Сергей Страхов - Киев не пропадет. Хроника киевских будней

• Название: Киев не пропадет. Хроника киевских будней
• Автор: Сергей Страхов
• Жанр: Контркультура

Книга о городской киевской шпане. Действие начинается в 70-х годах прошлого столетия и заканчивается после 2000-х. За это время обычные киевские пацаны взрослеют и проходят свой путь. Им еще повезло, что они получают подсказки автора. Но на то они и его друзья. Автор отправился обратно во времени в свою молодость и попытался помочь своим друзьям не погибнуть от бесцельности существования в 70-х; от глупости в 80-х; от пуль и взрывов в 90-х; от интриг и обмана в 2000-х. Выживут не все. Ведь можно только подсказать, но нельзя никого переделать. Для того чтобы изменить, жизнь нужно изменить человека. Но человек не изменяется.

Содержит нецензурную брань.

---

Справа от дорожки, в глубокой низине, негромко журчит прозрачный ручей. Вода в нем студеная даже летом. По берегам он зарос изумрудной травой-муравой с какими-то диковинными фиолетово-вишневыми пятнами цветов. Может большие анютины глазки? И много-много розовых, видимо, колючих кустов. Ручей смело пробивает себе дорогу среди очень больших замшевелых зелено-розовых гранитных валунов. И это благоуханье трав, и этот хрустальный водный поток, и эти тысячилетние огромные камни, все это завораживает и нешуточно тревожит воображение.

А велодорожку отделяет от спуска к ручью целая стена, состоящая из коричневых корней, черных кустов, пыльных огромных лопухов с желтыми цветами на макушке и еще множества разнообразных растений. Между всем этим великолепием крутятся и трусливые зайцы с обрубленными хвостами, и шустрые полосатые бурундуки, и наглые агрессивные серые белки с тупыми мордами. Кое-где мелькнет и лиса, роскошным рыжим хвостом подметая свои следы. Только койотов еще не хватало. А вот внизу у ручья показалась пара красавцев оленей, смело направляющихся на водопой. Вот они застыли на месте, обратив на меня своё внимание и трубно замычали, видимо, отпугивая не прошеного гостя. Откуда олени здесь и где это я?

Переезжаю через старенький скрипучий деревянный мостик на другую сторону ручья и въезжаю уже в сосновый, вперемешку с дубовым, лес, резко идущий кверху. Вот и нагрузки начинаются. Смолистый дух сосны такой, что начинает кружиться голова.

На какое-то мгновение деревья расступились, и в голубом небе я увидел красавца коршуна, безмолвно парящего над лесом. Засмотрелся я на красивую птицу, дорожка резко вильнула влево и я, со-всей дури, понесся вниз. Даже не успел затормозить, как переднее колесо ударилось об черный пень и я, вместе с байком, покатился уже прямо к ручью.

Открываю глаза. Руки и ноги ободраны, из носа идет кровь, бровь разбита. Но это что? Прямо перед носом у меня чьи-то ноги, обутые в соломенные сандалии. Поднимаю глаза и вижу наклонившегося ко-мне маленького, небритого, седого, очень старого китайца, одетого в какие-то яркие лоскуты. Мало того, на голове у него круглая остроконечная соломенная шляпа.

– Ну, как падение? – вежливо интерисуется этот очень странный человек.

– Спасибо. Могло быть и лучше, – отвечаю я.

– Это я подстроил, – хвастается старичок.

– О друзьях часто вспоминаешь? Хотел бы вернуть их всех?

– Конечно, – ошарашенно отвечаю я. Тут старикан наклонился ко-мне еще больше и я явственно почувствовал запах Bogart.

– Так, докатался, – только и успел подумать я.

Между тем старик продолжал:

– Я слышал, ты в Powerball играешь?

– Конечно, играю, если джек-пот на сегодня составляет четыреста восемьдесят пять миллионов долларов. Кто ж играть не будет?

– Ну, так вот. В наших кругах решили присудить, на этот раз, выигрыш тебе, – выпалил старик.

Я молчу, что тут скажешь.

– Вообщем, так,– продолжает уже очень симпатичный мне пожилой мужчина китайской национальности, – ты отказываешься от выигрыша. Моим он сейчас нужнее. А я возвращаю тебе всех твоих друзей. Идёт?

– Идёт.

– Ну и лады. Давай подписывай. – И старик достал из-под шляпы мою же лотерею с моими же номерами.

– У меня и пера-то нет, – только и нашелся, что я сказать.

– Да не волнуйся ты. С ними вы гораздо больше заработаете. Ксеркс! Ко мне, – неожиданно громко прокричал старик. Красавец-коршун стремглав стал спускаться и опустился таки прямиком на мой поломаный байк. Старик, неторопясь, выдернул перо из хвоста огромной птицы, обмакнул его в грязевую лужицу и подал мне.

– Давай, быстрее подписывай. Мне еще на рок-концерт бежать. Да, и не вздумай кому-либо открыться до конца века. Погубишь и их и себя. ЧК не дремлет, – засмеялся старик совсем молодым смехом и подмигнул мне левым глазом.

– А в следующем? – промямлил я.

– В следующем будешь с другим дело иметь, – сказал уже серьезно старик. – Я только в этом решаю вопросы.

