Н. Левченко - БЛЕF

• Название: БЛЕF
• Автор: Н. Левченко
• Жанр: Русское современное

Эта книга о тех больших и маленьких проблемах, с которыми, так или иначе, сталкивается каждый, об утрате целостности собственного «Я», неоднозначной многомерности сознания, противоречивых поисках себя и обретении внутренней гармонии. Она о том, чего всегда волнует человеческую душу, – о жертвенной любви и страсти.

---

Закончив предыдущую строку, сестра остановила своё стило над бумагой. Она пыталась угадать, чем кончится тирада, и ощущала взгляд начальства, который до печенок пробирал ее. По слухам, доходившим до нее со времени ее летальных отношений с местным ординатором, она была «пока свободна», причем еще такой наружности, что в ратном окружении психиатрических светил скучать, наверное, не приходилось.

Думая о красоте, врачебный палец распрямился над столом и описал в горизонтальной плоскости петлю.

– Помилуйте, а что сейчас? Чего нам дал латинский мир с его плутократическим язычеством, и даже христианство? Memento, quia pulvis: помни, что ты прах! Да. А что-то всё-таки немодно? Аменхотепов с этой симптоматикой за полугодие ни разу не бывало!

– Akhenaton, – поправил он. – Уа’нрэ Н’фрхеп’рурэ. Как вам угодно.

Но врач смотрел на медсестру: как школьник, брякнувший чего-то у доски. Видимо когда-то был отличником.

Сестра стесненно улыбнулась. Ее свободная рука в отглаженном и стянутом в запястье рукаве, как, подчинившись внутреннему импульсу, легла на стопку аккуратно сложенных бумаг, поправила клееный фальц, – помедлив, поднялась и прикоснулась к лацкану халата на груди. Своими скрещенными пальцами, на безымянном – перстень с уреем, символизирующий власть, она, должно быть, подавала ему знак. Затем, из-под сведенных к переносице бровей взглянула. Узнала или нет?

На всякий случай он тоже улыбнулся ей. В ее чертах (значение сестра, как воспринималось это и рехит и немху в ту эпоху, в его душе не отделялось от – любимая) соединялись чувственные губы, и в складках рта была как вынужденная кротость. Это создавало в её облике полную противоположность той снисходящей неприступности, которой покоряла Нефр-эт. Сидевшая напротив напоминала ему Кийа, его вторую верную…

– Еще одну или вторую, верную?

Кийа-медсестра опять пытливо посмотрела. У него была худая шея, с заметно выдававшимися скулами, яйцеобразно вытянутый череп, который должен был бы придавать ему в глазах простонародья признаки богоподобия, и тощие лодыжки. В конце концов, мелькнуло в голове, они могли не полениться, через какой-нибудь портал проверить это.

Пока сестра возилась со своими записями, врач вынул из халата зажигалку, пачку с чахлым дромедаром на картинке и положил перед собой на край стола.

– Так вы женаты, как я понимаю: жена, наложница, стало быть, и дети есть. А здесь как оказались? Чего-то уж, голубчик мой, далековато от Египта!

Он взял оправленный в латунь цилиндрик зажигалки, чиркнул ей и стал, как фокусник водить перед лицом, так, заодно исследуя реакцию.

Ослабленная муха около него тем временем переборола страх разбиться и делала отважные попытки покорить вершину. Похоже, ее чем-то соблазняла дырка сбоку башмака для сигарет, но ей не удавалось докарабкаться до прорези, она перебирала двумя лапками, цеплялась за отвесную кофейно-белую глазурь, но, обессиленная, не удерживалась и срывалась. Затем, наверное, решив вернуться сюда в следующей жизни, замельтешила пластинчатыми жилистыми крыльями и улетела. Прервав свои манипуляции, врач вместе с креслом градусов на тридцать развернулся в том же направлении, как бы говоря объекту раздражения adieu. Лысеющим виском он посмотрел на медсестру и произнес в уме еще одно напутствие, уже не на французском. Выполнив предсмертную глиссаду перед подоконником, муха села на стекло за шторкой, еще раз прожужжала там, в агонии, и вероятно испустила дух. Не оборачиваясь, он снял очки и стал их протирать о край халата.

– К тому же слабость конвергенции, по-моему. Вы сами-то там не были? Черная земля: Кемет, как будто. Еще они зовут ее любимая: Та-Мери. Подбитый то ли мамлюками, то ли от эрозии такой, как прокаженный Сфинкс без носа. И желтоватый Нил, усеянный фелюгами: река. Или вот Абу-Симбел в скале, потом Карнак с его известняковыми пилонами. Гигантомания, я вам скажу. А нынешнему, между прочим, нечета. Не торопились жить, чего уж там: жевали свой инжир перед отъездом, – так, чтобы память освежить, запомнить вкус и погодя вернуться. Не помню, как он на туземном языке: фига, или смоква, всё одно…

Закуривая, он бросил взгляд на пепельницу, как будто не уверен был, что муха улетела.

