Оноре де Бальзак - Мелкие неприятности супружеской жизни (сборник)

• Название: Мелкие неприятности супружеской жизни (сборник)
• Автор: Оноре де Бальзак
• Жанр: Литература 19 века
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-4448-0833-7

Оноре де Бальзак (1799–1850) писал о браке на протяжении всей жизни, но два его произведения посвящены этой теме специально. «Физиология брака» (1829) – остроумный трактат о войне полов. Здесь перечислены все средства, к каким может прибегнуть муж, чтобы не стать рогоносцем. Впрочем, на перспективы брака Бальзак смотрит мрачно: рано или поздно жена все равно изменит мужу, и ему достанутся в лучшем случае «вознаграждения» в виде вкусной еды или высокой должности. «Мелкие неприятности супружеской жизни» (1846) изображают брак в другом ракурсе. Здесь Бальзак рассказывает о семейной повседневности: от нежных чувств супруги переходят к охлаждению, и счастливы лишь те пары, которые устроили себе брак вчетвером. Сам автор назвал эту книгу «гермафродитом», поскольку рассказ ведется сначала с мужской, а затем с женской точки зрения. Кроме того, книга эта – экспериментальная: Бальзак предлагает читателю самому выбирать характеристики героев и мысленно заполнять лакуны в тексте. Оба произведения публикуются в переводе и с примечаниями Веры Мильчиной, ведущего научного сотрудника ШАГИ РАНХиГС и ИВГИ РГГУ. Перевод «Физиологии брака», впервые опубликованный в 1995 году, для настоящего издания значительно переработан; перевод «Мелких неприятностей» публикуется впервые.

---

В одну минуту он назвал автору такое множество заглавий, что тот едва не лишился чувств.

– Эти мириады книг нашли своих читателей, – продолжал демон, – хотя далеко не всякий строит дома и видит цель жизни в еде, далеко не всякий обладает галстуком и камином, меж тем в брак вступают очень многие!.. Да что там говорить, гляди!..

Он указал рукою вдаль, и взорам автора предстал океан, где качались на волнах все книги, напечатанные в недавнее время. Подпрыгивали томики в восемнадцатую долю листа, булькнув, уходили на дно тома ин-октаво, всплывавшие наверх с огромным трудом, ибо кругом кишели, образуя воздушную пену, книжонки в двенадцатую и тридцать вторую долю листа[77]. Свирепые волны терзали журналистов, наборщиков, подмастерьев, посыльных из типографий, чьи головы торчали из воды вперемешку с книгами. Туда-сюда сновали в челноках люди, которые выуживали книги из воды и отвозили их на берег высокому надменному мужчине в черном платье, сухощавому и неприступному: он воплощал в себе книгопродавцев и публику. Демон указал пальцем на расцвеченный новенькими флагами челн, мчащийся вперед на всех парусах и украшенный вместо флага афишкой; сардонически засмеявшись, он прочел пронзительным голосом: «ФИЗИОЛОГИЯ БРАКА».

Затем автор влюбился, и дьявол оставил его в покое, ибо, проникни он туда, где поселилась женщина, ему пришлось бы иметь дело с чересчур сильным противником. Несколько лет протекли в мучениях, причиняемых одной лишь любовью, и автор счел было, что вышиб клин клином. Но как-то вечером в одной из парижских гостиных, подойдя к горстке людей, собравшихся в кружок подле камина, он услышал рассказанный могильным голосом анекдот следующего содержания:

«В бытность мою в Генте там произошел следующий случай. Некая дама, уже десять лет вдовевшая, лежала на смертном одре. Трое родственников, притязавших на ее наследство, ожидали последнего вздоха больной и ни на шаг не отходили от ее постели, опасаясь, как бы она не отписала все свое состояние тамошнему бегинскому монастырю. Больная хранила молчание; казалось, она спит, и смерть медленно завладевала ее бледным онемелым лицом. Представляете ли вы эту картину: трое родственников зимней ночью бодрствуют в молчании возле постели больной? Сиделка качает головой, а врач, с тревогой сознавая, что спасения нет, одной рукой берется за шляпу, а другой делает родственникам знак, как бы говорящий: „Мои услуги вам больше не потребуются“. В торжественной тишине слышно, как за окном глухо завывает вьюга и хлопают на ветру ставни. Самый молодой из наследников прикрыл стоящую у постели свечу, дабы свет не резал глаза умирающей, так что ложе ее тонуло в полумраке, а лицо желтело на подушке, словно скверно позолоченная фигура Христа на потускневшем серебряном распятии. Итак, темную комнату, где должна была произойти развязка драмы, освещало лишь зыбкое голубоватое пламя искрящегося очага. Ускорила развязку головешка, внезапно скатившаяся на пол. Услыхав ее стук, больная внезапно садится на постели и раскрывает глаза, горящие, как у кошки; все, кто был в комнате, взирают на нее с изумлением. Она пристально смотрит на катящуюся головешку, а затем, прежде чем родные успевают опомниться, в каком-то нервическом припадке вскакивает с кровати, хватает щипцы и швыряет головешку обратно в камин. Тут сиделка, врач, наследники бросаются к больной, подхватывают ее под руки, опускают на постель, подкладывают ей под голову подушку; не проходит и десяти минут, как она умирает, так и не оторвав глаз от того кусочка паркета, куда упала головешка. Не успела графиня Ван-Острум испустить дух, как трое наследников недоверчиво взглянули друг на друга и, напрочь забыв о тетушке, впились глазами в таинственную половицу. Наследники были бельгийцы, а значит, умели мгновенно подсчитывать свои выгоды. Обменявшись шепотом несколькими словами, они условились, что ни один из них не покинет теткиной спальни. Лакея послали за плотником. Как трепетали три родственные души, когда их обладатели, склонившись над роскошным паркетом, следили за действиями мальчишки-подмастерья, вонзившего в дерево свою стамеску. Половица треснула. „Тетушка шевельнулась!“ – вскрикнул самый юный из наследников. „Нет, это просто игра света“, – отвечал самый старший, приглядывавший разом и за кладом, и за покойницей. Безутешные родственники обнаружили под паркетом, точно в том месте, куда упала головешка, некий предмет, тщательно скрытый слоем гипса. „Действуйте!..“ – сказал старший наследник. Стамеска подмастерья поддела гипс, и на свет божий явился человеческий череп, в котором – не помню уж, по каким приметам, – наследники узнали графа, скончавшегося, как было известно всему городу, на острове Ява и горячо оплаканного скорбной вдовой»[78].