– С друзьями я когда увижусь? – каким-то уж неестественно высоким голосом воскликнул я.

– Вот сейчас и увидишся, – произнес китаец, скрываясь за огромным розовым гранитным валуном. Самое интересное, что этот персонаж разговаривал со-мною на американском, а я, зная его so-so, все прекрасно понимал и отвечал китайцу на русском и он меня понимал, тоже.

Я закрыл глаза и тут же их открыл.

Глава Четвёртая.

Раньше прямо сюда доходил громадный сосновый и дубовый бор, тянущийся вдоль небольшой, но очень красивой речушки Желань, впадающей, далеко отсюда, в полноводный Ирпень. Но уже в пятнадцатом столетии небольшие поляны, среди векового леса, стали обустраиваться хуторами, на которых монахи пяти близлежащих монастырей выращивали всевозможные продукты для борща необходимые. Тогда же эти земли и были переданы в вечное владение церковной братии, а сами хутора стали называться Борщаговками и каждая по названию своего монастыря.

Теперь уже с хутора Отрадного сплошной стеной надвигался изумительный яблоневый сад. Весной он весь белый, белый. Тот сад, в недрах которого зарождается полноводная красавица-река Лыбедь со-своей широкой болотистой поймой и заливными лугами, всегда служившая естественной преградой для диких крымчаков и всяких польских банд, как снег на голову, день ото дня, обрушивающихся на жителей Киева, которые осмеливались появиться на своих сенокосах в пойме реки. Судоходная, полная рыбы с семи мельницами по своему плавному течению Лыбедь, по воле пришлых в Киев каких-то людей, превратилась в зловонную лужу, заключённою в вонючий бетонный коллектор, время от времени вырывающийся из подземелья на киевские просторы. Какой только мерзости в ней не плавает.

Если остановиться весной на железнодорожном мосту, всегда служившем границей между хутором Отрадным и разросшимися громадными пятью сёлами Борщаговка и над головой у тебя только голубое небо, то можно и целый час любоваться буйством бело-розового, окружавшего все вокруг. И эти корявые темно-серые ветви, обсыпанные похожими на хлопок душистыми завязями и бутонами, и белоснежный ковер под деревьями, из которого только на пригорках выбивается изумрудная трава с прозрачными капельками росинок-слезинок на каждой травинке. Белый цвет невырубленных яблонь.…Пришли люди и всё вырубили.

Даааа. Снега в этом 1968-м выпало немало. Трамвай доходил до начальных домов нового массива, построенного в поле, где некогда буйствовали бело-розовые цвета, разворачивался и отправлялся восвояси. Дальше жители расползались по тропинкам, по-колено в грязи, кто куда. К нашему дому можно было добраться и по дорожкам между домами, а можно было и через еще не застроенное поле. Так было быстрее.

Когда расчистили дорожку к дому через заснеженное поле, то оказалось, что идешь в белоснежной траншее метра два глубиной. Поднимешь голову, а сверху только бесконечная темная синь неба и яркая Большая Медведица, заблудившаяся в этой Бесконечности и рядом с ней её мишки. Заплутали мишки, заплутали. Паутинкой протянулись к югу и к Большой Медведице, как к маме, в брюхо звездное уткнулись. Теперь Медведица будет всегда сопровождать меня, в какой бы части света я ни находился и это будет всегда к удаче.

Но в начале траншеи обосновалась банда из шпаны нашего двора. Где они прячутся – ума не приложу. Но как только появляется одинокий прохожий, то они тут как тут. Ничего особенного. Снимают шапки с мужчин, а в воскресенье – на “толкучку”.

“Толкучка” была, действительно, замечательным местом в городе. Что такое “толкучка”? Это место, где на одном квадратном киллометре толчётся миллион людей. Продают-покупают всё, что душе угодно. С одеждой же, до сих пор, в стране плохо. Может, неумехи коммунисты с комсомольцами виноваты. С большими формами они еще справляются, а вот о людях им думать недосуг, не уважают они этих людей. А, может, это и наследие страшной войны, испепеляющим ураганом пронесшейся по нашей стране и закончившейся, по историческим меркам, совсем недавно – тридцать лет назад. Кто знает?

На “толкучке” наши, пока еще только хулиганы, продают то, что насшибали с тружеников тёмными вечерами. В основном – шапки. Но не только. Практикуется еще такое. Вместо: “восемьдесят” на местном очень модном сленге звучало: “восемь-ноль”.

Хорошо. Дело, в основном, касалось джинсов. Это был громадный дефицит в то время. Джинсы входили в просто ужасающе сумасшедшую моду. Наши пацаны спокойно давали продавцу восемь рублей и, даже не меряя, складывали, не спеша, себе в сумку. Продавцы, а их всегда было несколько, со-смехом объясняли:

– Да ты что? Из какой деревни приехал? “Восемь-ноль” – это значит восемьдесят. Лопух.

Ах, лопух? Тут же получали один удар слева, второй – справа и редко когда доходило до третьего удара спереди потому, что на то она и “толкучка”, чтобы ко-второму удару все приходило в броуновское движение, и разобрать уже ничего было нельзя. Это уже шалости посерьёзьней и меня к ним старшие не подпускают. Я на перепродаже.