Александр Стрекалов - Немеркнущая звезда. Роман-эпопея в 3-х частях. Часть 2

• Название: Немеркнущая звезда. Роман-эпопея в 3-х частях. Часть 2
• Автор: Александр Стрекалов
• Жанр: Самиздат

Трагическая судьба молодого советского учёного, попавшего под каток "перестройки".

---

14

Самым большим в плане проблем предметом – как это ни покажется странным! – стала для Стеблова в его прежней школе физика, которая проблемной бы ну никак не должна была быть по логике вещей, которой Вадик всё лето без устали занимался…

Вообще-то он физику не очень любил – если уж на чистоту начать рассказывать и объясняться, – он был идеалистом-романтиком похлеще самого Платона. И мир, сидящий внутри него, в его фантазиях и придумках юношеских, в голове через чур горячей и мыслях, что вихрем роились и кружились в ней, – этот мир становился для некогда шустрого Вадика, как всё больше и всё отчётливее выяснялось с годами, куда интересней и значимей в плане исследований мира внешнего, материального, физического, жёстко ограниченного формой, массой и качествами своими, как физическими, так и химическими, законами взаимодействия. В этом, физическом, мире особенно-то не пофантазируешь и не разбежишься, не расправишь крылья души. В нём всё определяют опыт и эксперимент, и материал исходный, вполне конкретный и осязаемый, со своими же конкретными формами и объёмами, и свойствами незыблемыми и фундаментальными, которые бесцельно “полетать в облаках” исследователю не дадут; в нём, наконец, есть разумному и дозволенному границы, границы нужного и полезного. Есть любому исследованию, короче, некий естественный и вполне объяснимый предел, связанный с формой и качеством исследуемого предмета, из которого невозможно до бесконечности что-то новое, непознанное и полезное выжимать, как из того же яблока соки. Когда-то же они закончатся.

В математике же – и этим она кардинально отличается от физики – нет границ и научно-исследовательских пределов, нет никакой “меркантильности” и “условности”, тем более, – потому что там и самих предметов-то как таковых нет: есть одни только символы и понятия, абстрактные объекты и правила работы с ними! Всё! Куда хочешь поэтому, туда и направляй свою мысль, что нравится, что ближе тебе, то и исследуй – пожалуйста! Ты, как ветер вольный, степной, на крыльях фантазии и гения собственного во все стороны можешь “лететь”. Главное, чтобы это не противоречило здравому смыслу и правилам логики. И тогда все научно-исследовательские дороги будут открыты перед тобой и все направления деятельности – без каких-либо внешних преград и ограничений.

Может, поэтому-то Стеблов, свободолюбивый и ветреный от природы, по гороскопу ветреный, не по жизни, и увлёкся так жарко алгеброй с геометрией в седьмом классе, что те работали именно с идеальными объектами, ни массы не имевшими и ни веса, ни запаха и ни вкуса – ничего. Объектами, из которых можно было выстраивать без труда, посредством дедуктивного метода, такие же идеально-обворожительные миры, невероятные по красоте и сложности, изяществу умственному и интеллекту, в которых всё было на загляденье мудро и правильно заведено, по нерушимо-незыблемому закону устроено; где царствовали безукоризненная гармония, научная правда и сила мысли, сила логики и прозрения. А не его величество случай и эксперимент, который сначала возводит контуры чего-то “великого” и “значимого”, а потом, самосовершенствуясь и усложняясь, их же беспощадно и рушит. Уж сколько в физике подобных “гениальных теорий” было за всю её многовековую историю, которые мыльными пузырями оказывались на поверку, и испытания временем не прошли.

Да и потом, начав изучать механику в восьмом классе, первый большой раздел школьной физики, Стеблов быстро понял, что она от математики сильно зависит и её языка, которым беззастенчиво и обильно пользуется. И зависимость эта унижала предмет, автоматически его опускала по значимости.

В интернате он в этом ещё более убедился: как много значит для всей современной физики универсальный математический язык – анализ и алгебра, в первую очередь, теория вероятности и дифференциальные уравнения. Современная физика, по сути, только тогда началась (в трудах Галилея, Кеплера, Ньютона), только тогда от натурфилософии отличаться стала, когда заговорила языком аналитических формул и цифр, что обобщил и унифицировал бессистемные старые опыты, придал им законный порядок и строгий вид.