Рассказчик, поведавший нам эту старую историю, был высокий и сухощавый брюнет с рыжеватыми глазами, в котором автору почудилось отдаленное сходство с тем демоном, что некогда так сильно терзал его, однако раздвоенных копыт у незнакомца не имелось. Внезапно слух автора поразило слово Адюльтер, а перед его внутренним взором предстал весь тот зловещий кортеж, что сопровождал в прежние времена эти знаменательные слоги.

С тех пор призрак ненаписанного сочинения вновь принялся неотступно преследовать автора; не было в его жизни поры, когда бы ему так сильно досаждали вздорные мысли о роковом предмете этой книги. Впрочем, он мужественно противился демону, хотя тот увязывал самые незначительные события жизни автора с этим неведомым творением и, словно в насмешку, уподоблялся таможенному чиновнику и накладывал повсюду свою пломбу.

Несколько дней спустя автору довелось беседовать с двумя очаровательными особами женского пола[79]. Первая была некогда одной из самых добросердечных и остроумных дам при дворе Наполеона. Достигнув при Империи весьма высокого положения, она с наступлением Реставрации потеряла все, что имела, и зажила отшельницей. Вторая, юная и прекрасная, пользовалась в пору нашей беседы огромным успехом в парижском свете. Дамы дружили, ибо первой исполнилось сорок, второй – двадцать два, и они редко оказывались соперницами. Одну из них присутствие автора ничуть не смущало, другая угадала его намерения, поэтому они с полной откровенностью продолжали при нем обсуждать свои женские дела.

– Замечали ли вы, дорогая моя, что женщины, как правило, любят только глупцов?

– Что вы говорите, герцогиня! Отчего же в таком случае они вечно питают отвращение к своим мужьям?

(«Да ведь это сущее тиранство! – подумал автор. – Теперь, стало быть, дьявол нацепил чепец?»)

– Нет, моя дорогая, я не шучу, – продолжала герцогиня, – больше того, хладнокровно вглядываясь в тех мужчин, с которыми зналась некогда я сама, я содрогаюсь. Ум всегда ранит нас своим блеском, человек острого ума нас пугает; если же человек этот горд, он не станет нас ревновать, а значит, не сумеет нам понравиться. Наконец, нам, пожалуй, приятнее возвышать мужчину до себя, нежели самим подниматься до него… Человек талантливый разделит с нами свои победы, зато глупец доставит нам наслаждение, поэтому нам приятнее слышать, как о нашем избраннике говорят: «До чего красив!» – нежели знать, что его избрали в Академию.

– Довольно, герцогиня! Вы меня пугаете.

Перебрав всех любовников, сведших с ума ее знакомых дам, юная кокетка не обнаружила среди них ни одного умного человека.

– Однако, клянусь добродетелью, – сказала она, – их мужья – люди куда более достойные…

– Но ведь они мужья! – важно ответствовала герцогиня.

– Неужели, – спросил автор, – все французские мужья обречены на столь жалкую участь?

– Разумеется, – засмеялась герцогиня. – И ярость, какую испытывают иные дамы против своих товарок, имевших несчастье доставить себе счастье и завести любовника, доказывает, как тяготит бедняжек их целомудрие. Одна уже давно сделалась бы Лаисой[80], не останавливай ее страх перед дьяволом, другая добродетельна исключительно благодаря своей бесчувственности, третья – из-за глупости ее первого любовника, четвертая…

Автор пресек этот поток разоблачений, поведав дамам о своем неотвязном желании сочинить книгу о браке; дамы улыбнулись и обещали ему не скупиться на советы. Та, что помоложе, весело внесла свой первый пай, посулив доказать математически, что женщины безупречной добродетели существуют только в воображении.

Вернувшись домой, автор сказал своему демону: «Приди! Я готов. Заключим договор!» Демон не явился.

Знакомя вас с биографией собственного сочинения, автор руководствуется отнюдь не мелким тщеславием. Он излагает факты, достойные послужить вкладом в историю человеческой мысли и способные, без сомнения, прояснить суть самой книги. Некоторым анатомам мысли, быть может, небесполезно узнать, что душа – женщина. Поэтому, пока автор запрещал себе думать о книге, которую ему предстояло написать, фрагменты ее являлись ему повсюду. Одну страницу находил он у постели больного, другую – на канапе в будуаре. Взгляды женщин, уносящихся в вихре вальса, подсказывали ему новые идеи; жест или слово питали его высокомерный ум. Но в тот день, когда он сказал себе: «Что ж! Я напишу это сочинение, которое меня преследует!..» – все исчезло; подобно трем бельгийцам, на месте клада автор обнаружил скелет.