– В отпуске-то не были еще? куда-нибудь уже наметили? А жаль! У них там вроде ничего не изменилось, все те же басенки про ибисов и фениксов. Что-что? – взглянув на разлинованное небо за окном, он щелкнул зажигалкой возле губ с зажатой сигаретой. – Вы слышали? Ну да, век новых технологий, я забыл. Хотя, вы знаете, про эти чудеса у Геродота еще есть. И то, куда спешить, когда ни времени, ни смерти в нашем смысле. Memento, quia pulvis! Memento, quia… Вы понимаете? И хоть бы что! Пиво и котов любили.

Окладистый клуб дыма разошелся над столом с придавленной перекидным календарем запиской – «занять в аванс у Остермана», закручиваясь гривой, влился по трахее в легкие сестры.

«Самоуверенный говнюк!» – подумала она.

Зачем-то снова вспомнив о своей жене и о коттедже, врач перехватил ее отточено-любезный взгляд.

– Расстройство идентичности, я полагаю. Можно указать аббревиатуру только – ДРИ. Ну, может… А кто его осматривал?

Он взял у медсестры историю болезни и начал торопливо перелистывать, хмыкая и бормоча чего-то. Как это характерно для людей самонадеянных и педантичных, он был убит служебным непорядком. Пальцы его двигались по строчкам четырех – где четко, где неряшливо исписанных листов до самого конца и из конца опять в начало.

– Quid? Ubi? Quando? Nec hoc nec illud! Как я и думал, мда.

Что ни говори, все люди жаждут, если уж не правды, так хоть утешения. В многоразличных обстоятельствах того, как он сюда попал, не для кого давно уж не было секрета и, тем не менее, рискуя выглядеть невежей, пришлось напомнить о себе.

Его любимая дочь Анхнес, как ласково он называл её, вышла замуж за тщедушного юнца, в котором, уверяли, тоже была его кровь. Причем не столько по взаимному влечению, коли судить по недостаточному возрасту того, – и неудачно. С подачи ловких царедворцев преемники по скудоумию искоренили всё, что относилось к новому призыву и водворили прежние порядки. Светлая столица, солнечный Ахйот, осиротев, пришла в упадок: была дана на поругание, как брошенная житница без жита скоро вымерла; живая и благоуханная, гнетуще опустела. Но верные – остались. Поэтому, когда в его последнюю опочивальню в стольном граде ворвались враги, то гроба не нашли. С великой злобой, не делавшей им чести, они перекрошили всё в его заупокойном храме, и мелкие осколки люто раскидали по глухим ущельям, как обходились в пору лихолетий с отщепенцами. Друзья же этим временем перевозили его тайно на ослах, укрыв на дрогах грудой ветоши от праздных взоров. И схоронили здесь, на левом берегу красы-реки, в ее долине, тогда еще не загазованной, привольной: напротив своенравных Нэ.

– Занятная история!

Врач сунул недокуренную сигарету в пепельницу и что-то записал в перекидном календаре.

– Стало быть, вас как бы нет? А что родители? Вы хорошо их помните? Вы так и не ответили: кого любили больше – мать или отца?

В анкете это было слабым местом: мать его, Тэйе, не принадлежала к царскому дому, жрецов и знать это восстановило против. Имя же отца, которое отождествлялось у простолюдинов с многобожием, он тоже должен был стереть со стел.

Сестра не отрывалась от письма, слушала по долгу службы.

– У вас всегда такая интересная манера изъясняться? Мы с вами как-то виделись уже, припоминаете? И почему вы говорите о себе в третьем лице?

Она спросила это как из любопытства, походя и невнимательно, как это произносят женщины, когда чего-нибудь готовят или вяжут. Ее опущенные долу веки с вайдовой каемкой укрывали взгляд. Или уж вела себя так осмотрительно, чтобы не вызвать подозрений, хотела уберечь от будущих мытарств? Словно бы давала знать, чтоб он не сильно обольщался.

Он думал, что сказать. Дружбы между ними ещё не было, хотя и после дружбой это трудно было бы назвать: смотря к чему, конечно, это прилагать и как использовать. Стоило ему к ней обратиться внутренне, только лишь представить ее рядом, как она оказывалась тут же с ручкой и своим блокнотом.

«Хоть что-нибудь ещё вы помните? Ну, может быть, не сами вы, а эти ваши Ка и Ба?»

Она произносила «эти ваши» без тени лицемерия, совсем не так, как это делали другие. Затем присаживалась рядышком на табурет. И если он был слаб, для бодрости давала что-то выпить. Подыгрывая ей, он был уверен, что находится в Пер-хаи – «доме ликования», где проводились празднества Тридцатилетия и на большом пиру, законам царства воздавая похвалу, все были праведны в своих сердцах и безмятежны.