговлю. На судах перевозили также и скот: на изображении в гробнице периода пятой династии видно судно с семью гребцами и четырьмя быками. Одно из самых ярких описаний прибрежной сутолоки содержится в текстах города Пер-Рамсес – новой столицы периода Нового царства, построенной в дельте Нила в 1200-х годах до н. э. После восхвалений по поводу обилия и разнообразия продуктовых припасов в городе – ячменя, пшеницы, лука репчатого и лука-порея, салата-латука, гранатов, яблок, маслин, инжира, вина, меда, рыбы и соли – автор пишет, что столичные «корабли выходят в плавание[104] и возвращаются к причалу, так что припасы и продовольствие привозят в столицу каждый день. Счастливы живущие в этом городе». С такой же гордостью мог бы упоминаться любой из речных портов в любые столетия эпохи фараонов.

Огромное влияние судоходства на все аспекты египетской жизни очевидно и в других случаях. Строительство пирамид и бесчисленное количество других крупных и малых дел требовало тщательной организации труда. Рабочие и ремесленники всех мастей объединялись в группы, названия для которых выбирались аналогично корабельным должностям, по старшинству: «нос, правый борт;[105] нос, левый борт; корма, правый борт; корма, левый борт; рулевые». Кроме того, египетская литература изобилует метафорическими отсылками к кораблям, тем самым указывая на тесное знакомство с судоходством даже среди тех, кто жил не у реки. В повести «Обличения поселянина» (около 2100 года до н. э.) поселянин Хунануп отправляется «вниз, в Египет»[106] из своего дома в Вади-Натрун, расположенного примерно в сотне километров к северо-западу от Мемфиса; человек одного из царских приближенных, именуемого Ренси, обвиняет поселянина в нарушении границы владений и забирает у него двух мулов. Хунануп взывает к Ренси и в своей речи проводит параллель между справедливостью своей жалобы, устойчивостью корабля и в расширительном смысле устойчивостью всего государства:

Если ты спустишься[107] к озеру Маат,
Ты пойдешь по нему под парусом при ветре.
Середина твоего паруса не прорвется
И лодку не выбросит на берег.
Не повредится мачта,
Не сломаются реи.
Не разобьется лодка, когда подойдешь к берегу,
Не оттолкнут тебя волны обратно на глубину.
Не будешь ведать ты опасностей, какими грозит река.

По египетским представлениям, порядок в стране и во вселенной – он же Маат – зиждется на личной нравственности каждого, от крестьянина до царя. В цитируемой повести Хунануп говорит приближенному фараона, что порядок в Египте зависит от того, насколько справедливо будет рассмотрено и решено его дело. Довольный речью Хунанупа, фараон велит Ренси притворно не обращать внимания на поселянина и тем самым дать фараону насладиться его красноречием. В течение девяти встреч Хунануп регулярно обращается к метафорам, связанным с судоходством. «Гляди, я плыву без лодки, – говорит он Ренси. – Ты, тихая гавань для всех тонущих, / Спаси того, кто потерпел кораблекрушение». И затем он клеймит Ренси за то, что тот – «Как город без правителя, / Как народ без вождя, / Как корабль без кормчего». Подобным же образом пять столетий спустя биографическая надпись, относящаяся к одному из чиновников Нового царства, сравнивает царицу Хатшепсут с причальными канатами, удерживающими государство-корабль в стремительном течении Нила. «Она – носовой канат юга,[108] причальный столб южан, надежный трос севера».

Красочное сравнение царства с кораблем, к которому прибег поселянин из повести, – самый ранний пример почти универсальной метафоры государства как корабля.[109] Аналогия легка для понимания, поскольку и корабль, и государство – самодостаточные сущности, управляемые главной командной фигурой, так что эта фигура речи стала употребляться и применительно к другим явлениям и даже ко всей планете.

«По морю страны бога»

При всех природных ресурсах, которыми обладала египетская земля, египтяне не пренебрегали внешней торговлей. Как ни изобиловали каменоломнями области выше Асуана, земли южнее первого порога всегда были небезопасны. Надпись, относящаяся к жизни Уни – чиновника периода шестой династии, – говорит нам о двух путешествиях в эти земли за гранитом для пирамиды Меренры. В первом путешествии караван состоял из шести барж, трех буксиров, трех вспомогательных судов и «только одного боевого корабля.[110] Никогда во времена царей не посещались Ибхет и Элефантина всего с одним боевым кораблем». Во втором путешествии Уни отдельно указывает на мирные отношения и говорит, что существенно улучшил судоходство рытьем искусственных каналов через первый порог и в обход него.

Египтяне плавали дальше Асуана не только за камнем, но и за драгоценными товарами, которые можно было добыть только в Нубии или через нубийское посредничество. Около 2300 года до н. э. торговец по имени Хирхуф совершил четыре торговых путешествия к югу от Асуана, последнее из которых пришлось на царствование Пиопи II, которому тогда было семь лет. Привычными для Хирхуфа товарами, составлявшими основу его торговли, были ладан, эбеновое дерево, леопарды, зерно, «слоновая кость, метательные палицы[111] и всякий хороший товар». Последнее путешествие примечательно тем, что он приобрел «танцующего карлика» – по-видимому, пигмея, о котором сообщил письмом прямо с места. Приказывая Хирхуфу немедленно явиться ко двору, Пиопи велит ему со всей предосторожностью доставить пигмея в целости и сохранности: «смотри, чтоб он не упал в воду. На время ночного сна приставляй к нему лучших людей, которые будут спать рядом с ним в его палатке, и проверяй их по десять раз за ночь. Мое величество желает видеть этого карлика больше, чем все дары Синая и Пунта» – последние два названия были символом редкостных даров невообразимой ценности.