Осознание зависимой роли физики чуть-чуть опустило, повторимся, этот достойный предмет в глазах и мыслях старшеклассника Стеблова, что не помешало ему, тем не менее, физику уважать и изучать, внимание ей уделять повышенное. Язык – языком, идеализм – идеализмом, – но кроме теоретической физики, которую и вправду от математики нельзя отличить, есть и другая – экспериментально-практическая. Есть радиоэлектроника, лазер, компьютеры, космос, ракеты, энергия атома, наконец, без чего современную жизнь представить уже нельзя, без чего она добрую половину прелести своей потеряет.

Была и другая причина для изучения. По физике Стеблова ожидал вступительный экзамен на мехмат – экзамен довольно сложный, как ему в Москве студенты-мехматовцы рассказывали, и всеобъемлющий. И если он его завалит, не дай Бог, он автоматически и с самой математикой распрощается, которую больше жизни любил, которую мечтал сделать профессией. Так что хочешь – не хочешь, а физику ему учить приходилось; приходилось выделять на неё львиную долю времени, что он охотно и делал; в отличие от русского или немецкого языка, от той же литературы, истории и обществоведения.

Поэтому-то физику на уровне школьной программы он прилично знал. После математики – лучше всех остальных предметов. И в десятом классе, памятуя о грядущих конкурсных испытаниях, поставил себе целью её ещё лучше узнать, отточить до блеска её вступительную вузовскую программу: чтобы в июле-месяце предстать перед дотошными университетскими экзаменаторами во всей красе и математику физикой не заслонить, не перечеркнуть, тем более. Что было бы ему очень и очень обидно…

Далее непременно надо сказать, для полноты картины, что интернат и с физикой Стеблову на родине большую “свинью” подложил, ибо программа преподавания физики там, в колмогоровской спецшколе, на двухгодичный поток рассчитанная, никак не связывалась с трёхгодовой физической программой средних общеобразовательных школ, была ускоренно-автономной. Она предполагала, в частности, что поступившие в девятый класс интернатовцы физики как бы не проходили совсем. И обучать их поэтому нужно начинать с нуля, с использованием исчисления бесконечно малых.

С нуля и начинали: с динамики, статики, гидростатики, с теории упругости и теплоты – с того, одним словом, что уже изучали девятиклассники год назад, что, пусть и на примитивном уровне, все они уже худо-бедно знали. Положенные же на этот год по средне-школьной программе электричество и магнетизм переносились в спецшколе на десятый класс. И изучались теории эти на языке уравнений Максвелла…

Покинувший на половине дороги Москву и возвратившийся домой Вадик, осознавая сложившуюся ситуацию, всё лето добросовестно просидел за учебником физики за девятый класс, самостоятельно постигая пропущенные из-за нестыковки программ разделы, решая задачи по ним, упорно навёрстывая упущенное. Это ему удалось – наверстать. И в десятый класс в сентябре он пришёл всесторонне-подкованным человеком, не имея хвостов за собой и тем запретных, непознанных. И с полным правом мог бы заявить поэтому, что физику школьную знает твёрдо и хорошо ориентируется в ней.

Если говорить о разделах, – то более всего, конечно же, Стеблов и знал и любил классическую механику, ценил её куда выше всех иных дисциплин, считал самой важной, самой глубокомысленной и лучше всех разработанной в теоретическом плане, самой для себя интересной, а для остальных – полезной. Законы Кеплера и Ньютона, озвученные преподавательницей в восьмом классе, оказались удивительным инструментом, или же настоящим волшебным ключом-отмычкой, позволявшим распутывать и понимать многие неразрешимые долгое время задачи, которые ставила перед человечеством жизнь, которые издревле, с античных времён почитай, не давали умным людям покоя. На знании этих законов советский и мировой космос вырос с его баллистическими ракетами и межпланетными перелётами, всё современное самолёто– и вертолётостроение, что уже говорило о многом, заставляло Вадика трепетать… К тому же, механика, выросшая из астрономии, Вселенную, Космос и макромир исследовавшая по преимуществу, стояла ближе всех к математике по духу и полёту мыслительному, запредельному, более всех обогатила её. Там более, чем где бы то ни было, использовался математический высокопарный язык, логика и дедукция – и мало использовались опыты, человеческие руки то есть, сильно помогающие голове. Оттого-то, быть может , факультет, куда Стеблов поступать собирался, и назывался механико-математическим. Именно из-за родства, взаимообогащения и взаимного дополнения двух этих древних и божественно-прекрасных дисциплин.